Георгий Артозеев - Партизанская быль Страница 31

С тех пор Ефросинья уже больше не расставалась с нами. Частенько старые партизаны поглядывали на новичков — как выдерживает новый член коллектива жизнь, которая со стороны рисовалась, быть может, в более светлых красках? Пулеметчики Авксентьева пристально следили за медсестрой своего взвода Станченко. Они чувствовали ответственность за нее; бывало то один, то другой поможет на переправе, облегчит ношу. Она проходила тяжелый путь с честью. Мужественно вела себя Проня и в боях. Делала все тихо, без лишней бойкости — очень оказалась скромной и молчаливой девушкой, не любила выделяться.

Но имела Проня одно качество, один талант, которым она затмевала любительниц шумного успеха: она пела.

Затянет бывало песню. Голос мягкий, глубокий, и такая в нем свобода, с такой легкостью поведет мелодию, что все кругом замрут и только дожидаются, когда подтянуть хором, чтобы вместе с нашей певицей испытать ту радость, которую дает человеку музыка.

Однажды Проня простудилась, охрипла: все наши певцы почувствовали себя «не в голосе», но первым потерял голос, конечно, Борис Кочинский.

— Не понимаю, — решил я как-то подшутить над ним, — как это ты теперь живешь без разведочных данных из Семеновки?

— А что такое? — сделал вид, что не понял, Борис.

— Как же. — взялся я объяснять, — у тебя такая привязанность к семье Станченко.

— Ничего удивительного, — довольно сухо ответил Борис. — Они спасли нам жизнь, а это не забывается. Помню, ты и сам говорил, что они — замечательные люди.

Да, все любят по-разному: один спешит поделиться с друзьями, выказывает девушке внимание без стеснения, иногда при общем одобрении окружающих. Такой человек сто раз спросит у всех, какова его избранница, и сам радуется, и других веселит.

Но иные, вроде Бориса, долго таятся. Я никогда не видел, чтобы он старался придвинуться к Проне у костра или, пользуясь тем, что они жили по соседству, засидеться возле нее с разговорами, как это случалось с другими товарищами. Иной раз такой бойкий ухажер не только всем, а даже своей девушке надоест. Люди кругом спят, а он гудит, как шмель, над ее ухом. Вот и слышишь в темноте мольбу о помощи:

— Товарищи, да скажите вы ему, чтобы спать шел. Он меня не слушается, прямо наказание, ей-богу! — И под общий хохот вздыхатель получал приказание командира «отойти на заранее подготовленные позиции».

Еще немало потешали всех наши влюбленные тем, что об их чувствах становилось известно по преувеличенной заботе о туалете. Парень ходил подолгу небритый; о том, чтобы сапоги почистить, и в мыслях не было; а тут — пожалуйте — бороду скоблит чуть не каждое утро, одежонку чинит, перетряхивает, на голенища наводит лоск. Диагноз ясный — влюблен.

За Борисом подобных перемен не замечали. Кадровый военный, окончивший ленинградскую офицерскую школу, он был всегда подтянут, аккуратен и, насколько мыслимо в наших условиях, чист. Таким образом, внешние приметы влюбленности отсутствовали.

Но партизаны — такой народ, что от них ничего не скроешь. Не один я — многие заметили, какая ладная получается пара, когда высокий, худощавый блондин и румяная черноглазая девушка нечаянно оказывались рядом.

Однажды я случайно услышал их разговор, из которого понял, что не так-то уж они недогадливы. Все у них было решено.

Это был собственно не разговор, а пламенная речь «молчаливого» Бориса. Проня слушала. Лейтенант рассказывал ей об опере. Потом перешел к другим театрам, музеям, просто улицам. Он описывал ей Ленинград. Можно было заслушаться: крепко любил он свой город.

Но когда Борис стал рассказывать в подробностях, какую они там поведут интересную жизнь, и спросил у Прони, не начнет ли она серьезно учиться пению, девушка задумалась. Затем робко начала:

— Петь — это хорошо. Только, Боря, знаешь, мне работа нравится другая. Знаешь, ребят надо учить. И потом, Боря, нельзя ли как-нибудь здесь, чтобы ты к нам, а? Тут отец, мама. Село у нас — сам видел — разрушено. А ребята — подумай — ведь два года в школу не ходят. Людей у нас не хватает. А учить детей надо. Пение? Что ж? Клуб наладим. Кружок будет. Может, сумеем и оперу исполнить, как ты считаешь, а? Правда, Боря?

Борис удивительно быстро согласился с ней.

«Эх! — подумал я тогда. — Поздравил бы от души стариков Станченко с такой дочкой да с ее счастьем!»

В тот же день я узнал, что пора действительно поздравлять.

