Лариса Захарова - Сиамские близнецы Страница 25

Когда Лей покинул кабинет, Лаллингер вызвал секретаря: — Этот бювар отправьте на экспертизу, Ганс. Цель — установить, когда и где его изготовили, сырье, манера исполнения и так далее. Срочно свяжитесь с Веной. Кальтенбруннеру надлежит организовать похищение бювара у Франкенштейна в Лондоне. У него должен быть точно такой же бювар, как меня уверяют. Доставить его сюда срочно, и тоже на экспертизу. Скажите Кальтенбруннеру, что с Франкенштейном можно не церемониться.

XVII

Кладбищенские воробьи веселились вовсю. Склевывали набухающие сиреневые бутоны, вились вокруг желтых кистей акаций, качались с зазывным чириканьем на ветках миндаля и жимолости.

Дорн шел по строго расчерченным аллеям, вглядываясь в указатели на перекрестках и имена на могилах.

Поклониться праху фрау Штутт он считал своим человеческим долгом. Не мог не сделать этого, впервые за два года оказавшись снова в Германии.

На могиле фрау Штутт стоял стандартный лютеранский крест. И все же Дорну показалось, что он заметно отличается от тех, что устанавливались лет пять — десять назад. Крест был оскорбительно похож на свастику. Дорн положил на надгробие букет, обвитый черным крепом, зажег свечу: «Спасибо вам, добрая женщина, спасибо. Если бы вы не признали во мне маленького своего крестника, что сталось бы со мною? Я пришел к вам, хотя вы не ждали меня. Меня ждала Ингрид ван Ловитц, Зина Велехова, моя радистка. А вы, как и все в Пиллау, считали ее только служанкой-поденщицей офицерской гостиницы. Она и вам помогала вести хозяйство. Помогала, чтобы не только скрасить ваше одиночество, но и иметь постоянную возможность встречаться, потом переписываться со мной, когда я оставил ваш дом, фрау Эмма, чтобы начать своей тяжкий путь». Дорну вдруг вспомнилась мысль, что человеку дорога та земля, куда он опустил своих близких. Там, на Родине, за балтийскими волнами, бьющими в кладбищенскую ограду, — могила отца, которого он уже едва помнит, забыл лицо. Отца нет уже четверть века. У Дорна мурашки поползли по спине. Время начало отсчитываться для него не десятилетиями — вековыми вехами. А здесь, в Германии, он стоит перед четвертой могилой ставшего близким человека. Нет в живых фрау Штутт, Кляйна, Карла, нет Лоры…

«Какой я тогда был наивный и "зеленый", — вспомнил Дорн себя, двадцатичетырехлетнего, одетого в старую, не по росту, солдатскую шинель. Вспомнил свой первый день в Берлине, когда, не зная, куда деваться до отхода поезда на Пиллау, сидел в привокзальном сквере и заступился за паренька, расклейщика газет, его жестоко избивали взрослые конкуренты лишь потому, что в его сумке лежала пачка геббельсовского «Ангрифа», а у тех — «Берлинер арбайтерцайтунг» Штрассера. Мальчонку звали Фред Гейден. Как странно теперь кажется, что у нацистской пропаганды был другой патрон, место доктора Геббельса занимал Грегор Штрассер, а сейчас о нем уже никто не вспоминает, хотя и прошло всего семь лет. «Будь я тогда бдительнее, я бы не полез в драку, — думал Дорн, — и значит, не познакомился бы с братом Фреда Карлом и его друзьями, Максом Боу и Фрицем Достом, и мой путь в ряды СА был бы другим, может быть, более длинным. Так что нет худа без добра… Без Фреда и Карла я не встретил бы Лору. И не узнал бы, как прекрасна первая любовь. Знал, что должен запретить себе любить ее, да молодость брала свое, видно. Гейдены готовились к свадьбе, порой я чувствовал себя последним мерзавцем, пока не наступили страшные дни июля и августа 1934 года. Да может ли человек жить без любви? Бедная фрау Эмма искренне в своем застылом одиночестве привязалась ко мне, хотя вовсе не меня крестила в церкви, но вот по сей день я ношу имя, которое она дала тому младенцу. Любил меня и доктор Кляйн… Любил, когда я был мальчишкой, а он сам — военнопленным в русском лагере, где кашеварила моя мама Глафира Алексеевна. Наверное, в те годы он любил и маму. Не зря же он часто повторял уже здесь, в Берлине, — «твоя мать была настоящая красавица». Может быть, поэтому доктор Кляйн, экономический советник фирмы Круппа, не раскрыл истинного лица русского мальчишки, которого давным-давно выучил немецкому языку? Он сразу догадался, зачем и почему я в Германии. Но помогать начал только тогда, когда понял сам, что такое Гитлер. Не мог он, опытный экономист, честный ученый, на себе познавший ужас войны, не ужаснуться тому будущему, которое готовят для его родины Гитлер и его клика. Вот и стали мы в один ряд плечо к плечу, однажды случайно встретившись на берлинской улице. Вместе начали бороться против дьявольского фашистского обольщения немецкого народа.

