Олег Селянкин - Костры партизанские. Книга 1 Страница 4

Ловким ударом ноги он выбил автомат из рук врага и вцепился в его горло пальцами, которые от злости в эти минуты были невероятно сильны.

Иван Каргин не знал, какая сила и когда выбросила его на дорогу, нацелила штык в спину немца. Он опомнился, лишь услышав Юрку:

— Ходу!

Иван метнулся в темноту, густую под деревьями, и оглянулся. На дороге лежали два неподвижных тела. Около немца оружия не было, значит, взял Юрка… И все же Иван вернулся, сорвал сапоги с ног фашиста. В лесу протянул их Григорию:

— Держи.

— Нашего похоронить бы надо, — ответил тот.

Лопат не было. Ножей тоже. Тело солдата просто утащили в лес, втиснули в яму под корнями упавшего дерева и завалили хворостом.

Иван Каргин никогда не выступал на собраниях: нечего болтать о том, что старшие решить могут. А сегодня, когда остановились на ночлег, начал первый:

— Ежели разобраться, то нам надо менять план действий.

— Опять на брюхе ползти? — взвился Григорий, но Павел прикрикнул:

— Не тарахти!

— Что предлагаешь? — спросил Петрович.

— А то, что у пятерых нет настоящей боевой силы. Это тебе даже не отделение… От наших щипков фашисты не сдохнут, даже не замедлят наступления… Скорее надо к своим пробиваться, чтобы сообща действовать.

— Значит, глаза пусть видят, а руки вмешиваться не смей? — по-прежнему горячился Григорий.

— И чего ты, Гришка, такой бузотеристый? Иван дело предлагает, мысль общую высказывает, а ты все поперек дороги встать норовишь, — сказал Юрка.

Он теперь владел единственным автоматом, а пистолет немецкого солдата отдал Петровичу.

— Бить фрицев будем. Если скорости нашей не помешает, — высказал свое мнение Павел, ложась на землю и заботливо прикрывая затвор винтовки подолом гимнастерки.

— Так и запишем в резолюции, — подвел итог Петрович.

Светлая россыпь звезд запуталась в ветках деревьев. Где-то далеко на востоке рвутся бомбы. Их разрывы доносятся тяжелыми вздохами.

— Я все над твоими словами, Иван, думаю, — шепчет Петрович. — Это когда ты сказал, что глупая у тебя честность была. Ну, когда ты часовым стоял… Глупой честности не бывает. Есть только одна большая честность… Ты слушаешь меня?

— Валяй дальше.

— Ни умной, ни глупой честности нет. Это все ты сам выдумал. Беда твоя в том, что ты не учел изменений обстановки. Сам глупость сотворил, а на честность и параграфы устава валишь! К примеру, поставили тебя лодки охранять. Чтобы без соответствующей бумажки никто не брал их. И вдруг — человек погибает, спасти его можно только с лодки. Как поступишь? Дашь лодку без письменного на то разрешения или нет?

— Тут и спрашивать нечего!

— Вот! Тут ты сразу сообразил, что начальство просто не могло предусмотреть всего: жизнь, она такое отчебучивает.

— Я и говорил, что с мозгой к параграфам подходить надо.

— Правильно говорил. А вот к честности зря ярлык привесил. Это я тебе по-дружески говорю.

— Может, и так…

Помолчали и опять шепотом:

— Иван, а ты в нашу победу веришь? Что разобьем фашистов? Веришь?

Вопрос прямой, на него нужно отвечать так же прямо. Но что? Не слыхал еще рядовой Каргин ни об одном бое, который выиграли наши. И враг по-прежнему стремительно движется на восток, к Москве.

Казалось бы, плохи дела, а в душе держится вера в победу, и точка! И доказательств нет, а вера в победу крепкая!

— Без этого — ложись и сразу помирай, — наконец говорит Каргин.

Вторую неделю идет Каргин с новыми товарищами. Первые дни донимала жара, а теперь одолели грозы. В день хоть одна да сольет раскаты грома с грохотом уже близкой канонады.

Почти две недели во вражеском тылу… Еще гуще обросли бородами, еще больше осунулись и оборвались. На солдатских, ремнях пришлось просверливать новые дырочки, основательно отступив от крайней. Все время хотелось есть и спать. Особенно — спать. И это легко объяснимо: убили немца — в его ранце обязательно найдешь хоть пачку галет, чтобы заморить червячка. Да и скот безнадзорный по лесу бродит. Конечно, жаль было резать корову из-за нескольких кусков мяса, но однажды случилось и такое: так и так в лесу погибнет.

Ели мясо без соли и хлеба. Одно мясо ели.

