Валерий Шкода - Был у меня друг Страница 33

Закончить молитву он не успел: ствол автомата начал прерывисто дергаться. Сухой щелчок, новый магазин, дуло влево-вправо… Этот вроде еще живой.… Бах-бах.… Все? Нет, этот еще.… Бах…. Почему руки дрожат?! Бах-бах-бах…. Опять магазин пустой.… Бах-бах-бах.… Да сколько же можно в них стрелять?!! Бах-бах.… Не могу остановиться.… Бах…. Вроде все?

«Да, теперь все».

Когда изрешеченные тела перестали дергаться, Егор с отвращением отбросил от себя пустой дымящийся автомат и обессиленный, в полуобморочном состоянии упал на прибрежные камни. В голове бешено пульсировала лихорадочная вереница оборванных мыслей: «Не я это придумал…. Странно, даже не ранен… Неужели еще что-то надо сделать? Неужели еще не все? А я был так уверен, что погибну.… Сил совсем не осталось, а надо встать, оружие собрать…».

Крадущийся шорох приближающихся шагов он не услышал, скорее почувствовал. Все произошло в одно мгновение: Егор открыл глаза и единственное, что он увидел в последний миг живущего в нем сознания, – это летящий в его голову тяжелый деревянный приклад.… Закрывать глаза он уже не стал.

Вовремя подоспевшие на помощь штурмовые вертолеты мощно проутюжили сопку реактивными снарядами. «Духи» дрогнули и стали отходить в горы, пытаясь унести с собой убитых и раненых, но вскоре их количество сравнялось, и многих пришлось бросить. Батальон, на ходу зализывая раны, осатанело полез штурмовать ненавистную сопку, спеша отомстить за погибших товарищей. Десантники жаждали крови, и никто не мог остановить этот звериный порыв, и никто не мог его осудить. В плен не брали никого. На отсутствие Веденеева и Чайки некому было обратить внимание.

– Когда я умру, дедушка? – Только лишь после того, как родишься.

ОДИН

Окружившая его темнота лишь на первый взгляд казалась мертвой. Ее липкая, пронизывающая все окружающее пространство чернь дышала невидимой жизнью. Все вокруг двигалось и было подчинено единому всепоглощающему замыслу. Здесь сложно было понять: ты часть этой неведомой ночи или ты ее безмолвный свидетель, безо всякой к ней причастности? Еще сложнее было осознавать себя пустотелой бесформенной каплей, напряженно пытающейся увидеть свою индивидуальность при полном ее отсутствии.

Бесформенность и бесконечность темноты почувствовались сразу. Это была глобальная субстанция, мощно подавлявшая все жалкие ментальные остатки, сумевшие перепрыгнуть через барьер. Здесь не было никого. Здесь было только дыхание, и это бесконечное движение «вдох-выдох» бессознательно определяло само себя, неумолимо растворяя в себе всех зашедших за кулисы….

«Интересно, это я где? Это я уже умер? А кто умер и кто этот «Я», что-то у кого-то спрашивающий? Одно очевидно: здесь нет моего туловища и соответственно головы и глаз. Но темноту ведь я вижу? И какие-то мысли, словно искорки, вспыхивают в этом бесконечном мраке. Значит, я еще живой, но где я живу? По крайней мере, мои вопросы отражаются во мне достаточно четко. А может быть, это и есть тот Свет? Во всяком случае, похоже на то. Тела ведь нет, а дыхание жизни кем-то ощущается. И почему я решил, что вокруг темнота? Слишком уж узкая это категория – темнота, сугубо человеческая, а здесь я людей не наблюдаю, но и не могу сказать, что я один.

Кто один? Ну вот, опять.… Наверное, мой ум все-таки жив, и это он судорожно пытается определиться в пустоте, цепляясь за застывшую в том мире память. Это он своей пытливой сущностью не дает мне окунуться в этот мир и раствориться в нем без остатка. Наверное, чтобы почил ум, ему надо время, он живучей тела, которое, по всей видимости, уже не вернуть.… А может, я ошибаюсь? Может, я всего лишь осознал себя в бессознательности? Кто осознал? Нет, я не чувствую себя мертвым, скорее, я жив, чем мертв, слишком много вопросов».

«Да, ты жив».

«Дедушка Степан? Неужели это ты?! Как мне тебя не хватало все это время, мне…»

«Я знаю, что тебе было тяжело, но это была твоя тяжесть, и, кроме тебя, ее никто не мог пронести».

«Но почему я еще жив? Неужели еще что-то осталось незаконченным там?»

«Да».

«Но что? Там я выложился полностью, меня в мире уже нет, я ведь помню последний миг сознания, там для жизни и действия у меня нет никаких шансов!»

