Юрий Гладышев - Я назову его имя Страница 3

Алексей Васильевич вышел на центральную аллею, можно присесть, пустых скамеек хватало. Сегодня будний день, и в сквере было малолюдно. Только кое-где молодые мамы с колясками да редкие прохожие.

Шинкарёв уже наметил себе место и собирался сесть, но, услышав голос сзади, вздрогнув, обернулся.

— Алексей Васильевич, это вы?

Перед ним стоял парень лет двадцати восьми и радостно улыбался.

— С утра был я, — ответил Шинкарёв и подумал, что эта шутка в данный момент больше похожа на правду.

— Вот здорово, что я вас встретил, — обрадовался парень. — Я иду сзади, думаю, вы это или нет. Вы, наверное, не узнаёте меня, я ведь при вас всего полгода поработал мастером, потом меня в райком комсомола взяли.

— К сожалению, действительно не помню.

— Ну конечно, на заводе столько народу. Алексей Васильевич, вы меня извините, что я вас задерживаю. Дело в том, что я собирался вам звонить. Меня зовут Андрей Сухарев, я в этом году избран секретарём комитета ВЛКСМ завода.

Шинкарёву очень хотелось сесть, но он боялся, что тогда этот разговорчивый молодой человек ещё долго не отстанет от него.

— Очень приятно, Андрей. И чем же я могу помочь комсомолу?

— Алексей Васильевич, вы, конечно, знаете, что в этом году семидесятилетие ВЛКСМ. Так вот, мы готовим в заводском музее экспозицию, посвящённую истории комсомола завода. В связи с этим у нас к вам просьба: у вас ведь наверняка есть старые фотографии, связанные с этой темой…

— Я вас понял, Андрей. Я обязательно посмотрю и свяжусь с вами.

Шинкарёв протянул парню руку; тот, улыбаясь, торопливо пожал её.

— Большое спасибо, Алексей Васильевич. До свидания.

— До свидания. Хотя подождите. У вас закурить не будет?

— Есть, — Андрей достал пачку сигарет «Космос». Шинкарёв двумя пальцами вытащил сигарету, парень щёлкнул зажигалкой. Алексей Васильевич затянулся, кивнул головой: спасибо.

Курить он бросил восемнадцать лет назад, и уже забытый вкус табачного дыма не принёс ни удовольствия, ни облегчения. Дождавшись, когда Сухарев отойдёт на достаточное расстояние, Шинкарёв выбросил сигарету в урну. Он подумал, что вряд ли ему дадут на центральной аллее посидеть спокойно, и свернул на узкую дорожку, ведущую к неработающему фонтану. Метров через пятнадцать Шинкарёв увидел скамейку, стоящую под разросшимся клёном. Место Алексею Васильевичу понравилось, он опустился на скамью. Вот теперь можно было спокойно всё обдумать.

Полковой медицинский пункт расположился в небольшом хуторе. Во дворе здания, по всей видимости, школы, была развёрнута длинная палатка с красными крестами на боках. Носилки с тяжелоранеными санитары сразу заносили в школу. Десятка полтора легкораненых толпились в очереди у палатки.

Сергей встал в конце очереди. Стоять было трудно, кружилась голова, кровь всё больше и больше проступала сквозь повязку. Постояв немного, Сергей сел прямо на землю, прислонившись здоровым плечом к забору. Рядом сидел черноволосый солдат с перевязанной рукой. Посмотрев на Сергея, он покачал головой:

— Что, генацвале, плохо, да?

— Ничего, терпимо, вот только голова кружится. Сергей прикрыл глаза; на руку, в которой он держал конец бинта, капала тёплая кровь.

— А-я-яй, бэлый совсем. Подожди, дарагой. Черноволосый поднялся и стал пробираться к входу в палатку. Очередь возмущённо загудела:

— Куда прёшь? Не видишь — очередь!

— Ты что, самый больной?!

— По нему не видно!

Среди общего гула выделился гортанный голос:

— Э! Пропусти, да! Там человеку совсем плохо! «Это кому плохо? Это он про меня говорит? Мне хорошо, даже плечо перестало болеть. Вот сейчас посплю немного, и станет ещё лучше. Какое у меня тело лёгкое, я его не чувствую. А если поднимется ветер? Меня же унесёт. А вот и ветер. Какой он тёплый! Я поднимаюсь. Я лечу. Оказывается, я умею летать. Почему я не делал этого раньше? Выше, ещё выше. Нет, что-то мешает. Это моё тело, оно опять становится тяжёлым, оно тянет вниз. Я не хочу вниз!»

Опять заболело плечо. Сергей открыл глаза. Как сквозь туман, он увидел над собой чьё-то лицо. Постепенно черты лица прояснились. Это был пожилой человек в круглых очках, на голове пилотка, одет в белый халат. Он что-то говорит. Плохо слышно.

— Николай Осипович, посмотрите, пожалуйста. Кому он это говорит? А вот ещё одно лицо, помоложе, белая шапочка, марлевая маска спущена на подбородок.

