Валериан Якубовский - Дезертир Страница 34

— На полгода. Татьяна Федоровна.

— Слава тебе, господи! Хоть отдохнете.

Только что сели за стол, как кто-то постучал в дверь. Я встал из-за стола и сделал шаг навстречу новому гостю.

Вошла Светлана, ставшая за этот год настоящей красавицей. Белое платье, слабый румянец на лице придавали ей невыразимую прелесть. Увидев меня, она растерялась и в нерешительности остановилась передо мной.

— Саша, ты? — с радостным изумлением прошептала она, не зная, что ей делать в присутствии Татьяны Федоровны, которая давно считала ее своей невесткой и ревниво оберегала от прикосновения чужих парней.

Я не трогался с места, ожидая, что предпримет Светлана. Наконец, она первая протянула мне маленькую ручку и уткнулась лицом в грудь. Шилов вышел из-за стола. Светлана подала ему руку и, взглянув на меня, окончательно растерялась.

— С приездом. Миша.

— Светланушка, дитятко, — забегала Татьяна Федоровна. — Садись с нами за стол да выпьем за наших защитников.

Светлану посадили рядом с Шиловым. Напротив оказался я. Светлана смотрела на меня и редко поворачивала голову к Шилову. Татьяна Федоровна вынесла из голбца бутылку водки, припасенную для этого счастливого дня.

— Ну, деточки, — сказала расщедрившаяся хозяйка, подымем чарочки, чтобы нашим солдатикам не довелось боле проливать кровушку да мыкаться по чужой сторонушке под германскими пулями.

Выпили. Татьяна Федоровна понюхала хлебную корочку. Шилов поморщился.

— А сейчас, — продолжала она, поглядывая на сына, — поведайте мне, старой и глупой женщине, где вы были и что делали…

— Отчитайся перед матерью, Миша, — подмигнул я Светлане. И Шилов начал рассказывать о том, что уже известно о его пребывании в дивизионе майора Королева и в партизанском отряде Яна Францевича. Когда он затруднялся что-то припомнить, я приходил на помощь

Потчуя гостей. Татьяна Федоровна не пропускала ни единого словечка сына. Охала, громко сморкалась в передник и временами крестилась. На протяжении часа она дважды подбегала ко мне и целовала в лоб за то, что я отыскал на поле боя ее сына и трое суток тащил на себе к партизанам.

— Как же ты, Сашенька, смог дотащить такую тяжесть?

— Смог, Татьяна Федоровна. Не бросать же человека на гибель.

Татьяна Федоровна стала на колени перед образами и, призывая в свидетели богородицу, клятвенно заверила:

— Пока жива, вечно буду перед тобой в долгу, Сашенька.

Говоря об отряде, Шилов особо выделял мои диверсии

на железной дороге. Рассказывал о разведке, о Сысоеве и, наконец, о моем участии в Житковической операции. Три пары женских глаз по-разному ощупывали нас с Шиловым.

— Мне кажется, — вмешалась Светлана, — тебя, Саша, должны были наградить каким-то высшим орденом.

— Его и так наградили "Красным Знаменем", — сообщил Шилов. — Только орден еще не пришел в военкомат.

Молчавшая до этого Валентина заерзала на стуле:

— А как они узнают, что Саша здесь?

— Узнают, — ответил Шилов. — Комиссар записал адрес военкомата.

— А тебе, Мишенька, так ничевошеньки и не дали, — подосадовала мать. Бог с ними. Остался живым — вот награда почище той железки.

— Не расстраивайтесь, Татьяна Федоровна, — сказал я. — На счету Миши восемь подбитых танков. И если его не наградили, так просто не успели.

— Нет, — возразил Шилов. — Меня не любил командир. Я был ранен и ничего не делал в партизанском отряде. Только сводки принимал по радио из Москвы.

При Светлане Шилов умолчал об отрядном лазарете, где писалась далеко не безобидная страничка его биографии, связанная с именем Зоей. Я наивно полагал, что Зося отняла у него моральное право волочиться за Светланой. Ан нет Шилов по-прежнему тянулся к Светлане. Это в какой-то мере задевало мое самолюбие. Кроме того, я почувствовал неловкость от притязаний матери и сына на правительственные награды и, попросив ключ от своего дома, хотел было уйти, как вдруг поднялась из-за стола Светлана и поспешно стала прощаться с Татьяной Федоровной.

— Что так скоро, Светланушка? Нисколечко и не посидела.

— Спасибо, Татьяна Федоровна У меня дома — дела, — сказала Светлана увидев, что Шилов трогается с места, чтобы ее проводить, подошла ко мне: — Саша, проводи меня, пожалуйста.

