Валерий Шкода - Был у меня друг Страница 34

В этот момент его хлопнули шершавой ладонью по щеке:

– Эй! Шурави! Открой глаз, я знаю, что ты меня слышишь, – на приличном русском языке сказал Егору один из голосов.

Приоткрыв немного веко, Егор увидел склонившуюся над ним голову моджахеда, обрамленную коричневой афганской шапкой. Это был молодой еще мужчина с коротко постриженной бородой и не лишенным интеллектуального отпечатка лицом, немного испорченным некрасивой глубокой вмятиной на лобной кости. Аккуратные очки делали его похожим на доброго афганского учителя курчавых малышей с агитационных плакатов. Его вид не внушал жестокой враждебности и неприязни, и даже наоборот, казалось, что это хороший товарищ склонился над Егором, желая выяснить: все ли у него в порядке. «Бред какой-то, – подумал Егор, – сейчас еще и улыбнется мне». И действительно, изобразив на тонких губах полумесяц, афганец мягким голосом поинтересовался:

– Ну, как ты себя чувствуешь, шурави? Нет ли каких-нибудь просьб или пожеланий? Например, вызвать представителей Красного Креста?

– Чувствую себя хреново, – прохрипел Егор, – дай мне воды.

– Хреново,… хреново,… – сморщил изуродованный лоб моджахед. – А! Вспомнил, хреново – это значит плохо. Так?

– Ты кто? – вопросом на вопрос ответил Егор.

– А ты не видишь, кто я? Я твой враг, твоя смерть, шурави.

– Ну, слава богу, а то я думал, вы меня лечить собираетесь, – издевательски ухмыльнулся «учителю» Егор.

Улыбка медленно сошла с лица сидевшего на корточках душмана. Не вставая, он развернулся в сторону стоявшего за его спиной пуштуна и резко что-то ему сказал. Тот молча достал из потертой кобуры огромный пистолет и протянул его сидевшему. «Неужели все так легко закончится?» – удивился Егор. «Учитель» щелкнул затвором и, быстро взяв правую руку Егора за запястье, поднял ее вверх и выстрелил ему прямо в кисть. Усиленный отражением глиняных стен выстрел резкой волной ударил по барабанным перепонкам. Раскаленный свинец огненной волной пронзил ладонь и мощно ударил в стену, осыпав изуродованное лицо лежавшего на земляном полу Егора колючими крошками. Все произошло так быстро, что его изможденное испытаниями сознание не сразу среагировало на этот выпад сидевшего над ним афганца.

Когда дикая боль кинжальным острием вспорола воспаленный мозг, Егор исступленно закричал, до боли зажмурив единственный глаз: «Боже, как больно!.. Господи!.. Мама…!»

– Теперь ты понял, что я не добрый дядя? – с силой бросив простреленную руку на землю, сказал «учитель». Взяв Егора за перекошенное болью лицо, он резко повернул его к себе: – Открой свой единственный глаз, русский шакал!

Тяжело и хрипло дыша, Егор открыл левый глаз, и против его воли из него потекли мутные слезы нечеловеческого страдания.

– Теперь слушай сюда, мальчик, – ледяным голосом произнес «учитель», поправив круглые очки; лицо его все так же было спокойно, только теперь от него веяло дикой ненавистью. – Ты убил семерых наших братьев, лучших из лучших воинов Аллаха. Они уже в раю, но душа их успокоится только тогда, когда ты умрешь страшной смертью – такой смертью, какой еще не видывали эти горы. Она уже ждет тебя, но самыми страшными для тебя будут последние минуты жизни, это я тебе обещаю. Готовься, ждать конца тебе осталось недолго.

Закончив свой жуткий монолог, он встал и что-то бросив на ходу своему спутнику, быстро вышел из сарая. Тот последовал за ним, через минуту вернулся и поставил возле двери глиняную миску. Когда деревянная дверь закрылась и скрипнул ржавый засов, Егор, преодолевая боль, сначала приподнялся на локтях, а затем потихоньку сел, прислонившись спиной к прохладной стене. Начала кружиться голова, вызывая сильную тошноту. «Сейчас пройдет, – успокаивал себя Егор. – Скоро все пройдет.… По крайней мере, моя cудьба стала яснее.… О Господи! Больно-то как…».

Левой рукой он поднял с земли простреленную кисть и, положив себе на колени, осмотрел. Она была сильно изуродована: пуля, пройдя чуть выше запястья, практически оторвала кисть от остальной руки, и держалась та только на уцелевших сухожилиях и коже. Боль притупилась, или мозг, очумевший от ее обилия, уже отказывался принимать сигналы нервных окончаний. Тонкий красный ручеек медленно стекал вдоль мизинца, образуя на сером сукне его «горняшки» бурое расплывающееся пятно. «Это жизнь из меня уходит», – подумал Егор. Рванув уцелевшей рукой на груди тельняшку, он вытащил из-за пазухи окровавленную материю, перевязал раненую кисть и забылся, но вскоре сознание вновь вернулось к нему.

