Шамиль Ракипов - О чём грустят кипарисы Страница 29

— Ты хорошо Знаешь историю обороны Севастополя, Верочка, — похвалила я подругу. — После войны будешь рассказывать ученикам…

— Что ты, я многого не знаю, — Вера посмотрела на меня грустными глазами. — Никто ещё не знает всей правды. Только после войны историки во всём разберутся, восстановят события, день за днём. Тысячи безвестных героев.

— А ты можешь сказать, когда возьмём Севастополь?

— Намекаешь, что наш прогноз оказался неточным? — улыбнулась Вера. — Предсказывали, что город будет взят седьмого мая, а сегодня уже девятое. Мы люди не гордые, признаём свою ошибку — немного недооценили противника. Севастополь будет взят сегодня. Пролететь бы сейчас над городом…

Вечером на аэродроме девушки выглядели свежими, бодрыми, словно только что вернулись с морского купанья. Часть экипажей, наш в том числе, будет бомбить Херсонесский аэродром, остальные — узлы обороны противника. Мы с Валей вылетели первыми.

Пересекли Северную бухту, в ней горело какое-то судно, по-видимому, танкер. Слева — тёмно-серые террасы города, кое-где видны малиновые отблески пожаров. Судя по вспышкам и огненным трассам, бои идут в районе Графской пристани, на берегу Южной бухты.

Мы над целью. Внизу в мертвенном, голубовато-ледяном свете САБа — ровная каменистая степь, покрытая редкими пятнами растительности. Это и есть Херсонесский аэродром. Никаких признаков присутствия человека. Наверно, этот мыс выглядел так же тысячи лет назад. Но это обманчивое впечатление. Под нами — важный военный объект, отличный аэродром, здесь могут приземляться и взлетать в любом направлении самые тяжёлые самолёты. Возможно, в капонирах притаились транспортные самолёты, бомбардировщики. Капонир — углубление в земле, с двух сторон — насыпи. Сверху натянута маскировочная сеть размером пятьдесят на пятьдесят метров с привязанными к ней кусочками зелёной материи. Так же замаскированы дворики, в которых укрыты зенитные орудия и пулемёты; траншеи и блиндажи, в которых притаились 600–700 гитлеровцев, обслуживающих аэродром; механические мастерские, склады продовольствия, боеприпасов, горючего и смазочных материалов. Днём аэродром просматривается с Сапун-горы, там теперь расположены наши батареи, поэтому принимать и отправлять самолёты немцы могут только по ночам.

САБ догорел. Валя сразу бросила второй. Перегнувшись через борт, она внимательно осматривает каждое пятно на аэродроме, ищет цель.

Наша задача — сбросить бомбы в этом квадрате и вернуться на свой аэродром. Мы так бы и поступили, если бы нас обстреливали, но немцы затаились, поэтому спешить не будем. Если не обнаружим конкретную цель, постараемся увеличить зону поражения — сбросим бомбы в два приёма, разбросаем термички по всей территории аэродрома. Бомба может взорваться рядом с капониром — укрытый в нём самолёт не пострадает. Только прямое попадание выведет его из строя.

Немцы надеются, что мы покружимся и улетим. А они свернут сети в рулоны, выкатят самолёты по откосам капониров на лётное поле или встретят желанных посланцев из Румынии — пузатые транспортные «фокке-вульфы» и — прощай, Крым. «В первую очередь улетят генералы, — подумала я, — гестаповцы, самые гнусные выродки, которые потом появятся снова, может быть, в Белоруссии. Как не хочется выпускать их из капкана!»

— Ничего не видно, — недовольно проворчала Валя. — Умеют маскироваться, черти. Бросаю!

Громыхнул двойной взрыв, и началась огненная свистопляска. Самолёт качнуло. Валя сбросила оставшиеся бомбы, принялась за термички… Пронесло. Поразили мы цель или нет, неизвестно. Надежды мало, но теперь мы точно знаем, что аэродром действует, к будем колошматить его до утра. Летим над Казачьей бухтой.

— Магуба, поверни к берегу, — попросила Валя. — Какие-то тени.

Она бросила САБ, и мы увидели колонну автомашин. Из прибрежных траншей вырвались снопы трассирующих снарядов и пуль. Я отвернула в море, от греха подальше.

— Драпают! — ликующим голосом крикнула Валя. — Эх, где наши четыре «сотки»!

— А куда им драпать? На мыс, под наши бомбы?

— Да, крышка 17-й армии. Доложим Бершанской?

— Непременно.

В час ночи мы возвращались после четвёртого вылета. Поравнялись с Северной бухтой. И вдруг… Всё побережье к северу от Севастополя и к юго-востоку до самого горизонта озарилось множеством разноцветных огней. В голове мелькнула дикая мысль: «Десант!» Но Валя сразу сообразила в чём дело:

— Мамочка моя! Салют! Севастополь наш! Ура!

