Олег Селянкин - Костры партизанские. Книга 1 Страница 3

Тут взгляд случайно упал на босые ноги солдата.

— Гришка!

Три дня назад они расстались почти врагами. В обычных условиях их неприязнь друг к другу могла бы держаться долго, а здесь, во вражеском тылу, где на долю каждого за эти дни выпало так много испытаний, оба обрадовались встрече. Григорий даже с радостью рассказал товарищам о том, как Иван чуть не застрелил его, когда он нахрапом полез к складу.

— Все бы так службу несли — давно бы герман обратно потопал! — закончил Григорий свой рассказ.

Его выслушали молча, только один вопрос задал:

— Караул-то как?

Каргин не ответил. Он не знал точно, что стало с товарищами: они могли быть и живы, когда он удирал, испуганный молчанием их винтовок: может, как раз в тот момент товарищи дрались врукопашную?

Сейчас ему было стыдно за свое бегство, и поэтому он молчал. А его поняли иначе, и все сурово помолчали, глядя в землю.

— В общем, весь караул геройский, — убежденно заявил Григорий.

Каргин был другого мнения. В геройстве товарищей он не сомневался, а что касается его самого… За трое суток блуждания по лесу о многом передумал Каргин, многие свои действия признал глупыми. Вот Григорий упор делает на то, что он, часовой Каргин, до последней секунды действовал точно по уставу. Конечно, уставы блюсти надо, на них вся армия держится. Но к любому параграфу устава еще и твои личные мозги нужны, чтобы не формально, а с большей пользой для общего дела выполнить приказ. А он, часовой Каргин, бездумно действовал. Ему приказали охранять склад — и он охранял. Что получилось в результате? Своим со склада ничего взять не позволил. А кому польза? Выходит, только фашистам…

Все это высказал Каргин, он не хотел ничего скрывать от товарищей.

Четыре человека слушали его. Григорий немедленно заявил:

— Брось мозги туманить! Главное — принципиально, честно приказ выполнить. У меня, к примеру, другое дело. Мне уже сколько раз командиры приказывали стоять насмерть, а я все бегаю… За это и казнюсь.

— Нешто мы одни виноваты, что бежим? — с обидой зачастил тот, который ходил в лес проверить, один ли пришел Каргин.

Третий промолчал, только вздохнул. Все были небриты, в помятых, грязных гимнастерках и шароварах. Но у этого будто и душа поистерлась и запачкалась за минувшие дни: в глазах тоска беспросветная, разговор слушает, а сразу видно, что слова не трогают его сердца.

— В нашу команду вольешься или другие планы есть? — спросил тот, которого остальные звали Петровичем. На воротнике его гимнастерки не было знаков различия. И возраста он был, пожалуй, того же, что и все, но товарищи величали его Петровичем.

— Смотря по тому, какой программы вы придерживаетесь, — ответил Иван.

— Не на брюхе ползти, а с боями к нашим прорываться! — выпалил Григорий.

— Факт! — поддержал второй.

— И у меня такая же думка, — сказал Иван. — А вот с боями прорываться — силешка у нас не та. Однако врага лущить можно, кость у него жидкая. За технику потому и прячется. Значит, осторожненько, с умом бить надо. — И поспешно добавил, чтобы не посчитали трусом: — К тому говорю, что теперь мы ученые, вторую промашку нам давать никак нельзя.

— Так и запишем, — подвел итог Петрович.

Еще немного посидели у костра, перебрасываясь короткими фразами. Во время этого разговора, улучив момент, Григорий и шепнул, показав глазами на молчаливого товарища:

— Павел надежный — дальше некуда. А что смурной — брата танк раздавил. Подмял гусеницей и раздавил. Мокрое место осталось.

Ивану хотелось хоть что-нибудь узнать и о четвертом — о Юрке, но шептаться в компании не полагается, и поэтому спросил нарочно громко:

— Босой-то почему ходишь? Солдату так не положено. И ногу повредить запросто можно, и вообще.

— Невезучий я на сапоги, — охотно откликнулся Григорий. — Перед самой войной выдали новехонькие, думал — износу не будет… Плавать, Ваня, я не обучен… Пришлось Припять форсировать — снял сапоги, связал и перекинул через бревнышко, за которое сам уцепился… На середке реки оно возьми и крутанись! Меня-то дружки вытащили, а сапоги…

— Значит, лапти сплети. Или не умеешь?

— Откуда мне уметь? В городе слесарем по водопроводной части работал… И вообще, Ваня, лапти — пережиток прошлого. Чтоб мне провалиться на этом месте, если за счет фрицев не обуюсь!