Мы сидели с комиссаром Яременко за деловым разговором. Вдруг являются Борис и Проня: у них к комиссару личное дело.

«Венчаться» пришли! — тихонько шепнул мне Яременко, когда я выходил из землянки.

Яременко доложил в штаб — Федорову, и наши молодые, как и желали, получили официальное разрешение командира на женитьбу. Такое уже было время, что даже загсовские вопросы решались военным и партийным руководством. Алексей Федорович был уже чьим-то «кумом»; почему бы ему не стать посаженным отцом?

Так сложилась па моих глазах, и можно сказать — счастливо сложилась, судьба самой младшей Станченко.

Тем временем, наступила осень, мы готовились в рейд. Соединение окружили крупные силы карателей и ежедневно навязывали нам бои. У нас появились тяжело раненые. Самолеты же не могли сесть на партизанский аэродром.

Предстоял прорыв вражеского кольца, тяжелый бой и очень трудный переход через болота. Командование, прежде чем выйти в рейд, решилось на крайнюю меру — выделить группу тяжело раненых и оставить их на попечение наших друзей в селах. Эта группа — с охраной, с опытной медсестрой Марусей Товстенко, с командиром, бывшим секретарем райкома Тихоновским — отправилась в сторону Блешни. И, конечно, Тихоновский рассчитывал на помощь семьи Станченко.

Всех командиров и бойцов очень волновала судьба раненых. Несмотря па то, что другого выхода не было, душа у всех была неспокойна. Прощаться пришлось надолго. Рейд был дальний — в белорусские леса, потом в Брянские. Сколько времени пройдет, пока воротимся?

И вот прошла зима. Зима с тяжелыми переходами, боями, окружениями, прорывами, морозом, голодом. Весной 1943 года мы снова на родной Черниговщине.

Лишь только соединение попало в свои старые районы, Попудренко тотчас послал людей на поиски группы Тихоновского. Наконец-то мы узнаем, что с нашими ранеными! Увидим ли их? Разведчиков, ушедших в Блешно, все ждали с большим нетерпением.

И вот что выяснилось.

Станченко, конечно, взялся бы спасти эту группу, как спас он в свое время двадцать шесть бойцов Авксентьева. Но перед самым приходом наших в Блешне разместились более сотни карателей. Старики Станченко и две их дочери сумели устроить у односельчан только женщин из группы Тихоновского. Одна из них была с грудным ребенком, а трое — беременных. Раненых же взять в село стало невозможно.

Станченко помогли построить в лесу землянку. Старик сложил там печурку. Татьяна Михайловна послала посуду — миски, ложки. И всю первую неделю жизни наших в лесу семья Станченко помогала им. Доставали продовольствие, перевязочные материалы, успели познакомить Тихоновского, Марусю Товстенко с верными людьми в самой Блешне и в других селах.

И вдруг — Тая Станченко прибежала в лес, к нашим, вся в слезах. Ночью гестаповцы увезли ее родителей и старшую сестру Лену. Тая спаслась случайно — она ходила в больницу за медикаментами для наших, и друзья ее предупредили, чтобы не появлялась домой.

Что было делать? Помочь Станченко нельзя уже ничем. И перед Тихоновским встал серьезный вопрос: как быть дальше с ранеными? Если гестаповцам удастся под пытками добиться от кого-нибудь из троих арестованных, где скрываются раненые партизаны, — всей группе конец. Уходить? Куда? Как? На руках люди в тяжелом состоянии, с высокой температурой. И так-то их доставили сюда с огромным трудом.

Сами раненые просили никуда их больше не носить: «Лучше погибнем тут, двигаться больше нет сил».

Тая Станченко плакала и клялась — уверяла, что отец, мать и сестра не выдадут.

А наши партизанские правила предписывали Тихоновскому место обязательно сменить. Он нарушил эти правила, и вся группа осталась на месте. Судьба наших людей зависела теперь только от мужества и стойкости Станченко.

Прошел день, другой. Некоторые волновались; другие твердо верили, что замечательные люди, уже столько раз спасавшие партизан, не предадут.

Миновали все сроки, и в землянку к нашим никто не пришел.

Станченко остались верными долгу до конца.

Через несколько дней после встречи с группой Тихоновского, в первых числах марта 1943 года, Федоров повел своих партизан в далекий рейд. Соединение разделилось. Часть его была оставлена на Черниговщине для продолжения борьбы с фашистами в нашем краю. Тая Станченко осталась с нами, а Проня с Борисом ушли.

В этом рейде Проне пришлось перенести еще один тяжелый удар. В бою под Ковелем погиб наш дорогой товарищ, отважный разведчик — лейтенант Борис Кочинский. В двадцать два года Проня стала вдовой и матерью.