Аркадий Первенцев - Над Кубанью. Книга первая Страница 32

Народ, кинувшийся было к казакам, отхлынул и молчаливо двигался мимо дворов вместе с сотнями. Кое-где над толпой взметывался женский крик, сразу же обрывался, и еще страшнее становилось тяжелое безмолвие.

— Коней узнают, — обернувшись к Мише, тихо произнес Павло, — хуже нет для бабы пустого седла.

Лицо Павла точно окаменело и отдалилось. Около глаз, на щеке, прилипла отшвырнутая копытом грязь, застывшая серыми кляксами.

— Жену почему не взял? — осторожно спросил Павла Харистов.

— Любку? Нечего ей тут делать. Все едино сопливить стремя некому. Я ведь домашний вояка. Еще наго-лосится… успеется…

В последних словах предсказывающе прозвучал особый, затаенный смысл.

Фронтовики ехали и исподлобья глядели на хаты с пегими подтеками по меловым стенкам, на окна с прилипнувшими к стеклам лицами старух и детишек.

Казаки глядели на близко знакомые замшелые заборы, палисадники, усыпанные мертвой листвой. Мокрый хмель обвивал крылечки. Сиротливо поднялись вверх цыбаря[4]; на летних печах лежали снопы камыша.

Лошади чавкали по раскисшей дороге, по щеткам стекала грязь. Иногда, завидев конюшни, кони ржали радостно-заливисто; услышав ответный призыв, петляли шаг, толкались на месте и, угнув голову, тянули домой. Всадники, набирая повод, ставили лошадей на место, в строй, освященный тремя годами кровопролитной брани. Бригада еще была подчинена войне и дисциплине, и пока никто не был волен в своих поступках.

Бригада направлялась на главную площадь, к правлению, чтобы дать отчет в проведенных походах. Впереди шел 2-й жилейский полк — как прославившийся в сражениях и сумевший в целости сохранить и приумножить полковое имущество. За ним следовал 1-й жилейский полк, потерявший во время тарнопольского разгрома старинные сундуки и почти четверть рядового состава. Чтобы скрыть урон, звенья были разведены с глухими рядами, и в рядах вели в поводу осиротелых коней.

Впереди полков ехали командиры, но не те, которых по мобилизации провожали отсюда, «е те, которых присылал на пополнение штаб дивизии. На первом полку стоял командиром есаул Брагин, на втором — Сенькин отец, старший урядник Егор Мостовой. В обозе, на головной бричке, сидел, накинув бурку и закутавшись желтым верблюжьим башлыком, Василий Ильич Шаховцов, командир батареи, сданной в Армавире по требованию большевистского комитета.

Сенька издалека узнал отца, вскочил и громко позвал его.

Мостовой услыхал голос сына, обернулся и долго вглядывался. Линейку задержали сгрудившиеся на перекрестке люди, и Мостового скрыло за поворотом угловое здание школы.

— Батя, батя приехал, — подпрыгивая, радовался Сенька.

— Да куда он денется, твой батя! — буркнул Лука. — Ну-ка поняй, Павло, пошвидче в объезд мимо Велигуровых, а то на площадь к разбору шапок заявимся.

Втянувшись в главную площадь, откуда они с молебном уходили на войну, сотни разошлись по местам и по трубному сигналу построились в резервную колонну, загнув на рысях фланги. Когда в тылу строевых сотен накапливались ряды обозных повозок, Батурины прикатили в правленский двор. Лука побежал скинуть дождевик, чтобы появиться среди стариков в полном мундире, а Павло с ребятами, быстро отстегнув постромки и привязав лошадей к пожарной коновязи, направился к правленскому крыльцу. Тут, несмотря на неожиданность, все было готово к встрече. Собирались музыканты. Стоял атаман, в парадной черкеске, с двумя писарями по бокам, причем один держал знаки атаманской власти, другой — инвентарную опись для проверки прибывших лошадей, бричек, амуниции и полкового снаряжения. Вокруг, заняв оба крыла просторной веранды, стояли выборные старики — члены станичного сбора.

Бригада построилась и общим фронтом подвинулась ближе к правлению. Ветерок колыхнул оранжевые штабные флаги, показав вшитые посредине извечно знакомые, ярко-красные ромбы, но теперь их цвет приобрел какую-то особую значимость.

Вот сейчас, как полагается по старине, подбодрятся казаки, несмотря на тяжелый марш, — прозвенит команда, блеснут клинки, отполированные многомесячной сечей; и замрут на одной линии, готовые и к бою, и к принятию новых обязательств перед станицей.

Но совершенно неожиданно раздалась певучая команда: «Слезай», повторенная, как эхо, всеми двенадцатью командирами сотен. Выборные старики недоумевающе переглянулись, подвинулись ближе к барьеру.

— Отпустить подпруги, покачать седла! — повторили сотенные, и немного спустя покатилось резкое «смир-но-о-о!».