После короткого отдыха решили взять левее, чтобы поскорее выйти к дороге. И пошли. Впереди — Петрович, за ним остальные. Перед Каргиным покачивались узкие плечи Павла. Он, казалось, шел бездумно, шел лишь потому, что впереди шагал товарищ. Но он первый услышал шум моторов. Остановились и несколько минут вслушивались. Потом Павел же и сказал:

— Танки.

— Разведать?

Это уже Юрка. Во время перехода он все время челноком сновал из стороны в сторону, охраняя товарищей. Сейчас же — поводил плечами, поправлял винтовку и просительно смотрел на Петровича.

Глядя на Юрку, Каргин тоже поддался азарту, даже шагнул вперед, чтобы и его увидел Петрович. Тот понял все и отрывисто бросил, строго глядя почему-то в глаза Ивана:

— Валяйте.

После того как они отошли немного от товарищей, Юрка неожиданно остановился и спросил:

— Патронов сколько?

— Ни одного.

— Сундучишь? От товарища таишься?

Обиженный, Иван расстегнул подсумки, раскрыл затвор.

Юрка вынул обойму из своей винтовки:

— Бери половину.

Патронов пять. Каждый из них, если умело действовать, — смерть врагу и личное спасение. Так бы и сцапал все пять!

Иван берет только два.

Тут их и догнали товарищи.

— Мало нас, нечего группу делить, — пояснил Петрович.

Вот она, дорога. Самая обыкновенная, проселочная, каких полно везде. На ее обочине лежит перевернутая и сломанная телега. Скорее всего танк мимоходом зацепил ее и прошелся гусеницей. В лепешку раздавлен старинный медный самовар. Вокруг него, бывало, чаевничала вся семья, текли мирные беседы. А сейчас он лежит в пыли, искалеченный, как и счастье еще одной семьи.

Над дорогой серая туча пыли. Она зацепилась за вершины деревьев, не может оторваться от них и неслышно рассыпается, покрывая нежную зелень листьев и травы плотным серым налетом.

Скрылся за поворотом дороги концевой танк, на прощание выстрелив копотью в розовеющий куст шиповника, появились три грузовика с солдатами. Переваливаясь на ухабах, машины прошли мимо разбитой телеги и самовара-лепешки.

Иван Каргин лежал так близко от дороги, что видел равнодушные глаза немцев. И все же он не выстрелил: двумя патронами не изольешь всю злобу, не отомстишь за все людские страдания, а сам вновь останешься безоружным.

Солнце давно село, и сумерки густеют. Еще немного — и лес на противоположной стороне дороги сольется в сплошную зубчатую стену. Иван Каргин вдруг с отчетливой ясностью понимает, что они, пять советских солдат, бредущих по вражескому тылу, попусту тратят драгоценное время. Вообще за дни одиночного скитания он убедился, что лучше идти днем. Фронт, может быть, и следует переходить или переползать ночью, а идти к нему нужно только днем: все прекрасно видно, и за час под ноги ложится больше километров.

Значит, сегодняшний вечер потерян. Считай, что только по своему недомыслию не пройдены сегодня километры, которые приблизили бы к заветной цели.

В этот момент на дороге появилась толпа людей. Они шли во всю ширину дороги. Когда колонна поравнялась с местом засады, Иван разглядел, что это пленные. На многих были грязные, окровавленные повязки. Шли устало, обреченно волоча ноги.

По обочинам дороги шагали конвоиры в сапогах с широкими голенищами, из которых торчали магазины автоматов. Конвоиры не кричали, не подавали команд голосом, если кто-то из пленных, по их мнению, нарушал порядок. Просто подходили и со всего размаха тыкали автоматом под ребро. Пленный чаще всего вскрикивал и сгибался пополам. Моментально соседи закидывали его руки себе на плечи и почти волокли дальше по дороге.

От колонны метров на сто отстали конвоир и пленный. Русский солдат с окровавленной повязкой на голове часто останавливался, бессильно опустив голову. Конвоир каждый раз равнодушно, без злобы ударял его автоматом. Пленный делал несколько неверных шагов, и все повторялось сначала. У немца на пряжке поясного ремня было выдавлено: «Бог с нами»…

Но вот пленный опять остановился. Покачнулся и упал. Его пальцы сгребали дорожную пыль.

Конвоир закинул автомат за спину, достал из кармана пистолет. Выстрел прозвучал глухо.

Иван Каргин еще до конца не поверил своим глазам, а на дорогу уже выполз Юрка, встал и, шатаясь, побрел за колонной пленных. Без труда конвоир догнал его и привычно ткнул автоматом в спину. Но Юрка не был истощен до предела.