Мы ушли в Губино. Вернувшись в хутор, я нащупал в кармане ключ и зашел в свой дом. Что-то оборвалось в моей груди, когда я переступил родной порог. Вместо привычного уюта, созданного заботливыми руками отца, я увидел придвинутые к столу знакомые предметы домашнего обихода, покрывшиеся толстым слоем пыли. Постель была перевернута и скомкана. Чайная посуда из шкафа исчезла. Тарелки разбросаны по полкам и тоже покрылись пылью. Позеленевший самовар стоял у печки. Я заглянул во все углы дома и остановился у сундука с одеждой. Замочная скважина исцарапана гвоздем. Кто-то открывал замок. Я отыскал ключ. Скрипнула крышка и отворилась. Из сундука потянуло нафталином. Достал костюм, хромовые сапоги, белье, рубашку с галстуком и опустил крышку. Но вспомнил об отцовской шкатулке, которой никогда не открывал и не знал, что в ней хранилось, стал рыться в сундуке и нашел небольшой ящик, обтянутый красным бархатом. Заглянул в тайничок отца и разочаровался. В шкатулке лежали деньги и два письма. Одно мне было знакомо. Я писал его отцу по прибытии на Западный фронт. Другое — записка отца. Развернул записку — и в комнате загудел глуховатый голос отца:

Саша!

Ухожу на фронт. Иначе не могу. Совесть гонит. Надеюсь, ты прочитаешь мое письмо не позже, как летом этого года. Оставил Татьяне двадцать пудов картошки, чтоб для тебя засадила огород. Пей молоко — две наших козы тоже у нее. Денег не жалей, но Татьяне не давай. У тебя все свое. Будь счастлив, Саша.

Твой отец В. Ершов. 14.04.42 г.

На крыльце послышались шаги. Я закрыл сундук и спрятал ключ. Не хотелось, чтобы посторонние видели шкатулку отца… Вошел Шилов:

— Где ты, Саша, пропадаешь? Валентина баню топит.

— Я уже видел дым и приготовил белье.

Мы вместе вышли на крыльцо. Поспела баня. Лежа на полке и нахлестываясь березовым веником, Шилов спросил:

— Ты ничего не говорил Светлане о Зосе?

— Сам должен сказать. Я на такие вещи не способен.

Видимо, у них состоялся неприятный семейный разговор о Зосе. Но мой ответ пришелся Шилову по душе. Он понял, что Светлана никогда не услышит от меня этого имени, и успокоился, а мне становилось тошно от закулисных проделок Шилова…

— Саша? Что это у вас — ревность? — неожиданно спросил Невзоров, вглядываясь в подпухшие от бессонницы глаза Ершова.

— Не знаю, товарищ старший лейтенант. Все может быть.

— Мне кажется, ревность, — продолжал Невзоров. — Только напрасно вы обвиняете Шилова в преследовании вашей невесты. Не спорю. Может, он и любил Светлану, но жениться на ней не допускал даже в мысли.

— Почему?

— Потому что женитьба — помеха дезертирству. Кроме Татьяны Федоровны с ее животной любовью к своему дитяти, ни одна порядочная женщина, в том числе и Светлана, не согласится принести себя в жертву мужу-дезертиру, чтобы вечно кормить его и прятать в подвал от чужих людей. Она не примет такого мужа. Уйдет от него и сама же донесет властям. Это понимал Шилов.

— Тогда… зачем ему понадобилось волочиться за Светланой и скрывать от нее свои любовные связи с Зосей?

Невзоров усмехнулся, снисходительно покачав головой. Поднялся со стула, молча подошел к Ершову и по-дружески положил ему на плечо руку:

— Для отвода глаз, Саша… Шилов уже тогда готовил почву для бегства, чтобы обеспечить безопасность будущего подпольного существования. Это не так уж трудно понять… Скажу больше. Рано вы, Саша, начали оберегать Светлану от посягательств Шилова. Может случиться так, что Светлана не станет и вашей женой, если вы будете пренебрегать моими советами.

От последней мысли, высказанной Невзоровым, Ершова передернуло. "Что это — угроза или в самом деле — дружеский совет?" — мысленно взвешивал Ершов. Ему очень хотелось узнать, на что намекает следователь, и он тут же спросил Невзорова:

— Какими советами?

— Позже скажу, Саша. Следствие не закончено. А сейчас — продолжайте.

Ершов в растерянности дернул плечом и окончательно смутился. На лице его выступили багровые пятна. Веки отяжелели. Глаза померкли. Над ресницами правого глазного яблока запрыгала маленькая жилочка, как при нервном потрясении. Он опустил голову и с минуту молчал.

— Хорошо, товарищ старший лейтенант, будем продолжать, — еле выдавил из гортани Ершов, забыв в это мгновение, на чем он, собственно, остановился.

— Вы говорили о бане, — напомнил Невзоров, прочитав в глазах своего следственного крайнее замешательство…

— Да… О бане… Это точно… Мы вышли из бани, — сказал наконец Ершов припоминая ход дальнейших событий этого дня. — Распарившись, я присел на ступеньку крыльца охладиться. С пастбища возвращались козы.