Павел Автомонов - Каштаны на память Страница 32

Бойцы сборного полка и красноармейцы преследовали противника. Шаблию, как и многим, казалось, что бежали они целый час, а на самом деле атака длилась минуты. Каждый шаг обходился дорого, оплачивался кровью. На войне каждый метр кажется километром.

— Гриша! — крикнул Шаблий. Было легче, когда перекликиваешься со своими, когда знаешь, что они бегут рядом с тобой.

Гриша не отзывался.

— Гриша!

— Убит Гриша…

До леса уже недалеко. Это расстояние преодолеть труднее всего: немцы пытаются во что бы то ни стало остановить атакующих. Но и бойцам Шаблия во что бы то ни стало нужно разорвать «петлю». И над поредевшей шеренгой снова раздается боевой клич «Вперед!».

Полк пробился к лесу. Бойцы, бежавшие во втором эшелоне, подняли раненых. Убитых похоронили на опушке, среди поля, когда стемнело.

— Пуля попала в самое сердце! — кто-то сказал, наклонившись над безжизненным телом Гриши.

В лицо дул свежий ветер с Трубежа. Тяжело на душе. Не стало Гриши. За эти дни погибли сотни красноармейцев. «Шаблий ведет вас на гибель!» — припомнились слова немецкого горлопана, когда тот обращался в рупор к красным бойцам. Нет! Не просто на смерть шли они. Они бросались в атаку, громя врага, шли, чтобы вырваться из окружения и продолжить борьбу, отомстить за смерть товарищей.

Кто-то подал полковнику котелок с холодным чаем. Шаблий выпил небольшими глотками, потом лег в траву. Где-то далеко гудели бомбардировщики. Трассирующие пули рвали небо.

Утром фашистский заслон снова перерезал путь на восток. Пришлось круто повернуть на север. Бойцы Шаблия подолгу отбивались от противника, часто переходили в контратаку.

Концентрация немецких войск возрастала. Дальше продвигаться большими колоннами было уже невозможно, и они разбились на группы. Прощаясь с бойцами, Шаблий по привычке поправил фуражку. Звездочка сверкнула в последних лучах заходящего солнца, и бойцы увидели, что он грустно смотрит на товарищей, с которыми уже столько пережито.

Почему-то в эти минуты вспоминался отец, первый председатель первого колхоза в Уссурийском крае, убитый кулаками, вспомнились его похороны. Тогда Семен получил недельный отпуск за умело проведенную операцию против контрабандистов и лазутчиков. Спешил домой. Шел полем с железнодорожной станции. Пригретая солнцем земля парила, пели жаворонки. Странным ему сразу тогда показалось, что на коммунарской земле не было людей, а только инвентарь — плуги, бороны. Вот и сверкающий, поцарапанный лемехом плуг председателя коммуны — Кондрата Шаблия. На лемехе загустелые ручейки крови. Кровь была и в борозде, пропитала влажную землю. Дважды в гражданскую отец оказывался перед лицом смерти, но пули пощадили его. А дома за святым трудом его убили люди, которым коммуна была костью в горле. Убили Кондрата Шаблия, ибо хотел он и всей душой боролся за новую жизнь. Тужит, рыдает над гробом мать. Всю жизнь прожила она с отцом душа в душу. Никогда она не перечила ему, ибо знала, что все затеянное им — для людей. И вот его не стало. Новым председателем колхоза люди избрали Андрея Шаблия, сына Кондрата. А над отцовской могилой Семен сердцем и помыслом стал коммунистом.

Все шли и шли красноармейцы и чекисты перед высоким русым полковником. Он отдавал им честь. Это был смотр, а может быть, парад измотанных, изнуренных, но несломленных бойцов.

Шли группы, равнялись на полковника и расходились в разные стороны. Вот он опустил руку. Последние красноармейцы исчезли за деревьями, окутанными синим сумраком.

11

Тревожной сентябрьской ночью Андрей Стоколос и Иван Оленев укладывались спать под натянутой между деревьями плащ-палаткой. Максим сидел на поваленной сосне и тихо говорил с Галиной Цымбал, вспоминая, а чаще придумывая смешные истории. В эти дни, после отступления из Киева, было много горечи и тоски, и Колотуха пытался приободрить девушку. Не в пример старшине печальным все это время был Оленев.

— Ты чего так загрустил? — вдруг спросил Колотуха.

— Вот именно! Да ты сам виноват, Максим! — не очень вежливо ответил Оленев.

— Вот это новость! — удивился Колотуха. — Что же тебя вдруг так разволновало?

— Не вдруг, а давно вот тут скребет, — показал на грудь Оленев. — А в этот вечер особенно. Мы же на Черниговщине, около села Терентия Живицы и Нади Калины.

Колотуха даже привстал.