Стреляли из всех видов оружия, сотни ракет осветили небо.

— Магуба-джан, выпущу все ракеты?! — взмолилась Валя.

— Давай! Оставь одну красную, на всякий случай.

И мы внесли свою долю в этот стихийный, победный салют, первый в нашей жизни, который мы видели воочию. Умирать буду, вспомню это майское ночное, крымское небо, расцвеченное огненным дождём, и смутные очертания севастопольских руин.

В час ночи 10-го мая по радио Левитан прочитал приказ Верховного Главнокомандующего:

«Войска 4-го Украинского фронта, при поддержке массированных ударов авиации и артиллерии, в результате трёхдневных наступательных боёв прорвали сильно укреплённую долговременную оборону немцев, состоящую из трёх полос железобетонных оборонительных сооружений, и несколько часов тому назад штурмом овладели крепостью и важнейшей военно-морской базой на Чёрном море — городом Севастополем.

Тем самым ликвидирован последний очаг сопротивления немцев в Крыму, и Крым полностью очищен от немецко-фашистских захватчиков».

Немцы ещё удерживали мыс Херсонес и несколько бухт, но Ставка, по-видимому, эту группировку в расчёт уже не принимала.

Наша радость в ту ночь была омрачена; дежурная по аэродрому сообщила, что Лейла ранена и отправлена на санитарном самолёте в Ялту, в госпиталь.

— Рана пустяковая, — успокаивала она меня. — Лейла даже хотела скрыть, что ранена, но Бершанскую не проведёшь.

Рана в самом деле была не опасной, мне сказала Руфа, ей-то я поверила. Осколок попал в ногу, выше колена. Бершанская испугалась, что Лейла потеряла много крови, и в ране могли быть осколки, настояла на отправке в госпиталь.

«Нет худа без добра, — размышляла я, — для Лейлы война в Крыму закончилась. Она отвоевала у захватчиков своё прекрасное крымское «поместье». Говорят, после окончания боевых действий в Крыму нам предоставят недельный отдых. Навещу Лейлу. Все будут воевать, а мы… Целую неделю! Мамочка моя, как говорит Валя, не может этого быть. Впереди ещё Белоруссия, Польша, Германия, отдыхать не время. Правда, бои были очень тяжёлыми, изнурительными, как никогда, отдохнуть бы не помешало. Потом будем сражаться, как львы!»

Ночь семьсот седьмая

Более 50 тысяч гитлеровцев, вооружённых до зубов, имеющих в своём распоряжении сотни орудий и миномётов, бронетранспортёры, огромное количество боеприпасов, были оттеснены нашими войсками к мысу Херсонес. В их руках находились бухты, расположенные между этим мысом и Севастополем: Стрелецкая, Омега, Камышёвая, Казачья. Нашим войскам предстояло в кратчайший срок уничтожить эту армию или принудить её к капитуляции.

На разборе полётов Бершанская как бы между прочим сказала:

— Сегодня на рассвете от мыса Херсонес в Румынию отправились два крупных немецких транспорта «Тея» и «Тотила», несколько десантных барж, на борту которых находились тысячи гитлеровцев. Караван обнаружили лётчики Черноморского флота. Вблизи крымского берега штурмовики и бомбардировщики потопили «Тотилу», две баржи. Через два часа настигли «Тею», остальные баржи и тоже потопили.

Меня это сообщение обрадовало, но Валя была недовольна. На пути к самолётам возмущалась:

— Прохлопали. Могли бы и сами потопить. Есть же в дивизии разведотдел, чем они там занимаются? Лопухи.

— Какая разница, кто обнаружил, кто потопил, — попыталась я успокоить её. — Фашисты пошли на дно, чего ещё тебе. Если бы прорвались, другое дело.

— Вот именно, другое дело, — не унималась Валя. — Ордена бы мы получили как ты не понимаешь. Тебе хорошо…

На аэродром пришла Рачкевич, сообщила кое-какие подробности о штурме Севастополя. Над Графской пристанью кто-то из моряков водрузил вместо флага бескозырку. Приморский бульвар был превращён гитлеровцами в концлагерь, точнее, в перевалочный пункт для заключённых. Отсюда их отправляли па Керченский полуостров, в лагерь смерти, увозили за город, расстреливали. На берегу — десятки трупов эсэсовцев с простреленными висками, рядом — пристреленные, видимо, хозяевами, овчарки.

До войны в Севастополе было более 100 тысяч жителей, в день освобождения из руин вышла примерно тысяча человек, в основном женщины, старики.

Пленные румыны клянут Гитлера и Антонеску, возмущаются, что немцы не разрешают им грузиться на… транспортные суда.