С утра до вечера. В чистом поле - Ромуальдас Ланкаускас Страница 30

В серых сумерках наступающего утра каркают вороны. Их не видно, они сидят где-то на деревьях. Я пускаю радио еще громче, чтобы не слышать — это карканье напоминает мне вчерашний день. Снег все падает, падает, падает…

Как мне однако пакостно! Надо подремонтировать себя. Я иду в ванную, раздеваюсь и забираюсь под холодный душ. Вода так холодна, что поначалу дух перехватывает; я едва не выскакиваю из ванны. Стиснув зубы, я стою под ледяными струями, а потом хватаю полотенце и растираю замерзшее тело, пока оно не покраснеет. Кровь быстрее бежит по жилам, я уже очухался, и если не считать головную боль, самочувствие стало сносным. Я оденусь. Скоро откроют магазин. Тогда я пойду и принесу бутылку минеральной воды, чтобы залить жар внутри. Но где же мои деньги, где деньги, взятые в долг? Я испуганно роюсь во всех карманах костюма и пальто. Денег нет, карманы пусты; в них только старые троллейбусные билеты и мелочь.

Я потерял деньги. А может, меня обокрали? Но где? Когда? Скорее всего, потерял. Меня охватывает ужас и стыд. Что я теперь буду делать? Как доберусь до Винцаса? О, этот проклятый вчерашний день! Одни провалы, одни позорные глупости!.. Что же мне — снова брать взаймы? Снова повторять сцену в коридоре, когда мой кредитор выйдет покурить? Что он обо мне подумает? Пусть думает, что хочет. Я попрошу еще раз. Другого выхода нет.

На дворе светает. Музыка замолкла, и диктор далекой станции теперь читает рекламные объявления; он говорит о особенном креме для бритья.

Улица все больше наполняется звуками проснувшегося города; карканье ворон уже не слышно. Но дворники все еще скребут тротуары, потому что снегопад не прекратился.

Моя служба довольно далеко, так что я еду на троллейбусе. Это вроде утренней зарядки. У остановки уже ждет толпа. Темные силуэты движутся за серой завесой снега. Троллейбусы подъезжают, но все полные, все полные. Чтоб уехать троллейбусом, особых усилий не нужно: станешь у двери, она откроется с громким скрежетом, и тебя подхватит людской поток, внесет внутрь, притиснет к стене или к чьей-нибудь спине, швырнет назад, потискает, потом снова потащит вперед, поболтает как в водовороте, покидает в стороны (кто-то кричит, что я наступил на ногу), приподнимет и наконец-то выплюнет через переднюю дверь на тротуар. Вот и все. Теперь до работы всего лишь несколько сот метров; этого достаточно, чтобы восстановить дыхание.

Но я не иду прямо на службу. Кафе, в котором я вчера покупал апельсины (не помяли ли их в троллейбусе?), уже открыто. Я киваю гардеробщику — «Доброе утро!» — и, не раздеваясь, иду прямо к стойке. Сегодня за ней стоит другая женщина. Лицо у нее цвета старой газеты. Она отпирает шкафчик, вынимает из него бутылки и выстраивает, словно солдат, у зеркала. Мое лицо в зеркале кажется неестественно вытянутым. Под глазом — небольшой синяк. В углу никто не сидит, но я вдруг вспоминаю, как вчера вечером она сидела там с фальшивым гением, который крадет идейки из иностранных журналов; вспоминаю, как она не пришла на свидание; вспоминаю, как я швырнул в снег билеты и какое печальное лицо было у девушки с крашеными волосами, когда она стояла у кассы и все еще надеялась получить билет. И, вспомнив, я чувствую на сердце какой-то тяжелый, горький осадок — иногда остается такой осадок на дне винной бутылки.

Женщина за стойкой понимает, что́ мне нужно — мое лицо сегодня очень красноречиво. Она откупоривает бутылку минеральной. Шипучая вода тушит жар внутри. Я пью не торопясь, мне становится лучше. Даже головная боль немного утихомиривается, и в глазах светлеет. Взглянув на часы, я вижу, что до начала работы осталось пятнадцать минут, и выхожу.

На улице белеют кучи снега. Троллейбусы и автобусы ползут медленно, с надсадным рычанием, скользят под грузом снега; они похожи на белых металлических черепах, безнадежно заблудившихся в снежных джунглях.

В окне того магазина горит свет, и красивая кукла по-прежнему лежит в большой картонной коробке, улыбаясь ничего не значащей улыбкой, глядя на прохожих синими, наивными глазами, в которых отражается полная невинность. Я останавливаюсь перед витриной и мысленно говорю ей: «Доброе утро!» Мы ведь уже знакомы.

Потом я иду дальше, поднимаюсь по лестнице на третий этаж, здороваюсь с сослуживцами, снимаю пальто, сажусь за чертежную доску, к белым листам ватмана с черными, нанесенными тушью линиями, которые составляют проект сооружения. Рядом с листами ватмана стоит макет. Я не Корбюзье и не Гропиус, но иногда эти проекты мне кажутся не такими уж плохими. Чего доброго, через год-другой из меня выйдет приличный архитектор; но сейчас, этим утром, я разочарован, хотя хорошо знаю, что живу только ради этого, что только это — основа и смысл моей жизни. Правда, иногда меня одолевают сомнения: может быть, вообще нет никакого смысла, и мы тщетно пытаемся его найти, чтоб успокоить себя? В такие минуты я падаю духом, окунаюсь, погружаюсь в сумрачную глубь, кажется — тону, но какая-то таинственная сила вытаскивает меня и выбрасывает на пустынный берег. Я снова остаюсь наедине со своими мыслями. Почему я — это я? Зачем живу? Каков смысл моей жизни, если она все равно исчезнет, как исчезли миллиарды жизней, и я никогда не буду тем, кем был? Что из всего этого следует? Тогда я говорю себе: «Стоп. Хватит. Ты хочешь решить неразрешимое Постарайся о таком не думать. Ищи смысла в борьбе, в дружбе, в работе; это спасет тебя от ненужных мучений и согреет, как огонь очага согревает дом, простывший на холодном ветру. Работай для своего края. Вот тебе и смысл — ведь этот край не исчезнет, что бы ни случилось. Он будет зеленеть в веках, и ты будешь жить вместе с ним, если оставишь хоть одно хорошее здание…»

Поганое настроение, может быть, пройдет, если я забуду вчерашний день. Да, я постараюсь побыстрей забыть. Попытаюсь вырваться из этого лабиринта. Не затейся я на вокзале с этой женщиной… Какой черт меня пихнул к ней? Это все вино. Нет, не только вино. Все началось куда раньше: у кино, в кафе, где она…

Я стискиваю руками голову и стараюсь не думать ни о чем, кроме работы, но мысли снова настигают меня, и мне трудно сосредоточиться. Взяв карандаш, я черчу на клочке бумаги линия, углы, спирали, кривые; они — как абстракции мороза на оконном стекле. На проект они не похожи,