Совершенно высохший рот заставил его вспомнить о стоявшей у двери плошке. Прижав безжизненную кисть к груди, Егор на коленках подобрался к ней и, схватив левой рукой, жадно принялся глотать прохладную воду. Осушив миску, он перевел дух и, подобравшись к двери, прислонился глазом к щели между досками.

За дверью был тихий осенний день, ярко светило солнце, и в небе величаво парил горный орел, а где-то недалеко слышалось слабое журчание небольшой горной речушки. «Хорошие здесь места, тихие, – впервые за все время службы пришла Егору в голову эта умиротворяющая мысль, – раньше за всей этой нещадной суетой и внимания на эти пейзажи не обращал, а теперь, когда приговор подписан и осталось совсем немного……»

Неожиданно и, наверное, впервые в жизни Егору стало по-настоящему жалко себя. Даже в детстве он не испытывал подобного состояния. Что-то совсем земное и человеческое овладело его сущностью. От невероятной жалости к самому себе он искренне и совсем по-детски разрыдался. Егор смотрел на мир и рыдал, рыдал и смотрел. Он был не в силах оторваться от узкой шершавой щели, отделяющей его существо от этого прекрасного дня, заполненного величавой и неторопливой Жизнью. Мужество, все это время питавшее его истерзанную нечеловеческими страданиями душу, на время оставило его, отдав на растерзание невесть откуда взявшейся жалости. Да-да, именно жалости, потому как страха не было даже сейчас. Он не боялся душманов, не боялся какой бы то ни было извращенной смерти, в этом мире он не боялся ничего, но в данный момент сострадание к самому себе истязало его сильнее любого страха.

«Что я видел за свои девятнадцать лет? Родился в Богом забытом месте, мать умерла, когда совсем пацаном еще был, постоянно работающий и уставший от жизни отец, даже девчонки мимо меня прошли, детства совсем не помню, словно всю жизнь свою живу на этой войне. За что мне все это! За что?!»

Он зажмурил свой единственный уцелевший глаз, прижался лбом к дощатой двери и затих, обессиленный внезапно нахлынувшим чувством. За темнотой зашторенных век неожиданно возник четкий образ дедушки Степана. Его всегда светившиеся глаза внимательно смотрели прямо на Егора: «Тебе осталось сделать полшага, сынок. Смелее!»

И тут перед Егором словно распахнулся тяжелый занавес, и ему открылась необычайная, настоящая красота видимого мира, покоящаяся на Великой вселенской скорби. Егор внезапно осознал весь этот внешний обман, скрывающий от человечества подлинную суть мироздания и Истину, стали понятны невидимые, но неразрывные нити, связывающие каждое живое существо, населяющее нашу Вселенную и играющее свою уникальную роль. Ему стали видны грязные истоки туманной мирской лжи, своим лихим и страстным жаром заслоняющей от людей подлинную суть этого невероятного по своим масштабам движения.

Почему такое ничтожно малое количество людей задумывается над смыслом именно человеческой жизни? Разве это только еда, питье, сон, немного радости и горя, а потом смерть, как у птиц и зверей? Ведь даже небольшого размышления будет достаточно, чтобы увидеть разницу между людьми и всеми остальными существами, населяющими землю. Невозможно получить истинное счастье от обладания материальными вещами этого мира, сколько бы их у тебя ни было. Только разочарования и боль потерь – вот неразлучный спутник мирских утех. Все жизни, прожитые без веры, без попытки осознания себя – это жизни никчемные, это упущенные шансы.

Какой странный поворот событий! Истинно людская духовная основа, источник радости и покоя, превратилась во что-то внешнее и далекое, в чем не нуждаются и чего не ищут. Созданный же нами мир с его мишурой и отвратительной безвкусицей стал для нас близким и родным, необходимым и желанным. Кто может освободить человечество от этого умопомрачения? Только сами люди, обратив свои взгляды внутрь себя и втянув ненасытные щупальца внешних чувств, ищущих исключительно мирских наслаждений.

О Боже! Это открытие переполнило засветившегося изнутри Егора, и он решительно вышел за пределы своего искалеченного тела. Родившийся внутри него свет слился с вечным Вселенским Светом, частью которого он и являлся.

«Ну, слава Богу! Успел, еще при этой жизни успел.… Все оказывается так просто, до смешного просто; неужели надо было довести себя до самого края, чтобы это понять? Неужели нет других, более естественных механизмов? Умирать не страшно, досадно только, что передать это состояние никому не успею, вряд ли братья пуштуны захотят меня слушать. Жалею только об этом, в остальном все свои дела я уже завершил, осталось последнее – достойно умереть. Смерть стоит того, чтобы жить.… Теперь я понимаю, о чем это».