Олег Селянкин - Они стояли насмерть Страница 31

— Во взводе здоровых пятнадцать, — сказал он и загнул палец. — Раненых семь, — загнул еще один палец. — В общем, порядок! — закончил Ксенофонтов.

Пятнадцать здоровых. Всем известно, что это за здоровые. Еще после первого боя, когда командир отделения сосредоточенно покусывал кончик карандаша, раздумывая, отнести ли матроса, раненного осколком в мякоть ноги, к числу раненных тяжело или легко, тот пожал плечами и сказал, направляясь на свое место:

— Чего голову ломать? Одна волокита. И на фронте бюрократизм развели. Пиши — здоров!

Скоро в батальоне было выработано одно общее определение: не может воевать — ранен, а если стоит на ногах, стреляет — здоров.

— Шестьдесят три здоровых и пятнадцать раненых, — подвел Норкин итог, выслушав последний доклад. «Жидковато… Нет двадцати восьми человек… Хотя они могли присоединиться и к другой группе…»

— Разрешите, товарищ лейтенант? — спросил Козлов, поднимаясь с земли.

Козлов был старше по званию, тоже командовал ротой, и Норкин удивленно посмотрел на него, а тот продолжал:

— Командир батальона, капитан-лейтенант Кулаков» убит при прорыве. Начальник штаба находится с другой группой, следовательно, мы с лейтенантом Селивановым поступаем в ваше распоряжение. Прикажете доложить а наличии сил?

У Норкина все перемешалось в голове.

Погиб Кулаков… Неужели никто никогда больше не услышит его любимых слов: «Дорогой мой»… Норкин не мог поверить в это и несколько минут сидел молча, устало опираясь руками на согнутые калачиком ноги.

Кто заменит Кулакова? Вроде бы и не видно было его в бою, не кричал он громоподобным голосом команды, а его рука, твердая, направляющая рука чувствовалась всегда и всюду.

И теперь ему, Норкину, заменить Кулакова?! Ни за что!

— Я, товарищи, благодарю, но… — начал Норкин.

— Здесь не запорожская сечь, а морская пехота! — резко оборвал его Лебедев. — Там кошевой атаман выламывался как копеечный пряник! Если вы боитесь ответственности, то приходится только пожалеть, что вам дали диплом командира!

Никогда, никто еще не видел комиссара таким злым и все притихли, ожидая развязки.

— Дает жизни комиссар! — шепнул Козлов Селиванову.

Норкин покраснел, нахмурился, хотел ответить дерзко, грубо, однако сдержался и спокойно, как ни в чем не бывало, сказал:

— Докладывайте, капитан Козлов.

— Рота насчитывает сорок два солдата при двух стан-качах и семнадцати автоматах. У остальных — винтовки. Гранат — шесть. Патронов — нет, — Козлов помолчал и усмехнулся — Зато врач есть. С образованием!

Даже в такую минуту не смог сдержать Козлов своего раздражения, и Норкин частично разделял его взгляды. Ему тоже казалось лишним, ненужным присутствие на фронте этой красивой молодой «врачихи». Правда, солдаты и матросы отзывались о ней хорошо, но не мог Норкин забыть той ночи, когда сказала Ковалевская:

— Вот чудак! Здесь фронт!

Норкину было стыдно, а сердился он на врача. Вместе с ней не один раз были они у Кулакова, но лейтенант старался не смотреть на Ковалевскую, а она с ним была строго официальна, держалась подчеркнуто независимо.

— Во второй роте бойцов пятьдесят три. Из них восемь ранены. Гранат нет. Для автоматов патронов — тоже, а к винтовкам — четырнадцать.

— Хорошо, — сказал Норкин. Он сказал это по привычке, как говорит «Пожалуйста!» человек, которому только что наступили на больную мозоль и извинились. — Объявить личному составу: деревья не ломать, по полянам не ходить, костров не разжигать… Фашисты не должны обнаружить нас с воздуха… Через пару часиков, как только люди отдохнут, тронемся дальше. Ваша рота, Селиванов, пойдет в охранении. Направление движения — запад. Цель похода — достать боезапас, вернуться к своим и попутно встряхнуть фашистов… Вопросы?

— Разрешите? — голос у Лебедева снова спокойный, обычный, а глаза добрые, ласкающие.

— Да.

— Командир объединенных рот приказал передать вам, что сегодня будут похороны орденоносца капитан-лейте-аанта Кулакова. Ответственность за их подготовку возложена на меня. О времени будет сообщено особо.

Ушли командиры. Лебедев положил неразлучный блокнот на колено и пишет в нем что-то. Норкин сидит к нему боком и хмурится. Он уже не сердится на комиссара, понял, что тот был прав, но как сказать ему об этом? А сказать очень хочется. Ведь Лебедев такой человек!.. Он даже сейчас выручил! Свое решение о похоронах Кулакова выдал за приказание командира. А разве таких примеров мало? Сколько раз он помогал командиру?.. Нет, нужно признать ошибку, сказать, что был неправ.