— О, герр Дорн! — окликнул чей-то голос. — Давненько…

Роберт оглянулся. На аллее стоял пастор Принт. Дорн поклонился ему. Пастор подошел к могиле, автоматически благословил Дорна, осмотрел надгробие и холмик, вырвал два сорняка, затерявшихся в дерне.

— Это хорошо, сын мой, что вы не забываете… чтите… — в голосе пастора Дорн уловил подавленность. — Говорят, наша Ингрид нашла себе приют рядом с вами. Я всегда был спокоен за детей, пока она оставалась их няней.

— Да, герр Принт. Но видимся мы редко. Ингрид управляет моей фабрикой в Швеции. А я живу в Лондоне.

— Значит, вы… — пастор понимающе закивал. — Разумеется. Вы всегда были человеком с большим сердцем. Как ваша мать, да помянет ее Господь. Да, истинно, сердце христианина заставляет его если не бороться, то удалиться от мест, где торжествуют силы тьмы. И вы уехали, — голос пастора стал еще подавленней. — Как здоровье Ингрид? После той чудовищной клеветы… А ведь она дочь священника.

— Все обошлось, слава Всевышнему, дорогой пастор. Справедливость восторжествовала.

— Да, конечно. Вы, наверное, не знали… Ведь и у фрау Штутт, и даже у меня тогда был обыск! Искали телеграфное устройство! Кто мог так оклеветать нашу бедную Ингрид? Господь покарает того человека, кто бы он ни был, я уверен. И ваша нареченная… Я молюсь о ее душе. Я так сочувствую вам, герр Дорн!

«Какая уж там была справедливость! — горько думал Дорн. — Если бы Лей смог хоть что-то доказать, пастору пришлось бы поминать в своих молитвах и Ингрид, и меня. Нас спас Кляйн, да, он спас нас, он умер на допросе у Лея. У Лея на допросе умер советник Круппа, против которого, если бы пришлось объясняться, СД не имело никаких компрометирующих материалов. Ничего, кроме подозрений, в глазах любого непредвзятого человека выглядевших наветом. Лей испугался ответственности. Дело поспешили закрыть. Кляйн смертию смерть попрал… Ингрид молодец, успела до ареста надежно спрятать рацию. И помог Центр. В Пиллау снова заработал передатчик, который активно искал Банге и у Ингрид, и у фрау Эммы, и даже у пастора, когда Ингрид уже находилась в тюрьме. И разрушились все хитроумные обвинительные построения штандартенфюрера СС Лея. А потом мне пришлось напомнить Лею о его старых грехах, и он, чтобы я получше о них забыл, посоветовал мне увезти Ингрид из Германии. А с Лорой я опоздал. Я опоздал, а они поспешили убрать свидетеля гибели Кляйна. Они очень боялись Круппа, его близости к Гитлеру».

— Хотел бы видеть вас на проповеди, — сказал пастор Дорну.

— Конечно, — ответил Роберт. — Я всегда любил слушать вас, герр Принт. Не у каждого духовного отца слово Божье так приближено к реальной жизни и так действенно.

Пастор печально улыбнулся:

— Герр Банге рекомендовал мне пересмотреть мои проповеди, дабы они не противоречили современным взглядам.

«Это уж точно, — невольно подумал Дорн. — Как провозгласить с амвона, к примеру, равенство людей перед Богом, когда выяснилось, что между людьми и Богом есть еще и арийская раса? Пониже, разумеется, господа, но куда выше прочих людишек. А что делать с заповедями "не укради", "не убий", если пропаганда готовит всех немцев к грабительской войне? Остается лишь посочувствовать его преподобию».

— А вот настоятель церкви Святой Магдалены, мой коллега, не согласился с рекомендациями герра Банге. И его уже нет в церкви Святой Магдалены. Но я не уверен, что во Флоссенбурге он получил приход. — Дорн вздрогнул. И отбудничного упоминания страшного, уже известного за границей как «фабрика смерти» лагеря, где жертвы приветствовали смерть, если она наступала быстро, и от предельной откровенности пастора. Уж не провокация ли это? Ингрид, знавшая близко семью Принта, считала пастора очень порядочным человеком. Если это не провокация, неужели уже нет сил сдерживаться, не осуждать вслух государственный режим без страха перед жестоким наказанием? Что же будет дальше?

— Ну а как ваши дела? — спросил пастор. — Надеюсь, неплохо?

На колокольне зазвонили, Дорн понял, что разговор заканчивается.

— Жду вас к себе в любое время, — пастор поклонился и пошел. Сутану развевал морской ветер.

На другой день к вечеру Дорн добрался до Кенигсберга, где разыскал Банге. «Дядюшка Ари» жил в районе зоопарка, сразу за стадионом. Дорна встретила горничная — нечто новое в обиходе бывшего пиллауского отставника. Горничная вела гостя через комнаты. Бархатные обои, зеркала и полировка дорогой мебели — все демонстрировало, насколько поднялся не только общественный, но и финансовый вес герра Банге.