— Что вас беспокоит, Василий Михайлович? Обыкновенное сквозное пулевое.

— Обыкновенное, да не совсем. Обратите внимание вот сюда.

Сергею трудно было смотреть, веки тяжелели, и он закрыл глаза, продолжая слушать разговор двух людей, склонившихся над ним. Он даже не пытался уловить смысл их беседы, для него это были лишь звуки извне.

— Вы хотите сказать, что это…

— Да. А вы сомневаетесь?

— Василий Михайлович, обстоятельства, при которых получено ранение, могут быть самыми разными.

— Но мы обязаны доложить.

— Поступайте, как считаете нужным. А сейчас его срочно на переливание крови. И готовьте раненых к отправке, скоро транспорт из медсанбата придёт.

Это была последняя фраза, которую услышал Сергей. Наступила темнота.

На дне пустого бассейна лежала прошлогодняя листва, разный мелкий мусор. Чаша, из которой должна бить струя воды, облезла. Алексей Васильевич попытался вспомнить, видел ли он этот фонтан работающим, но напрасно, так и не вспомнил. Пока работал, не до прогулок было, а когда на пенсию вышел, фонтан находился уже в нынешнем состоянии. Наверное, пора возвращаться домой. Сколько же времени он здесь просидел? Часа два-три. Так ничего и не придумал. Да, собственно, за время, проведённое в сквере, он и не старался что-либо придумать. Он только вспоминал.

Шинкарёв прошёл по аллее, свернул в квартал. Уже подходя к дому, он вдруг понял, что домой заходить не хочется. Придётся делать вид, что ничего не произошло, как будто не было письма, которое может круто изменить его жизнь, да и Лизы это наверняка тоже коснётся. А дети! Сейчас он уважаемый, известный в городе человек. А кем станет, когда всё откроется? Не спасут никакие заслуги. Вся жизнь будет перечёркнута разом. И всё из-за какой-то старушки, решившей на старости лет найти брата.

Шинкарёв зашёл в подъезд, отметив про себя, что старушек на лавочке уже нет. Нажал кнопку лифта. Почему он назвал её старушкой? Сколько же этой Галине Васильевне лет? Если ему шестьдесят четыре, значит, ей шестьдесят один. Ну да, конечно, для кого-то и старушка.

Лиза встретила его в коридоре.

— Шинкарёв, что-то ты загулялся. Я уже беспокоиться начала. Слушай, может, ты любовницу завёл? Когда там у мужчин последний критический возраст?

«Что это, песня? Да, кто-то негромко поёт. Красивая мелодия, а слов не разобрать. Хотя нет, можно. Просто слова нерусские. Потолок, стена, на стене портрет Пушкина. Где я?»

— Ай, маладец, бидьжо, проснулся.

Сергей повернул голову: рядом, на койке, сидел парень в нательной рубахе и кальсонах.

— Где я?

— Ты что, не помнишь? Эта маленькая больница называется ПМП. А меня помнишь?

— Теперь вспомнил. А кто тут пел?

Парень слегка смутился.

— Я пел. Ты спишь, слушай, сутки спал, больше. Я сижу один, скучно, да. Пою потихоньку. Что, не понравилось?

— Нет, наоборот, красиво. Это на каком языке? Брюнет заулыбался, показав ровный ряд белых зубов.

— На грузинском, дорогой. Из Грузии я, из Гори. Знаешь, там товарищ Сталин родился. Меня Тамаз зовут, а тебя как?

— Сергеем.

Сергей попытался приподняться, с первого раза не получилось. Левая рука от плеча до локтя была прибинтована к груди.

— Подожди, Серго, помогу.

Тамаз вскочил с кровати, придерживая под спину Сергея, положил подушку повыше.

Теперь можно было осмотреться. Комната, в которой они находились, оказалась школьным классом. Портреты на стене, письменная доска. Только вместо парт стояли пустые железные койки. Лишь в дальнем углу кто-то лежал, из-под одеяла была видна полностью забинтованная голова.

— А кто там лежит?

— Это нетран… непр… короче, его перевозить нельзя. Серго, ты, наверное, кушать хочешь, я сейчас.

Тамаз вышел из палаты. Минут через пять он вернулся, но не с медсестрой, а с мужчиной в командирской форме. Его лицо показалось Сергею знакомым.

— Ну, как мы себя чувствуем? — спросил вошедший, присаживаясь на край кровати.

— Он себя хорошо чувствует, товарищ военврач, кушать хочет.

Военврач недовольно посмотрел на Тамаза:

— Помолчите, Мамуладзе, я вас не спрашиваю.

— Чувствую себя нормально, — сказал Сергей.

— Ну, положим, чувствовать себя нормально вы будете недельки этак через три-четыре. Дайте-ка руку.

Нащупав пульс, врач достал из кармана часы; в наступившей тишине было слышно, как они тикают.