Григорий Покровский - Ввод Страница 31

— А почему на двадцать два? — спросил Бурцев.

— Каждый год по месяцу отпуска. В отпуске, чеки не платят. Пойдемте, подышим, командир.

— Пожалуй, надо бы выйти — эти «паровозы» так надымили, что не продохнуть.

Вышли из палатки. Свежий ночной воздух бодрил своей прохладой. Зампотех ноздрями с шумом втянул воздух.

— Ох, какая прелесть, — сказал зампотех, — днём такая жара стоит, а ночью с гор подует, отдушина, да и только. В Кабуле хорошо, горы всё-таки девятьсот метров над уровнем моря. Внизу пекло — ни днем, ни ночью продыху нет. Легче в атаку сходить, чем от духоты спасаться.

Палатки размещались немного на возвышенности, и оттуда был хорошо виден ночной Кабул. В ночном городе, то тут, то там вспыхивали перестрелки. Всё небо перечёркивали красные дуги от трассирующих пуль, которые гасли где-то в темноте, или рикошетом отскакивали от чего-то твёрдого, взлетали свечей вверх, описывая в небе замысловатые фигуры. Перечёркивали небо сигнальные ракеты, затем медленно опускались, окрашивая небо в разные цвета.

— Я пойду, командир, — сказал, зевая, зампотех.

— Что, уже надышались?

— Жаба душит. Этот скупердяй всю водку на халяву выжрет.

Зампотех ушёл, а Бурцев продолжал стоять, любуясь ночным небом.

— Странно как бывает, — думал он, — стоишь, любуешься этим фейерверком и даже не подозреваешь, что эта красота огней стоила кому-то жизни.

— Что, Василий Петрович, «салютом» любуешься? — услышал он голос сзади. Вглядевшись в темноту, он увидел идущего к нему командира полка.

— Вот стою, Николай Николаевич, и размышляю. Обманчива, всё-таки, бывает красота.

— Как обмывка первой получки прошла?

— А вы откуда знаете?

— Плох тот командир, который вокруг себя ничего не видит. Как только твой зампотех на дежурной машине выехал, я сразу понял куда. Все в складчину ложили или кто-то пожалел? — закуривая, спросил Лужин. — Наверное, Пономаренко зажал?

— Было дело.

— Нехороший у тебя начальник штаба батальона, ой нехороший.

— Вот и вы на него нападаете, Николай Николаевич — нормальный он парень.

— Э, Василий Петрович, не скажи! Если он в складчину десятку зажал, то шкуру свою тем более пожалеет. Не пойдет он с тобой в атаку. Это Карпенко может, а он нет. Тут одна семья, все на виду. Ты думаешь, я Миронова случайно с водкой застукал. Мне уже давно известно о его проделках. На складе в Союзе, кладовщица в ящики из-под сливочного масла бутылки с водкой ставит. Опилками засыпала, чтоб не звенели, губной помадой крестик рисует. А здесь на армейском складе кладовщик выдает Миронову вместо масла эти меченые ящики.

— Так недостача ж будет!? — заявил Бурцев.

— Не будет, Миронов списывает. Ты прикинь, бутылка водки тут стоит двадцать чеков. В ящик входит двадцать штук. Выходит, ящик — четыреста. Пусть Миронов продавал дешевле, все равно с ящика твоя месячная получка. В Союзе чек стоит два рубля на чёрном рынке. Ящик — восемьсот рублей, ну пусть — шестьсот. Ящик масла все равно в двадцать раз дешевле. Да потом кладовщица там продаст излишки. Раздели все это на троих. А с недостачей Миронов справится. Недовложения до нормы. Потом за водку в других частях можно не один ящик взять. Такая арифметика, Василий Петрович. «Кому война, а кому мать родна». Вот я его и предупредил, что о нём тюрьма давно плачет. Знаю, что он вор, возбудил бы уголовное дело, так ведь меня самого по парткомиссиям затягают. Мол, куда смотрел и что ты за командир, коль у тебя такое под носом творится. Господи, прости, ждёшь, чтоб пуля какая-нибудь шальная зацепила его, и на его место пришел другой.

— Зачем ему столько денег? — спросил Бурцев.

— Как это зачем? Пьянствовать, да бл. й одевать. Вон их сколько понаехало. Как мухи на мёд: и торгаши, и прачки, и поварихи и писарихи. Целая казарма женщин при штабе Армии — официантки да машинистки. Как в том анекдоте: Командир пишет наверх прошение «Ввиду того, что солдаты стали плохо воевать, разрешите открыть при части бордель». Прошение вернулось с резолюцией высочайшей инстанции: «Бордель открывать запрещаю, прачечную на сто корыт разрешаю».

— Я вот только одного не пойму, за какую такую провинность эти молодые ребята с роты Карпенко положили головы? Николай Николаевич, почему власть так плохо к армии относится? Они, что не ведают, в каких условиях мы живем? Кто-нибудь из политбюро своего сына сюда отправил? Не воевать, а просто пожить два года в палатке, под палящим солнцем, а на обед кашу пополам с песком.