Но Лебедев заговорил первым, пряча блокнот в противогазную сумку.

— Ты, Миша, должен понять, что теперь на тебе лежит еще большая ответственность. Каждое твое слово ловят матросы… Моя вина — не предупредил тебя о смерти Кулакова… Сам не знаю, как мог забыть! А твое выступление…

— Не надо, Андрей Андреевич… Дошло до меня… Только уж очень сильно ты осадил меня!

— И правильно сделал. Да ты понимаешь или нет, что ты для меня больше чем сослуживец?! А поэтому мне вдвойне обиднее становится, когда ты ошибаешься… Скажи, почему Селиванов и Козлов добровольно подчинились тебе? Ответственности испугались? Ничего подобного. Мы их в бою видели и убедились, что они зд свои дела честно отвечают перед Родиной… Может, они не хотят повышения в должности? Тоже чепуха. Каждый из нас хочет быть и орденоносцем, и генералом, и адмиралом. Дело в другом. Могут три роты идти рядом и не иметь общего командира? Не могут. Мог Козлов взять на себя командование? И да и нет. Он капитан, командовать может, но матросы его еще не узнали и он не пользуется у них авторитетом… Селиванов… Его все знают, но самостоятельно командует ротой он только несколько дней… Вот теперь и подумай, что заставило их подчиниться тебе? Что им дороже: личная карьера или…

— Хватит, Андрей Андреевич! Говорю, что давно все понял. Только не привык я к такой критике…

— А ты вступай в партию. Мы, коммунисты, всегда говорим правду в глаза и не обижаемся на нее.

— Я что?.. Ничего… Ведь три рекомендации надо…

— Ищи. Может, кто и поручится за тебя перед партией, — усмехнулся Лебедев, уперся рукой о плечо Норкина и поднялся. — Пойду посмотрю могилу…

— Ладно… А я, пожалуй, пройдусь по ротам. Норкин хотел идти к Козлову, но передумал и завернул в свой первый взвод. Тянуло его сюда. Стал Норкин командиром роты, а дружба старая сохранилась. Как И раньше, взвод готовил ему обед, рыл землянки и снабжал Ольхова трофейным табаком. Даже располагался он рядом с командиром роты. Вот и теперь, едва Норкин сделал несколько шагов, как из-за дерева вышел древальный и отрапортовал. Михаил поздоровался с ним и сел на чей-то противогаз.

— Как дела, Крамарев?

— Нормально. Сначала было приуныли, да главстар-шина сказал, что еще здесь поговорим с фрицами по душам, и легче стало.

— Чего разорался? Не даешь поспать человеку! — заворчал Богуш, поворачиваясь на другой бок.

— Наш лейтенант спрашивает…

— А мне какое дело? По конституции я имею право на отдых и ты разговаривай шепотом. Не выйдет из тебя суфлера! Хоть слезами залейся, а к себе в театр я тебя не возьму, — ворчал Богуш, но голос сразу как-то потепдел. — Здравия желаю, товарищ лейтенант! — и он сел на землю. — Матрос Богуш соизволят отдыхать.

— Здорово! Передай ему, что он может продолжать. Но Богуш уже тормошил Никишина.

— Саша, вставай! Тут докладчик по международному положению прибыл… Кому говорю!?

Никишин промычал что-то и натянул бушлат на голову.

— Вставай, Сашка!.. Невежа…

— Зачем будишь? Пусть спит, да и сам прилег бы.

— Не спится, товарищ лейтенант, — ответил Богуш и веселья его как не бывало. — От дум даже голова разболелась.

— Может, простудился?

— Дома давно бы ноги протянул, а тут даже насморка ни в одной ноздре нет!.. Тут другое дело… Среди матросов слушок ходит, что есть у товарища Сталина план разгрома фашистов… Вы не спорьте! Мы точно знаем, что есть!.. А вот пытаемся догадаться, ломаем головы — и ничего!

Матросы проснулись и прислушивались к беседе. Звонарев было захрапел, но его толкнули кулаком в бок, и он теперь тоже сидел, прикрывая ладонью открытый в зевке рот.

— Ну, и что вас смущает? Грош цена плану, если его каждый понять может…

— Точка! Не надо дальше! — перебил Богуш. — Все понятно!

Из слов Норкина матросы сделали вывод, что он знает о плане что-то определенное, но не говорит, и засыпали Норкина вопросами, просили хоть немножко, «самую чуточку», но приподнять таинственную завесу над планом, заверяя, что умрут, но тайну не выдадут. Напрасно лейтенант уверял, что и сам ничего не знает. Ему не верили.

— Ну, чего пристали? — не вытерпел Богуш. — Неужто не сказал бы нам лейтенант, если бы можно было?.. Слово предоставляю старшине Никишину!