Анатолий Кудравец - Сочинение на вольную тему Страница 29

— Это теперь один берег, а сколько их в войну было? Что ни день — то берег, что ни ночь — то другой.

«И тогда, вопщетки, один был, один. То, что некоторые искали какой-то своей выгоды, это другое. Они всегда искали и искать будут. И в одной семье не всегда гладко бывает: там поссорились, там не поладили, но когда батьку бьют, некогда лежать на печи или из-за забора выглядывать. Тут засучивай рукава — и в бойку. А раз нагрешил, будь добр — отчитайся за грехи. Это уж закон».

Снег выпал под утро. Спорый, мягкий.

Игнат вышел на крыльцо, долго вслушивался в глухую тишину, опустившуюся на село. Ни голоса, ни звука. Как будто все спало. Обошел вокруг хлева, затем вокруг хаты. За углом хаты увидел чужие следы. Это были следы того человека, что просил хлеба. Прежде чем пойти по двору, он зашел от леса, послушал за углом. Под стрехой снег не укрыл следов.

«Добрый снежок, добрая пороша… Надо сбегать поискать лисок», — подумал Игнат как о чем-то давно решенном, но неисполненном: все что-то не позволяло. Не позволяла зима. Сначала навалило снега. Он шел целую неделю, казалось, и конца ему не будет. Навалило выше заплотов — ни пешком, ни на лошади в лес было не пробиться. Потом повернуло на оттепель, с ледяной сечкой, с гололедом. Наконец ударил мороз. Поверх снега образовалась такая ледяная кора, что не только сани, но и человека держала, хоть на коньках катайся. И вот выпал, считай, первый после того снежок.

Несколько раз Игнат выходил с Галусом на охоту, но все без толку: ноги, время убьешь — и все твои трофеи. Правда, с неделю назад двух белок подстрелил и куницу. Еще шкурки с дощечек не снял, сохнут около трубы. А позавчера поехал привезти дров, положил ружье на сани. Уже выезжая с возом из Стаськового рога, увидел: в поле мышковали две лисицы. Красивые, черти. Рыжие, прямо горят… Попробовал обмануть, подъехать на лошади — не подпустили. Отбежали метров на сто пятьдесят и, словно потешаясь — смотри, Игнат, и кусай себя за локти, — принялись носиться наперегонки по полю — только рыжие хвосты, как метлы. Поглядел на их игру, показал Галусу: полюбуйся и ты, вояка. Но тот не видел, не чуял их и никак не мог понять, чего от него хотят. С тем и вернулись…

Из хлева через дырку в воротах, чтоб могли прятаться куры, вылез Галус. Отряхнулся от сенной трухи, ткнулся холодным носом в руку хозяина.

— Ну что, вопщетки? Проспал гостей? Или решил услужить им? — спросил Игнат.

Собака радостно завиляла задом, заскулила, взлаяла, затанцевала вокруг него, норовя лизнуть в лицо.

— Я тебе про одно, а ты про другое… Ты про свое… Ну так что, сходим сегодня на лисок? Сходим… Ну, будя, будя, — строго закончил Игнат, потрепав собаку за ушами.

Собака была высокая, на тонких кривоватых лапах, с широкой мускулистой грудью. Такая широкая грудь у гончих чистой крови редко встречается, но Галус был чистый гончак. Игнат перекупил его у Цыбульки из Усох и не жалел. Уже в два года он и след зайца брал, и за лисой шел. Теперь ему было три, и любили его в доме все, особенно Леник.

После ужина, когда семья собиралась вместе, Леник садился на него верхом. Галус обычно располагался возле печи и, положив голову на лапы, умными янтарными глазами следил за Игнатом. Взяв в руки большие, точно листья лопуха, обвислые уши, Леник принимался растягивать их, как гармошку. Спрашивал у собаки и сам же отвечал:

— Батька дома?

— Дома.

— Гармонь нова?

— Нова.

— Поиграть можно?

— Можно.

— Тум-та, тум-та-та!

Он таскал собаку за уши, разводя их в стороны и прижимая к голове. Галус невозмутимо сносил эту музыкальную экзекуцию, покорно поворачивая голову то в одну сторону, то в другую. Не было случая, чтобы он огрызнулся или показал зубы. Водит головой из стороны в сторону, а сам следит глазами за хозяином: видит ли тот? Ви-и-дит. Ну, значит, все в порядке.

Игнат отворил ворота, надергал из торбы охапку сена, кинул в ясли корове, пошел в хату, чтобы взять ведра. Галус первым прошмыгнул в душную, не остывшую за ночь темную переднюю, едва не свалив хозяина с ног.

Игнат пошел за водой к колодцу. Сруб колодца обледенел так, что осталась лишь маленькая, едва пройти ведру, прорубь. За ночь ее сковало, даже очепом нельзя было пробить. Игнат принес жердину, сколол лед вокруг проруби, ведром выловил его. Набрал воды и только было хотел нести, как увидел Полю. Лицо обеспокоенное, волосы растрепаны и кое-как прикрыты шерстяным платком. Подошла, поздоровалась.

— Я за тобой, Игнат. Зайди-ка в хату.

— А что такое? — Игнат почуял: сегодня, поди, не у него одного была тревожная ночь.

— Сам увидишь. Только не гляди, что я такая… — Поля поправила, пригладила волосы, туже затянула платок.

Вошли в сенцы, остановились. Поля принесла из хаты лампу. В сенцах все было перевернуто, поразбросано. Все дверцы комода сверху донизу распахнуты, на полках опрокинуты бутылки, банки, раскатаны сувои полотна, рушники, обрезки материи. Кадушки и ушаты разметаны по всем сенцам. В кубелке было жито — теперь оно кучей лежало на полу. Одна половица взорвана и откинута в сторону, в подполе желтел перекопанный песок.

— Что ж это творится, Игнат? Как дальше жить? Пришли середь ночи, повспарывали всех с постели, все перевернули вверх тормашками.

— Кто? — спросил Игнат, хотя можно было и не спрашивать об этом.

— Кто… Если б я знала. В хате были двое. Один в сапогах, с автоматом, а второй без ничего, в поддевке, с черной сумкой. Третьего, с винтовкой, я заметила уже потом. Он стоял возле ворот, за столбом.

— И что им надо было?

— Мед и самогонка. «Где мед?…» А какой селето взяток, какой мед? Одно ведерко только и накачала из трех ульев. Так я же все сразу на базар отвезла. Поллитровую баночку оставила на лекарство, так и ту выпороли, вон там, в углу, в комоде за полотном стояла. Нашли, обрадовались как дурачки. Правда, тот, что с сумкой, совсем молодой еще, чернявый такой, молчал. Зверел другой, с автоматом. «Есть, оказывается, есть, а говорила: нету. Значит, и горелка есть. Мы знаем, что есть». Ищите, говорю, мед нашли, может, и горелку найдете. Не нашли. В хлев дважды ходили. И меня тащили. Пошли, говорят, покажешь, где спрятана. Ждите, пойду. И Витик тут при мне: «Не ходи, мама». Перепороли все сено, думала, хлев спалят.

— Больше ничего не взяли?

— Два рушника. Им тоже надо умываться. Чтоб вы кровью своей умылись.

— Ты им сама открыла?

— Кто им открывал? Рванули дверь так, что защепка разогнулась.

Игнат положил взорванную половицу на место, собрал в угол кадушки, ушаты, встал у комода.

— А дети где?

— В хате. Сидят перепуганные.

Хата была выстужена, точно ледник. Витик и Рая сидели на печи, обернув ноги постилками, нахохленные.

— Ну, чего взъерошились? Или в школу не думаете идти? И печь не топлена… Ты что это, хозяйка? — Игнат повернулся к Поле.

— Я уж решила: раз такое, нехай сидят дома.

— Вопщетки, что это за «нехай сидят»? — И приказал: — Ну-ка, скоренько умываться, одеваться, перекусить и в школу! Все будет хорошо. И ты, Витик… Бытта и не мужчина.

— Я зараз, дядька Игнат, — и Витик стал надевать рубашку.

Игнат вышел из хаты, Поля шла за ним. Игнат подержал в руке разогнутый крючок, покачал головой. Ему трудно было поднять глаза на Полю, трудно было встретиться с ее взглядом, будто он был виновник того, что случилось здесь этой ночью. У него не учинили такое злодейство, у него деликатно просили. Его боялись. И он дал им все, что просили. А тут творили что хотели. Потому что некому было дать им по зубам. Ахрем не даст. Его нет. Как могло не быть и его, Игната. А они вернулись. Нет, не вернулись! Они никуда не уходили! Они жили тут. И теперь живут. И не только просят — требуют. И сами берут…

У Поли были глубокие черные глаза, и они ждали чего-то, спрашивали о чем-то таком, о чем не осмеливалась спросить она вслух и чего боялся Игнат.

— Надо сделать новую защепку. Я сделаю.

— Хорошо, Игнат. Разве можно в хате так, без ничего? Хлев и тот запирают. — Ей что-то еще не давало покоя. Игнат хотел было спросить — что именно, но Поля сама вскинула голову, засмеялась. — Знаешь, искали горелки — не нашли. Не для них гналась. А приди ты — сразу найдется. Сделаешь защепку — и приходи…

— Вопщетки, ты это, Поля, зря. Чтоб я… за горелку… ты это зря так про меня… И еще я не сказал тебе… Они были сегодня и у меня, — проговорил Игнат глухим голосом.

Полино лицо вытянулось.

— И что?

— Ничего… Попросили хлеба, луку… Я у стены с ружьем… Думаю, будь что будет. Полезете — хоть одного уложу. И уложил бы.

— И что, ты им дал хлеба?..

— Дал. Дал! — раздраженно сказал Игнат, круто повернулся и вышел.

XI

Домой Игнат вернулся хмурый. Сказал Марине:

— Возьми буханку хлеба, сала, отнеси Поле. Ее тоже не обошли гости.