Жиль Перро - Красная капелла. Суперсеть ГРУ-НКВД в тылу III рейха Страница 29

Так рассуждали специалисты, и их объяснение не было лишено убедительности. Но как бы правдоподобно ни выглядела гипотеза, это еще не означает, что она верна. Действительно ли поведение Треппера определял расчет, который ему приписывали?

Я отправился в Штутгарт, чтобы спросить об этом Генриха Райзера.

Он был гауптштурмфюрером СС и, так же как Гиринг и Берг, старым профессиональным полицейским, которого взял на службу Гиммлер. Он стал специализироваться в сфере контрразведки еще до прихода нацистов к власти. Назначение в Париж получил сразу после оккупации страны. Гиринг был начальником зондеркоманды, но без конца разъезжал между Берлином, Брюсселем и Парижем. Райзер же не трогался с места. Гиринг контролировал действия зондеркоманды в разных странах, его заместитель Райзер командовал во Франции.

Он рассказывает: «Я боролся против «Красной капеллы» еще до того, как была создана зондеркоманда. Арест четы Сокол — моя заслуга. Мы не подозревали, что они работали на русских. Думали, что речь идет о банальной группе Сопротивления, подчиняющейся Лондону. Их сразу же затребовали в Берлин. И если пытали, то в Берлине, а не в Париже».

И далее: «Каца арестовал лично я. Мы взяли его с помощью Райхмана».

— Господин Райзер, тут какая-то ошибка: Каца вам выдал Треппер.

— Ничего подобного. Большой шеф не выдал никого из своих агентов хотя бы по той простой причине, что его об этом никто не просил. Если бы он предал их, мне, наверное, было бы об этом известно: я ведь работал там постоянно.

— Однако в донесении гестапо сказано определенно: Треппер позвонил Кацу и назначил ему встречу на станции метро «Мадлен», перед колонной Морриса. Когда Каца привели на улицу Соссе, Треппер сказал ему: «Придется поработать с этими господами. Игра окончена».

Райзер поглубже уселся в кресло, его жесткие глаза сузились и стали как две маленькие голубые точки, руки он сжал так, что побелели суставы.

— Слушайте меня внимательно, мсье. Если вы хотите что-то понять в этом деле, вы не должны доверять ни одному слову, сказанному о Большом шефе в донесениях гестапо. Вы поняли меня? Ни одному слову!

На первый взгляд это меняло все. Но если поразмыслить, то ничего не изменилось.

Мы уже говорили: радиоигра — это хитроумная и захватывающая операция, конечная цель которой — обмануть противника. Но чтобы выиграть партию, нужно еще получить разрешение на игру. Верхние эшелоны подозрительны. Они считают, что дело может принести большие дивиденды, но если оно будет проиграно, получится, что ни за что ни про что врагу передали точные сведения, предназначавшиеся для «обеспечения» радиоигры. Страх перед ответственностью заставляет требовать гарантий, первая из которых, разумеется, — надежность завербованных радистов.

Гестапо собирается использовать Треппера для развертывания радиоигры небывалого масштаба. В этом есть смысл. В Голландии Хискесу удалось совершить чудеса, используя группу второстепенных «пианистов» в игре против Лондона. Того ли можно ожидать от одного из руководителей советской разведки, если использовать его в игре против Москвы? Но нужно убедить начальство.

Со времени ареста Треппера нацистское руководство нервничает. В Париж летят телеграммы, однообразие которых отмечают и Фортнер и Райзер: «Что говорит Большой шеф?» Итак, Большой шеф излагает свою биографию и рассказывает о потрясающих возможностях, которые предоставляет телефонный справочник. Если сообщить в Берлин о таком великолепном результате, Гиммлер задохнется от злости и наотрез откажется вести радиоигру. И будет прав. Чтобы убедить ОКБ, министерство иностранных дел и все другие немецкие ведомства в необходимости поставлять необходимую «пищу» для функшпиля, гестапо должно дать гарантию готовности своего узника к сотрудничеству.

Сломить Треппера? Может быть, и удастся; но это рискованно и опасно. Одно дело заставить человека под пытками выкрикнуть имена, другое — склонить его к добровольному сотрудничеству на несколько месяцев, пока будет длиться радиоигра. Этот человек не прост. Пока он не рассказывает, а болтает. Соглашается выпить кофе, выкурить сигарету. Но если на него нажать, не замкнется ли он в свою раковину? А его сотрудничество необходимо. Только он один может придать радиограммам немцев в их радиоигре тот стиль, почерк, который будет убедителен для Москвы.

Так и родилось это хитроумное решение: создать ему «легенду», представить Гиммлеру «приукрашенный» и убедительный образ законченного предателя. Гиринг объясняет Большому шефу: «Не все нужно рассказывать военным, они ведь ничего не понимают в политике; и не все нужно говорить политикам, потому что они ничего не понимают в разведке».

Треппер: «Но тогда кто же должен понимать все?» «Тот, кто ведет игру. И именно он должен каждому отмерить его порцию».

Гиммлеру отмеряют добрую меру. Рапорты Гиринга не оставляют никаких сомнений в предательстве заключенного. Фортнер, как и все остальные, читая их, поверит, что Треппер выдал Каца, Гроссфогеля, Максимовича. В одном из рапортов дата ареста Большого шефа будет даже перенесена с 24-го на 16 ноября, с тем чтобы можно было вменить ему в вину разгром «Симекс» и «Симекско», облаву, осуществленную в Бельгии, и арест группы в Лионе…

Гиринга можно понять. Но Треппера? Разве он не видит, какова ставка в начинающейся игре, где ему предстоит выступать в роли «козыря» зондеркоманды?

Ставка огромная.

Моральный дух немцев в 1943 и 1944 гг. упал по сравнению с зимой 1941–1942 гг., когда союзники, которых побеждали на всех фронтах, были на грани отчаяния. Германия, охмелев от побед, вдруг отрезвела под стенами Москвы, и в течение нескольких месяцев переживала тоску похмельного синдрома. Война больше не казалась грандиозной прогулкой; она будет долгой и мучительной, и неизвестно, чем она закончится.

Многие военные и гражданские деятели считают, что близится катастрофа. Германия никогда не выигрывала войны на два фронта. Придется договариваться с Западом или с Востоком. Но ратовать за переговоры равносильно самоубийству; можно прослыть пораженцами, то есть предателями. Лучше уж двигаться к пропасти, как все остальные: шагая в ногу.

Гиммлер — не все остальные. Он не подвержен всеобщему страху, поскольку сам — источник и орудие этого страха. Гестапо его не пугает: он и есть гестапо. И если рейхсфюрер достаточно проницателен, чтобы оценить ситуацию, то кто же, как не он, может принять необходимые меры для ее спасения? Гиммлер — здравомыслящий безумец, не такая уж редкая порода. Голова в облаках, ноги на земле. Он почти уверен, что в него переселилась душа короля Генриха Птицелова, который правил германскими племенами в XI веке и перед которым он особенно преклонялся; но тем не менее его эсэсовские дивизии — единственные в немецкой армии — были обеспечены меховой одеждой уже во время первой русской зимы. Здравый смысл подсказывает ему, что необходимо покончить с войной на двух фронтах. О переговорах с Востоком он и не помышляет: Гиммлер — неистовый сторонник «крестового похода против большевиков». Следовательно, его усилия будут направлены на переговоры с Западом. Безумие Гиммлера, конечно же, в его уверенности, что Черчилль или Рузвельт согласятся вести с ним переговоры и пожмут руку, обагренную кровью миллионов жертв. Но иллюзии рейхсфюрера — которые он, между прочим, будет питать до самого конца — это его дело.

Наше же дело — политика.

Существует ли связь между политической игрой в мировом масштабе, которую ведет Гиммлер, и «игрой» Треппера, его неожиданного пленника? Существует — прямая и абсолютно простая.

Чтобы заключить сепаратный мир с одним из союзников, сначала надо расколоть союз, разорвать фронт противника, открыть в нем брешь, через которую можно прорваться вперед. И самый лучший союз может распасться. Сталин, Черчилль и Рузвельт — прекрасная тому иллюстрация. Перипетии их временного союза слишком известны, чтобы на них останавливаться.

Игра немцев, таким образом, будет состоять в том, чтобы разжигать антагонизм, обострять недоразумения, отравлять коалицию ядом взаимного недоверия с тем, чтобы она разрушилась в силу внутренних противоречий.

Но как это сделать?

Шелленберг, начальник разведывательной службы СС, ясно объясняет это в своих мемуарах: убедив каждого из партнеров, что Германия собирается вести переговоры с другой стороной. «Поэтому было очень важно, — пишет он (эта мысль приходит ему в голову летом 1942 года), — вступить в контакт с русскими в тот самый момент, когда мы начинали переговоры с Западом. Нарастающее соперничество между державами-союзниками могло усилить нашу позицию». Но он забывает, что труднее всего договориться о встрече с русскими. Рейхсфюрер требует, чтобы с ними связались. Мы не знаем, кто подсказал ему этот выход: использовать передатчики «Красной капеллы».