А вот спать не приходилось. Днем — погоня за быстро отступающим фронтом. До полной темноты погоня. Потом падали на мокрую землю, забывались на несколько минут, чтобы вскоре проснуться и лязгать зубами от холода. В одну из таких бессонных ночей Павел вдруг разговорился:

— Как бате правду про Володьку написать — ума не приложу. Мама умерла сразу после родов, батя сам нас нянчил, из-за нас и не женился, чтобы мачехи не было… А Володька башковитый был. И любили же мы с батей его!.. Чтобы Володька смог на инженера учиться, я после семи классов в трактористы пошел: батя — кузнец, тяжело ему было двоих поднимать.

— Значит, вы — колхозники, — уточнил Петрович.

— «Красный пахарь», Кировская область, — ответил Павел.

— Земляк, выходит? — с радостью воскликнул Каргин. Ему хотелось хоть немного отвлечь Павла от тяжелых дум, поэтому и заговорил излишне оживленно: — А я — пермский! Вечером сел в поезд, а утром уже у тебя!

Павел посмотрел на него. Была ночь, но свет луны падал на лицо Павла, и Каргин хорошо видел его грустные глаза. В них были удивление и немой вопрос: «И ты можешь сейчас говорить такое?» Каргин стал закуривать, чтобы скрыть смущение.

— А вот меня и искать не будут, детдомовский я. Из-под Пензы, — излил свою тоску Юрка.

Что ответить Павлу? Как утешить Юрку?

Не нашлось нужных слов, лишь поэтому Петрович и прикрикнул:

— Раскаркались! Мы живые еще!

Всегда хотелось есть и спать, но еще сильнее было желание поскорее догнать фронт, перейти его и соединиться со своими.

За все минувшие дни ни разу не было разговора о причинах отступления Красной Армии: каждый понимал, что он очень мало знает, чтобы делать какие-то выводы. Действительно, что они знали? Да, враг по-прежнему ходко продвигается здесь, на центральном направлении. А как на юге? Например, под Одессой? Что под Ленинградом и Мурманском? Может, там уже и началось желанное?

Что сами видели, в чем сами убедились — бои с каждым днем становятся ожесточеннее, кровопролитнее: на запад теперь шли не только колонны пленных, но и вереницы машин с ранеными немцами.

Особенно запомнилась деревня Няньковичи. Вместо домов — груды искрошенного и почерневшего кирпича. Все деревья срезаны, до корней расколоты снарядами. Ни одна собака не облаяла, когда шли по деревенской улице, ни один воробей не прочирикал. Мертвая пустыня.

Зато за околицей ровными рядами застыли новенькие деревянные кресты. На каждом — вязь черных готических букв. Больше сотни таких крестов.

И девять развороченных снарядами фашистских танков.

— Да, было дело, — сказал Григорий.

В голосе его явственно прозвучало уважение к мужеству неизвестных ему солдат и даже зависть к их подвигу.

Радовались Каргин с товарищами, глядя на фашистское кладбище в Няньковичах. Но как бы они ликовали, если бы тогда к ним в руки каким-то невероятнейшим чудом попала директива Гитлера № 34 от 30 июня 1941 года: «…Изменившаяся за последнее время обстановка, появление перед фронтом и на флангах группы армий «Центр» крупных сил противника, положение со снабжением и необходимость предоставить 2-й и 3-й танковым группам десять дней для отдыха и укомплектования заставили отказаться от задач и целей, указанных в директиве № 33 от 19 июля и в дополнении к ней от 23 июля. Исходя из этого, я приказываю… группе армий «Центр», используя удобную местность, перейти к обороне. В наступлении могут быть поставлены ограниченные цели».

Были у Каргина с товарищами и встречи с населением: сами осмелели и заглядывали на одинокие хутора и в маленькие деревеньки, чтобы съестного добыть и обстановку узнать, да и в лесу много беженцев обосновалось. Они и рассказывали, что фашисты сразу всех коммунистов, комсомольцев и евреев уничтожают, открыто заявляют: дескать, под корень вырежем большевиков, стахановцев и прочих активистов советского строя.

Расскажет иная женщина о своих мытарствах, сунет каравай хлеба, ядреную луковицу или еще что, а у самой в глазах беспросветная тоска и неприкрытая жалость к солдатам-бедолагам, которые отбились от части и мыкаются по лесам. Так и провалился бы сквозь землю от этих взглядов!

В глазах мужиков сочувствия нет. Эти поделятся самосадом-горлодером, а потом такое загнут, что хоть ложись и умирай или беги отсюда без оглядки.

— Значит, драпаете, защитнички? — начнет один.

— По-научному — отходят на заранее подготовленные позиции, — немедленно прицепится второй, и — пошло!