— Андрей! — обратился он к Стоколосу. — Правда, Надя из этого села или у нашего Ивана заклинило?

— Верно, — ответил Андрей. — В этом селе живет Надя. Давай, Ваня, отпросимся и сходим к ней, пока совсем не стемнело.

— А может, ее нет в селе? — предположила Галина.

— Могла эвакуироваться, — добавил Колотуха.

— Ну это мы выясним, — сказал Стоколос и подмигнул Оленеву: — На всякий случай…

— Командир вас отпустит, — милостиво пообещал старшина. — Идите, а то сердце Оленева не выдержит.

Разрешение отлучиться на три часа было получено. Заодно Стоколосу и Оленеву поручили разведать оперативную обстановку. Немцев в селе не было, и поэтому хату Нади Калины нашли быстро. К хате Стоколос и Оленев подходили не с таким боевым задором, с каким писали девушке письма.

Стоколос постучал в окно.

— Кто там? — раздался девичий голос.

— Свои. Мы служили с твоим братом Терентием. Ну… и письма Ваня Оленев писал, — начал разговор Стоколос.

— Подождите!

Через минуту скрипнул засов, и на крылечке появилась девушка.

— Неужели от Терентия? А как вы попали сюда? И Терентий с вами? Заходите в хату.

В хате горела керосиновая лампа.

— Нет. Терентий остался у Днестра, прикрывал переправу, — ответил Андрей, входя в горницу.

— Вот как, — грустно сказала девушка. — А может?.. — Она суеверно не договорила.

— Будем надеяться на лучшее, — сказал Андрей.

Разговор несмело прервал Иван:

— А я и есть тот самый Оленев.

— Вроде не таким я представляла вас по фотографии, — призналась Надя, приглядываясь к нему.

— Вот именно… — не зная, что ответить, пробормотал Оленев.

— Да как вы тут оказались?

— Долго рассказывать. На границе были, потом прорывались к Киеву. Сейчас партизаним.

— Партизаните? — удивилась Надя и снова взглянула на Оленева. — Вроде вы и не вы. А может быть, с Ваней несчастье? И вы… не хотите сказать? — Она пристально посмотрела на Андрея и вдруг смущенно покраснела.

Андрей шагнул вперед. «Значит, решил взять разговор на себя», — подумал Иван.

— Не обижайся, Надя, — начал Андрей. — Иван Оленев рядом с тобой. А фото тебе прислали мое. Случайно. Так что Оленев не я, а он.

— Как это случайно?

— Все это наш старшина… Мою фотокарточку подменил на фото Андрея.

Надя засмеялась, и ребятам стало легче. Как выпутаться из этой истории, еще минуту назад никто не представлял.

— Не сердись на меня, — посмелел Иван. — Вся эта история с фотографией ничего для меня не меняет в отношениях с тобой.

— Я не удивлюсь, если узнаю, что и письма писал старшина…

Парни поежились.

Какой только не представлялась эта встреча Оленеву! И радостной, с улыбками. И грустной, со слезами. Какой бы ни была, но он надеялся на полное сердечное понимание. И вот они встретились. Глаза Нади светятся, но не согревают его душу. Что-то сдерживает ее.

Надя принесла им молока и хлеба.

— Ты не сердишься? — снова спросил Оленев.

— За что? Мы с девчатами тоже иногда шутили над парнями. Без этого было бы скучно жить, — добавила она голосом, который прозвучал печальной нотой. — Сейчас не до шуток. Война. Немцы отвезли на станцию почти триста крестьян и триста пленных красноармейцев.

Парни молча пили молоко. Надя смотрела на них с той бабьей жалостью, которая во время войны появляется у женщин к солдатам.

Не про такую встречу мечтала она, посылая свои письма на заставу. Разве мог бы кто подумать этой весной про такое отступление оттуда, с юга, до берегов Десны? Закрыла лицо руками, всхлипнула:

— Как же теперь нам жить?

— Ты верь в нас, в нашу Красную Армию, — тихо сказал Андрей. — Ну, нам пора, Надя. Не сердись на нас.

Оленев вскочил и несмело положил руку на плечо девушке.

— И все-таки хорошо, что мы встретились. Правда, Надя?

— Правда.

Иван преобразился. Все-таки хорошо, что они навестили Надю.

В звездном небе гудели самолеты. Небо вспыхивало то на севере, то на востоке. Немцы пускали ракеты и в их свете выискивали отряды пробивающихся из окружения красноармейцев.

Тревожная сентябрьская ночь…

— Пусть будет легкой ваша дорога. Я буду ждать. Возвращайтесь скорее!

Надя долго смотрела в темноту, взволнованная и встревоженная.

Отряд «Смерть фашизму!» той же ночью вышел по направлению к станции. Шли лесом и грунтовыми дорогами, через поля, луга, мимо сел, в которых гнездились фашистские подразделения.