Команда, хранящая в своих шести буквах огромную сдерживающую силу непререкаемого подчинения и готовности ко всему, была произнесена. Старики вышли из оцепенения, облегченно вздохнули.

К крыльцу медленно, прямо по грязи, не разбирая дорожек, шли вооруженные командиры полков. За ними знаменосцы несли штандарты, завернутые в кожаные потертые чехлы. За штандартами следовал взвод охраны с шашками наголо. Подача знамен делалась по заведенному с давних времен обычаю, хотя отсутствие офицерского состава нарушало торжественность возвращения и встречи.

Оркестр рявкнул марш. Атаман, видя, что со знамен так и не сняли чехлов, сердито прокричал:

— Отставить!

Замирающий звук барабана поплыл над площадью, усеянной по бокам квадрата фронтовиков шапками, платками и картузами.

Есаул Брагин первым поднялся по ступенькам, приблизился к атаману и совершенно неожиданно троекратно приложился к его мокрым усам. Повернулся к народу и поднял руку. Короткий шум сразу стих, и только стая галок пронзительно каркала, стараясь умоститься на сухой тополь. Галки снижались, цапали лапками ветви и, словно обжегшись, взлетали, испуганные и взъерошенные.

Мостовой, задержавшись внизу, у чистилки, старательно отскабливал сапоги, наблюдая растревоженных птиц, и одновременно искоса поглядывал на крыльцо. Знаменосцы стояли уже наверху, а взвод охраны, беззастенчиво оттеснив выборных, замер в положении «смирно».

— Господа казаки, — начал Брагин, — мы не хотели воевать с немцами. Войну начало царское правительство, а потому, не признав его и сбросив, мы не признали и войну, затеянную царем. Мы возвращались домой по областям, горящим уже сейчас в огне междоусобицы и вражды, и с радостью вступили на мирную землю родной Кубани. У нас пытались отнять оружие, но мы его отстояли. Мы лишились артиллерийского вооружения, но это не суть важно, ибо в казацкой руке самое главное шашка и меткая винтовка…

К Мостовому сбоку протиснулся Василий Шаховцов и, разматывая башлык, шепнул:

— Что это он надумал, а?

Мостовой улыбнулся, скучающе взглянул на атамана, на выборных, насупленных и важных, широко зевнул и принялся сворачивать цигарку. Старики, оскорбленные столь демонстративным нарушением порядка, зашушукались, тыча пальцами в Мостового.

— …Вы мне доверяли, казаки! — почти орал Брагин, стараясь, чтобы его слышали все, а не только однополчане, к которым он обращался. — Вы прятали меня как офицера от анархических банд, слушались моих советов, послушайтесь и теперь. Наша свобода сохранится до тех пор, пока у казака имеется лошадь, винтовка и шашка, пока есть организация и дисциплина. Разъезжаясь по хуторам и приписным станицам, помните наказ вашего товарища и командира: по первому зову являйтесь сюда, готовые ко всем неожиданностям. — Брагин обернулся назад и согнулся в поясном поклоне: — Низко бью вам челом, господа старики.

Полки напряженно молчали. В толпе поднялось и затихло реденькое «ура». Мостовой нервно растер горячий окурок в корявых пальцах. Оттолкнул плечом не успевшего посторониться Брагина и, не ответив на его угодливую улыбку, обратился к народу. Мостовой тяжело выговаривал слова, которые, придя с трудом, сразу становились на нужное место, и вырвать из рядов хотя бы одно из них было так же немыслимо, как пошатнуть Егорово упрямое тело.

— Граждане станичники и товарищи фронтовые казаки Жилейской бригады! Много у нас было сволочей офицеров, и немало мы отправили их в штаб Духонина[5] пощадив тех, кого поняли преданными рядовому казачеству. Есаула Брагина мы оставили решениями митингов девяти сотен, помиловали, в результате, выходит, понесли ошибку. Только сошел с коня — и сразу с атаманом в обнимку и сгорбатился до земли перед кем не нужно. Сковырнули мы старый режим, домой заявились, а тут все по-прежнему. Везде Советы выбирают, а у жилейцев опять атаман Велигура.

Площадь зашумела, с веранды раздались угрожающие выкрики. Велигура растерялся, и на его сером нездоровом лице, искрапленном угреватыми точками, дернулись широкие, точно ременные, складки. Мостовой сбил шапку на затылок, окинул толпу быстрым, решительным взглядом.

— Оружие сохраняйте, казаки, — прокричал он, — сгодится оружие, а власть надо менять! Так и до царя, выходит, короткие пути остались. Разойдитесь по домам по увольнительным запискам, проверьте, как тут вместо нас хозяинували, какие прибытки фронтовому казаку прибыли. Утро вечера мудренее. Поглядим, обмозгуем, а потом соберемся и все вырешим. Знамена оставим при правлении, а не в церкви; так будет лучше их укараулить…