«Для действия – нет…»

«Ты хочешь сказать?..»

«Да, и это тоже, легко уйти из жизни тебе не дано».

«Кем не дано?»

«Законом».

«Но кто придумал этот закон?»

«Никто, он был всегда. Это ты поймешь, когда ответишь на свой главный вопрос, других вопросов в видимом мире не существует, другие вопросы – лишь легкая рябь на гладком теле моря».

«И для этого я должен вернуться? Чтобы ответить?»

«Правильно».

«Кому должен?»

«Себе… И есть еще один человек, он там, и ты ему нужен не меньше, чем он тебе… Я не должен был этого говорить. До встречи».

«Какой человек, дедушка? Кто он? Дедушка! Ты слышишь меня? Слышишь?..»

Когда его сознание вернулось в почти безжизненное тело, Егор понял, что лежит спиной на голой и холодной земле. Он попытался открыть зеницы, но открылся только левый глаз. Нос не дышал, его словно не было, при попытке вдохнуть через ноздри в носоглотке неприятно забулькало, а в области носовых пазух резанула острая боль, кинжалом вонзившаяся в глубь мозга. Егор застонал, крепко зажмурив единственный целый глаз. В сознании мелькнул летящий в голову приклад.… «Как же я его не заметил? А впрочем, какая теперь разница, удивительно только, что меня не убили. «…Легко уйти тебе из этой жизни не дано», вот в чем дело, что-то еще придется испытать, мало мне было… О Боже! Дай мне силы!»

Он попытался оглядеться и, повернув голову, увидел кривую, сбитую из неструганых досок дверь, сквозь прорези щелей которой на него падал свет яркого дня. Неожиданно из правого глаза на земляной пол что-то закапало, и Егор почувствовал жжение в глубине глазной орбиты. Он вновь положил голову на затылок, поднял правую руку и указательным пальцем осторожно потрогал правое веко. Не нащупав упругости глазного яблока, он надавил на веко сильнее, и оно, словно легко натянутая тряпочка, не оказав ожидаемого сопротивления, легко провалилось в пустоту глазницы, выдавив на лицо еще одну порцию жидкой слизи. Жжение переросло в нестерпимый огонь. Сморщившись от сильной боли, он переместил палец к центру лица и попытался нащупать свой нос – вернее, то место, где он когда-то был. Но пальцы нащупали лишь какую-то кровавую мешанину. Безвольно бросив руку на земляной пол, Егор вновь потерял сознание, а спустя минуту дощатая дверь со скрипом отворилась, и в это неказистое глинобитное помещение вошли люди.

Когда затуманенное болью сознание вновь стало проясняться, осторожно настраивая слух на внешний мир, первое, что услышал Егор, была пуштунская речь двух человек, о чем-то между собой негромко беседовавших. «Ну вот, я в плену.… Жуткое слово – плен, кажется, что может быть хуже? Тем более в моем положении, когда я не сам к ним пришел, а попал в бою, да еще в каком…. Не резон было им меня убивать там, на берегу. Что ждет меня здесь, одному Богу известно, представить это сложно. Господи, как же мне это выдержать? Когда же ты меня заберешь, неужели я все это заслужил?»

Эти полные безысходности мысли, безжалостно терзавшие израненную душу, выдавили из груди Егора хриплое стенание. Голоса затихли, обозначив вопросительную паузу. Не открывая единственного уцелевшего глаз, он ждал развязки: «Если просто перережут горло, то это будет легкая смерть, могут выколоть глаза, как у Карпенко. … Одного уже и так нет.… Еще могут подвесить вниз головой, сделав надрез кожи вокруг шеи, как у парняги из автобата.… – Живший последние часы мозг судорожно прикидывал известные ему варианты пуштунских экзекуций. – В любом случае главное – побыстрее потерять сознание, а там пусть хоть на куски это тело режут, мне уже будет все равно».

Последняя мысль принесла облегчение всему существу этого так рано истерзанного жизнью парня. Несмотря на сильную волю, данную ему небом, и на полное отсутствие телесного страха, он просто смертельно устал, измаялся ждать все не приходящего конца этой так и не понятой жизни. Никак не мог он увидеть сути своего последнего эпизода, не дававшего ему спокойно уйти.

В этот момент Егору совершенно неожиданно вспомнились его детские полеты на Лысой сопке, когда невесомая душа, легко преодолевая барьеры тела, блаженно взмывала ввысь, оставляя земле все человеческое несовершенство. «Вот бы сейчас так же, как в детстве, взмахнуть в небо да там и остаться, а вы тут, господа душманы, делайте с моим измученным туловищем всё, что захотите, наслаждайтесь сладкой местью моим белым косточкам!»

В этот момент его хлопнули шершавой ладонью по щеке: