Александр Коновалов - Небо зовёт Страница 30

Утро ничего плохого, кроме мелкого осеннего дождя, не предвещало. Всё шло по плану. Даже зарядку из–за плохой погоды не отменили. Однако после завтрака, за десять минут до начала занятий, ко мне подошла Анна Васильевна и официальным тоном сказала:

— Панфилова, зайдите ко мне в кабинет.

Сердце у меня так и оборвалось. Она всегда была с нами корректна и предупредительна, обращалась по именам, никогда не повышала голоса и не проявляла начальственного высокомерия, а тут по интонации в её голосе поняла, что случилось то, чего и опасалась. Я зашла в кабинет и в растерянности встала возле стола.

Она молча закрыла дверь на ключ, села за стол и задумалась. Воцарилась гнетущая тишина. Я волновалась так, как первый раз перед прыжком с парашютом. Наконец подняла на меня глаза и бросила: «Садитесь». Я села и приготовилась к самому худшему. Смерив меня недобрым взглядом, как будто видит меня впервые, начала:

— Товарищ Панфилова, с момента привлечения вас на данные курсы, мы все попытались внушить вам про исключительную миссию, возлагающуюся на вас, и особую секретность местонахождения школы, кого и для чего вас готовят, но вы не вняли нашим увещеваниям, голосу разума и совершили преступление, которое может искалечить всю вашу жизнь. Не осознавая до конца последствий, вы нарушили закон и выдали государственную тайну, отправив письма за пределы школы. Что вы на это скажете, курсантка Панфилова?

— Нас так неожиданно сюда привезли, что я не успела сообщить родным о том, что я уезжаю на длительную практику, откуда нельзя писать. Чтобы они не волновались, я написала им, что жива и здорова, но никакой тайны не выдавала.

— Вы, будущая разведчица, должны знать, что для раскрытия тайны достаточно одного штемпеля на конверте и одной фразы в письме, чтобы догадаться о существовании какой–то секретной школы. Вы об этом подумали?

— Я не думала, что это настолько серьёзно.

— Запомните, Панфилова, разведчик, как сапёр, ошибаться не имеет права, одна единственная ошибка может быть непоправимой. Ваш проступок подпадает под статью «Разглашение государственной тайны»… и сурово карается законом. Вы хоть это поняли?

— Поняла и осознала свою ошибку.

— Так знайте и благодарите судьбу, что эти письма перехватили мои люди и знает об этом очень узкий круг людей. Я не дам им хода, если вы мне обещаете, что в дальнейшем не совершите подобного.

— Я вам обещаю.

— О нашем разговоре не должен знать никто, даже твоя подружка Данилова. И вот ещё что, ради своего будущего не ведите разговоры на политические темы и не критикуйте руководство — это небезопасно. Стены тоже имеют свойство слушать. Вам понятно?

Мне очень неприятен был этот разговор, и не столько было страшно за своё будущее, сколько досадно, что письма не попадут по адресу. И как можно теперь кому–то доверять, если такой же молодой лейтенантик из охраны оказался сексотом. На её вопрос я не ответила, а сидела молча, погрузившись в грустные размышления. Не дождавшись ответа, она повторила:

— Так вы поняли?

— Да, поняла.

— Имейте в виду, письма ваши будут храниться у меня и, если, не дай Бог, вы вздумаете сотворить нечто подобное, прикрывать не буду и передам их кому следует. А теперь идите на занятия и впредь думайте, прежде чем что–то предпринять.

Мы встали почти одновременно. Я пулей выскочила в коридор, а она продолжала стоять в раздумье. Весь день этот нелицеприятный разговор не выходил у меня из головы. На вопрос подруги: «Зачем вызывала «мамка»?» соврала, сказав, что поручила вести наглядную агитацию и проставлять оценки успеваемости. Этот инцидент заставил меня задуматься над тем, в какую ситуацию мы влипли. Внешне всё выглядело естественно и благопристойно. Нас, представительниц молодого поколения советских людей–патриоток Социалистического Отечества, готовят для выполнения тайных заданий руководства в любое время года, месяца, суток. Сегодняшний случай показал, освоив знания, приёмы и навыки тайной войны, мы должны будем весь этот боевой арсенал использовать на практике. А это значит не останавливаться перед ликвидацией тех, кто встал у тебя на пути при достижении цели. Когда идёт война, тогда другое дело, если не убьёшь его ты, убьёт он тебя, а в мирное время?

И потом профессия фельдшера, врача предполагает гуманную миссию, отвечающую всем законам любви, морали и нравственности. Воспитанная на этих принципах, я и профессию выбрала, чтобы она отвечала моей внутренней потребности — дарить людям здоровье, тепло и радость. Поняв, что изменить сейчас ничего невозможно, решила свои сомнения и тревоги закопать поглубже в душе и никогда ни при каких обстоятельствах не выпускать их наружу.

… Между тем, занятия шли своим чередом. Мы, группа медиков, кроме обязательных изучаемых предметов, углублённо штудировали полевую хирургию и четыре раза практиковали на муляжах. Это в какой–то мере меня успокаивало и вселяло надежду, что моя дальнейшая жизнь будет посвящена этой гуманнейшей профессии. Время шло, а душа моя, как птица в железной клетке, билась о стальные прутья и не могла вылететь на волю. Каждый вечер, укладываясь спать, я думала о родителях, братьях и конечно же о Нём, единственном и любимом. Он, как и прежде, стоял перед моими глазами в простом пролетарском наряде, крепкий, здоровый, с русыми вихрами и румянцем на все щёки, которые загорались ярким пламенем, особенно, когда он смущался. Я пыталась представить, что делает он в данный момент, и не могла, хотя и так было понятно, что так же, как и я, ложится спать. Даже в мыслях не могла допустить, что он может кого–то целовать и обнимать. На чём основывалась моя уверенность, не знаю, может на интуиции, но мне казалось, что, прочитав моё прощальное письмо, он понял всё правильно, и так же, как и я, любит и ждёт нашей желанной встречи. Так и засыпала с любимым, желая ему любви, терпения и доброй ночи. Не думала я тогда, что из нас готовят смертниц, которые вопреки всем законам природы должны отказаться от земных радостей, соблазнов и утех, от счастья иметь семью и детей, и положить свои молодые жизни на алтарь победы в тайной войне с врагами. Только так, сама с собой и могла я рассуждать, так как страх стать врагом народа за одно неосторожное слово заставлял держать язык за зубами даже со своей близкой подругой. Оторванность от общества, друзей, родных и близких, расплывчатое непредсказуемое будущее неизвестно в каком качестве больше пугало и угнетало, чем сумасшедшие физические и умственные нагрузки. Я старалась убедить себя в том, что любая наука, физическая закалка, приёмы и навыки, приобретённые в школе, непременно найдут своё применение в реальной жизни, а также помогут достичь поставленной цели и выжить. Такую психологическую установку сделала я для себя, и поэтому все тяготы и лишения, натаскивания и муштра не были столь тягостны и воспринимались, как нечто должное. Я поставила перед собой цель видеть во всём позитив, аккумулировать его в себе, не скулить и не ныть, даже когда зверски устала и тебе плохо, и с радостью встречать каждый пришедший день, хотя бы потому, что он приближает нашу выстраданную, желанную встречу.

Отдушина

Время шло. Наступали ранние холода. В конце октября уже появились первые заморозки. Дремучий лес, окружавший нас, сбросив свой осенний наряд, обнажил стволы и ветви, приготовился к зимней спячке. Чтобы как–то скрасить и разнообразить нашу отшельницкую жизнь, по инициативе начальника школы была создана художественная самодеятельность. Талантов разного жанра обнаружилось больше, чем достаточно. Мы с Ниной выбрали хор, в котором было двадцать девушек. Среди курсанток нашлись и хормейстеры, и танцовщицы, и мастера художественного слова. Репетиции проводились только по воскресеньям и в свободное от занятий время. По субботам после ужина демонстрировали кинофильмы преимущественно патриотического направления, такие как: «Броненосец Потёмкин», «Чапаев», «Парень из нашего города» и другие. Из киножурналов, которые пускали перед фильмами, узнавали о жизни страны, её успехах, свершениях и производственных достижениях. О том, что второй год шла вторая мировая война, узнавали только из газет, которые были в красном уголке, да от лекторов на политзанятиях. Средства массовой информации писали об этом скупо, дабы не провоцировать «дружественную» нам Германию вершить в Европе своё чёрное дело.

Между тем, приближался Всесоюзный праздник Великого Октября. Праздновали его с размахом во всех городах и сёлах, с непременным военным парадом в Москве на Красной площади. Не были исключением и мы, будущие бойцы невидимого фронта. В этот день не хотелось думать о плохом. После официальной части, где с докладом выступил начальник школы, был дан концерт художественной самодеятельности. Хор спел несколько песен о Партии, Ленине, Красной армии, а мы с Ниной дуэтом исполнили две песни: «Орлёнок» и «Над фабричной заставой». Танцевальная группа из восьми девушек исполнила два танца–хоровода на мотивы русских народных песен. После концерта начальник школы разрешил нам потанцевать под аккордеон. Наши мужчины–инструкторы и специалисты чаще танцевали со своими жёнами, а молодых парней из взвода охраны к нам не допустили, боясь «служебных романов». Вот и танцевали мы со своими подругами без особого душевного и эмоционального запала. Однако и эта разрядка дала нам возможность хоть на время почувствовать себя беззаботными милыми девчонками.