Василе Преда - Поздняя осень (романы) Страница 25

Уже было решено пристрелить больных животных на окраине городка в овраге, наполненном водой. Туда местные жители сбрасывали всякий мусор. Но как тяжело осознать неизбежность их гибели… Сержант с горечью в душе посмотрел вслед удаляющемуся печальному кортежу, потом направился в сарай, где была привязана Ильва. Никулае никак не мог забыть лошадей, смиренно шедших на смерть, будто на какую-то работу в поле. Неужели у них не было никакого предчувствия? Хотя бы из-за печального, как на похоронах, вида коноводов, которые месили тяжелыми ботинками грязь.

Ильва лежала на боку и спокойно жевала овес. Сержант сел рядом с ней, почесал ей за ухом — знал, что это ей нравится. Она, признательная, вытянула шею и перестала жевать. Рядом другие лошади батареи так же спокойно жевали овес, засунув морды в торбы по самые уши. Он заглянул в глаза Ильвы. Большие, черные, почти с человеческим выражением глаза. Эти глаза видели многое, и ему нравилось смотреть в них, словно в волшебное зеркало, причем выглядел Никулае в этом «зеркале» очень смешным: с короткими ногами, с удлиненным, узким лицом. Таким, видимо, и представляла его Ильва. Так, наверное, видят все лошади…

Сержант на мгновение закрыл глаза и мысленно перенесся домой, в далекое детство… Он увидел себя возле двух лошадей в их дедовской конюшне, которую позже смыло водой. На них он научился ездить верхом, вечерами при луне отводил их на пастбище. Ему нравилось быть возле них, когда у него случалась какая-нибудь беда — рядом с лошадьми он быстрее успокаивался, казалось, животные понимали его лучше, чем люди. Сколько раз мальчик спал, свернувшись калачиком у их холок, грея спину от их бархатистой, горячей кожи! «Сыночек, родненький, — приговаривала беспокойная мать, приходя за ним, — вставай, а то лошади затопчут тебя, наступят или навалятся на тебя!» Женские, материнские страхи! Никогда ничего плохого с ним не случалось — лошади очень хорошо его знали. «Они же не затаптывают своих жеребят, почему должны затоптать меня», — думал он тогда.

Вспомнился такой случай. Он был еще маленьким, было ему тогда около десяти лет. Однажды вечером — в июле или в августе — отец после возвращения с поля послал его купать лошадей. Мальчик вскарабкался на одну из них и вцепился тонкими пальцами в мягкую гриву. Никулае радовался всякий раз, когда представлялся случай прокатиться верхом, подпрыгивая на широкой лошадиной спине. Лошади, не предвидя большой тяжести, спокойно принимали его и поворачивали голову, наблюдая, как он взбирается сначала на забор, потом к ним на спину.

Они двинулись к реке, шумно вошли в воду, поднимая тучи искрящихся брызг. Вода была теплая, и лошадям нравилось купанье. Он плавал вокруг животных, по очереди подныривал под них и не заметил, как течение затянуло его в водоворот. Плавать он умел, но водоворот… Никулае никогда не осмеливался приблизиться к нему. Там было глубоко, и вода все время бурлила. Все дети боялись водоворота и со страхом смотрели на него с высокого берега. И даже для взрослых это место было опасным. Никто не осмеливался подплывать близко.

И вот на тебе, его закрутил водоворот. Страх почти полностью парализовал его. Надо было как-то выпутываться, хотя бы удерживаться на поверхности, но враждебная вода невидимой рукой все время пыталась затащить его на дно. вымотать силы. Вода вертела его на месте, он видел небо над головой, берег, ивы — и все это ходило ходуном. Он был в отчаянии, руки сцепились и больше не слушались.

… К нему подплывала лошадь. Она приближалась, задрав голову, прижав уши, ее грива распласталась по воде. Никулае из последних сил уцепился за холку, и лошадь спасла его, вытащив из водоворота…

Он никому не рассказал об этом случае, но с тех пор у него осталась любовь к лошадям, преданность им, долг перед ними и, главное, убеждение, что эти существа могут понимать некоторые вещи, как и люди.

Вдруг Ильва вздрогнула, навострила уши, перестала пережевывать жвачку, осторожно, бесшумно поднялась, чтобы не заглушить дошедший до нее издалека звук. Она потянула ноздрями воздух, широко открытыми глазами, в которых стоял испуг, уставилась в проем двери. Сержант понял. Где-то на окраине городка пристреливали больных лошадей, хотя он абсолютно ничего не услышал.

— Послушай, Никулае, телефон… Какого черта им надо?

Полевой телефон дребезжал слабо, безвольно.