— Ты вот что, Вася, думать можешь, но говорить об этом нежелательно, — Лужин похлопал Бурцева по плечу.

— Тогда бытовой вопрос, — засмеялся Бурцев.

— Как вы думаете, за чеки я смогу квартиру купить?

— Наверное, сможешь, если чеки хорошо продать. А что у тебя квартиры нет?

— Пока не обзавёлся.

— А что же у тебя есть?

— Чемодан под кроватью.

— Что же ты за парень такой? Гол как сокол.

— Решил я, Николай Николаевич, если останусь, жив, после Афгана уволиться. Куплю квартиру в хорошем месте, разыщу свою бывшую жену, и буду её просить, выйти за меня вновь замуж, прожить жизнь, вырастить детей и внуков. Хватит, наслужился. Как там, в «Горе от ума»: «Служить бы рад, прислуживаться тошно».

— В том то и дело, — добавил Лужин, — учим одному, а делаем совершенно противоположное. Хорошие у тебя мечты, Вася, только не торопись увольняться, пусть дадут квартиру. Может, совесть у них ещё осталась. Хотя, нет. Лейтенант недавно письмо прислал. Подорвался парень на мине, списали из армии. Просить квартиру пошёл к председателю исполкома. Так он, знаешь, что ему сказал? «Я вас туда не посылал». Пишет лейтенант, просит помочь. А как я ему помогу? Написали мы с замполитом бумагу областному чиновнику. Подотрет этой бумагой чиновник задницу и что дальше. А зачем же ты развелся, если сходиться вновь надумал?

— Молод был, глуп, многого не понимал, да и она, наверное. Оба, виноваты.

Вдалеке от них, там внизу, где начинались дувалы, прогремели два взрыва.

— Гранаты, — сказал Лужин. — Вот так каждую ночь, а днем обычные люди, пойди разберись, кто из них против нас.

Лужин затянулся, яркий кончик его сигареты светился в темноте. Каждый молча думал о личном. Лужин о Светлане и детях, что остались там, в Подмосковье, а Бурцев об Асе. Найдет ли он её и где она сейчас?

Глава 14

Награды пришли через полтора месяца. Лужин построил полк для торжественного вручения. В своем коротком выступлении перед полком он не забыл упомянуть и о погибших. Всех, кто погиб, наградили посмертно, Бурцева тоже наградили. Принимая из рук Лужина орден, который свалился ему, как снег на голову, он думал: «Это мне укор, что я молодой, необстрелянный комбат допустил такие потери». Он принял коробочку с орденом из рук Лужина, покраснел и стыдливо сунул орден в карман. Ему казалось, что лицо его горит, что тысячи глаз смотрят на него, и смеются над ним. Когда он стал в строй, рядом стоящие замы, протягивали ему руки, поздравляли и предлагали обмыть.

— Ребята, обмывки не будет, стыдно.

Больше к нему с этим никто на приставал. Было воскресенье. В палатке, где жил капитан Карпенко, стоял шум. Это офицеры роты Карпенко обмывали награды. Лужин ещё с утра велел истопить баню и сейчас ждал друзей из штаба дивизии. У шлагбаума возле КПП показался УАЗ. Лужин подумал, что приехали друзья, и вышел на встречу. Но когда машина подъехала к нему, он понял, что ошибся. Открылась дверь УАЗа и оттуда высунулась нога с красными лампасами. Это был генерал Вертушевский. Лужин подал команду «смирно» и отрапортовал генералу.

— Когда будет построение полка? Почему полк до сих пор не стоит в строю? — с надменным видом спросил Вертушевский.

— Построение уже было, я награды вручил, — ответил Лужин.

— Почему вы торопитесь, я хотел награды вручить. Вам, что не передали? Я же своему офицеру приказал, что бы вам позвонил и в политотдел дивизии.

— Может, он забыл позвонить, товарищ генерал, — вмешался в разговор замполит полка. Он только что прибежал из палатки. Запыхался и, перебивая глубокое дыхание, вырывал из груди отдельные фразы.

— Все равно, здесь же должен кто-то быть, — проворчал генерал. — Должен быть или комдив или начальник политотдела дивизии: Вручаются государственные награды, и никого нет, — продолжил генерал, не скрывая своего раздражения.

— Не знаю, где-то не сработало, не забирать же их назад и снова вручать, — ответил Лужин.

— Что ж, тогда посмотрим, как люди ваши живут, — сказал генерал.

Он направился к ряду палаток, где жили офицеры. Из палатки, где обмывали ордена офицеры и прапорщики роты Карпенко, доносился шум. Вертушевский сразу направился туда. За ним пошли Лужин, замполит полка и Бурцев. Зайдя в палатку, они увидели картину, которая в глазах генерала не вписывалась в рамки дозволенного. За двумя сдвинутыми столами сидели офицеры и прапорщики. В торце стола сидел сам Карпенко. Они были в майках, в футболках, в нательных рубахах с оторванными рукавами — на них висели только что врученные ордена и медали. На столах стояли бутылки с водкой, несколько банок тушёнки и рыбные консервы, куски нарезанного хлеба.