— Алло! Да, «Дуб»!.. Ожидаем!.. Будем ждать… — Сержант обратился к Думитру: — Из батальона передают, чтобы мы спокойно ждали приказ на переправу…

— Хорошо, хорошо, ведь не примемся же мы песни распевать, — проворчал младший лейтенант.

Ион вскинул почти пустой вещевой мешок на плечо и замер, ожидая разрешения уйти. Думитру раздражало оцепенение ординарца.

— Ну что, готов, ступай… Завтра утром, если еще застанешь нас здесь, может, принесешь термос с кофе… Знаешь, того, настоящего… Что скажешь?

— Как же, не сомневайтесь, госп'младший лейтенант… У меня припрятано в кэруце для вас. Ах, моя дурная голова, мне и в голову не пришло…

— Ладно, утром будет более кстати…

Ион удалился крадущимся шагом, хлюпая по лужам.

Из-за Тисы доносились раскаты артиллерии, но на том берегу в прибрежных зарослях ив не было заметно ни малейшего движения. Никулае и Думитру молча смотрели на реку. За несколько секунд по поверхности воды проскользнула кроваво-красная полоска света ближе к противоположному берегу. На ее фоне они заметили замершие, склонившиеся над водой ветви ив. Вниз по течению Тисы скользило множество лодок, больших и маленьких. На носу каждой из них стояло по солдату, которые тыкали в дно длинными шестами. Красноватый свет так же быстро исчез, как и появился. Позади них начала бить румынская артиллерия, перенося огонь все дальше в глубину обороны противника. Вокруг все грохотало.

Но этот грохот, от которого небо, казалось, разлетелось вдребезги, все же воодушевлял их. Никулае облегченно вздохнул и приподнялся на одно колено одновременно с младшим лейтенантом. Снова зазвонил телефон, теперь, казалось, настойчивее, чем раньше. Миродан, который был ближе к аппарату, быстро схватил трубку, сложил руки воронкой у рта и взял весь аппарат в руки, будто так будет лучше слышно. Потом протянул его командиру.

— Да, «Дуб»! Через десять минут переправа! — послышался громкий голос Думитру.

Открыла огонь и вражеская артиллерия. Вначале снаряды падали далеко позади, но теперь метр за метром приближались к позициям. Солдаты знали, что за этим последует, ведь они сами были артиллеристами, и поэтому заторопились к берегу. Из десяти минут, о которых Думитру было сказано по телефону, прошло лишь четыре.

— Орудия по одному на погрузку! — твердым голосом приказал младший лейтенант; он хотел видеть своих солдат как можно быстрее на том берегу и в укрытиях.

Приказ передали по цепочке, из тростника показались головы и согнувшиеся спины солдат, появились лошади, на которых были навьючены орудия в разобранном виде. Вечерний воздух через короткие промежутки времени освещался вспышками разрывов; вражеские снаряды продолжали падать довольно далеко в их тылу. Берег был высоким и рыхлым; солдаты соскальзывали вниз по откосу до края воды, еле удерживаясь на ногах. Казалось, они вот-вот упадут в воду.

— Тихо, тихо! Осторожнее! — слышался голос понтонера.

Младший лейтенант тоже спустился на мокрые доски парома. На причале сгрудились впряженные лошади, люди возбужденно разговаривали, помогали друг другу.

Предчувствие Думитру оправдалось — вражеская артиллерия теперь вела огонь по реке. Снаряды со свистом падали в темную воду, впивались в донный ил и глухо взрывались, будто на большом удалении. Паромы и рыбацкие лодки подпрыгивали на волнах, словно взнуздываемые кони. Рядом с паромом вверх брюхом плавали мертвые рыбины, некоторые еще судорожно дергались в черных как смола волнах.

Подразделение Думитру форсировало Тису на участке шириной двести метров; ниже по течению переправлялись, тоже на паромах и лодках, два полка. Дивизионные понтонеры получили приказ наводить мост только после форсирования реки первыми частями и подразделениями. По мосту переправиться было бы легче, но начало форсирования отсрочить было нельзя. Думитру был встревожен и расстроен. Не за себя самого, у него не было времени думать о себе. Он хмуро смотрел на своих людей. Снаряды пока миновали паром, лодки скользили среди разрывов снарядов.

Один из снарядов оторвал угол парома, сбросив в воду нескольких солдат. Думитру увидел их торчащие над водой головы ниже по течению; их руки будто в отчаянии пытались ухватиться за свинцовое небо; он слышал их невнятные крики. Лейтенант содрогнулся, в бессилии сжал кулаки так крепко, что ногти впились в кожу ладоней. Перепуганные лошади на пароме вздернули головы, готовые вот-вот броситься в воду, солдаты повисли на их мордах, пытаясь успокоить животных. Через большую пробоину от взрыва хлынула вода, угрожая затопить паром.