Михаил Шевердин - Вверяю сердце бурям Страница 34

Он из-под гущины бровей смерил взглядом постную физиономию своего советника Мирзы. Кагарбек терпеть не мог советов этого надоедливого эмиссара, присланного к нему из Афганистана англичанами. Мирза ничего не смыслил в военных налетах, ни в корме для коней, ни в водопое, ни в седлах, ни в том, как, положив под седельную подушку кусок самого жесткого верблюжьего мяса, через десять ташей сделать нежным и вкусным, хоть сырым кусай и ешь... Нет, Мирзе лучше не задавать вопросов. Он сам день и ночь зудит и зудит.

Но в вопросе, можно ли спать с женой эмира или это запрет, тут, пожалуй, этот книжный червь, бьющий постоянно по своему небу языком говорун, может что-либо посоветовать.

Абдукагар весь нетерпение. С одной стороны, он не знает, как подступиться к Мирзе со столь щекотливым вопросом, а с другой... не говорить же об этом в присутствии Наргис.

Но Мирза раскрывает рот сам без вопроса. Он, подняв перед собой свои тонкие, белые ладони, произносит молитву благодарения: «Хейли баррака...».

Молитва прочитана... Но Мирза не кончил. Он движением руки останавливает уже приподнявшегося, чтобы встать, Абдукагара и его есаулов. Не раньше чем они снова сели и с некоторым сомнением глянули на него и в глубь ниши, Мирза снова открывает рот, чтобы издать скрипучие звуки...

Вот когда душа Наргис затрепетала птичкой в когтях кота. То, что говорил Мирза, могло напугать, убить кого угодно.

Слова Мирзы ужаснули и Кагарбека и его помощников.

Самого Абдукагара словно трахнули арбяной оглоблей по макушке бритого черепа. Он, кстати, в блаженном состоянии духа, предаваясь сладостным мечтам, все еще блестевший от растопленного в плове сала, растирал только сегодня чисто выбритый череп. Абдукагар даже хрипло взвыл при словах своего советника: ничего подобного он не ждал.

Совсем плохо стало Наргис. Сердце у нее захолонуло, как говорят о бедственных обстоятельствах кишлачные тетушки и мамушки.

Хриплый, деревянный голос вещял так, что было слышно, наверное, во всем караван-сарае:

— Раздеть догола... Привязать к хвосту скакуна, подложив ему колючки под потник. Погнать в степь. Прогнать за десять ташей. Пусть смотрят на нее, нагую, звери, люди, небеса. Пусть так снимет своим позором позор халифа. Пусть камни и колючка сдерут с нее всю опозоренную кожу. И пусть подохнет как собака...

Мирза встал и ткнул рукой прямо над дастарханом, над блюдом с остатками жира и плавающими в кем рисинками, в грудь Абдукагару.

— Исполняй! Это говорю тебе я — муфтий Стамбула. Поспеши! Не теряй времени. Она предательница и клятвопреступница, за ней сейчас явятся красные дьяволы. А ты, командующий армией ислама, разнежился, разнюнился, словно томный Меджнун перед Лейли. Кто она? Позор мусульманских женщин! Гнусный пример разврата. Эй, несите арканы, рвите одежды, привязывайте... Вон выбегает ее конь. Быстрее!

Ошеломлен, растерян Абдукагар. Он подавлен. Дико разочарован. Не такого совета он ожидал от всесильного Мирзы.

Весь в испарине, багровый, он возражает. Он боится Мирзы. Тот подавляет его не столько своими полномочиями от эмира и ференгов, сколько змеиным взглядом. И сейчас взгляд делает свое дело. Он сдается. Какой ужасный скачок из сада мечтаний и цветов в пропасть злодеяний и жестокости!

Но при всей своей дикости и грубости Кагарбек в отношении женщины не может допустить такого надругательства.

— Зачем, так сказать, обнажать... позорить прелести? Она виновата, преступница. Побить камнями... Тебя, Наргис, не будут долго мучить. Но покорись. Я прикажу вырыть яму. Тебя положат в мешок и опустят туда по груди... Видишь, тебя нельзя обнажить. Тебя надо бы утопить, но нет реки. Тебя забросают камнями. А мешок завяжут над головой. Нельзя повредить такую красоту... И кровь супруги халифа не прольется.

Самое страшное было даже не в смысле того, что говорил этот волосатый, с масляными глазками, добродушный толстяк, а в хладнокровном его, безразличном тоне.

И Наргис понимала с замиранием сердца, что он не пугает. Что он всерьез обсуждает вопрос о казни.

Она мысленно заметалась в безвыходности положения. Боролась прежде всего сама с собой. Она преодолевала себя.

Но Наргис растерялась только на мгновение. Слишком резок был поворот от гостеприимства, от плова, от сальных улыбок к угрозам.

Свое женское достоинство Наргис сумеет защитить.

«Боже, неужели они вообразили, что я попытаюсь торговаться за свою жизнь! Неужели они воображают, что все женщины имеют малодушное сердце».

Ни одна искорка надежды на родственные чувства брата Мирзы не промелькнула у нее в голове. Она даже не поразилась, что именно брат произнес первый приговор. Брат давно уже не брат.

Он гадина.

Но степняк Абдукагар!.. Он-то туда же. У него-то совсем другой характер и обычай. Он, видно, совсем спятил.

Но откуда могла знать Наргис мысли Абдукагара.

Откуда могла Наргис сообразить, что в Абдукагаре взыграли чувства собственника. Он был им, когда управлялся со своими поместьями и отарами. Он остался им, когда судьба подбросила его на высшую ступеньку силы и могущества.

Нить мыслей Абдукагара, когда он облизывал пальцы после плова, раскручивалась примерно так:

«Господин советник решил надругаться по шариату над этой красавицей. Красива супруга халифа. Неприкосновенна! Не подлежит утеснениям и насилию. Раз советник, он же и муфтий Стамбула говорит, что красавицу Наргис можно и нужно казнить, значит, он знает, что это можно сделать безнаказанно. Хош! Раз он говорит, что сначала нужно ее опозорить, значит, он знает, что позора халифу не будет. Жена человека — имущество человека. Если причинишь вред имуществу человека, подлежишь суду. Господин Мирза хочет сделать вред прелестнице, поувечить ее тело пери. Вред имуществу халифа. Значит, она — Наргис, уже не имущество халифа. Ага, раз так — она мое имущество, моя собственность. И я...»

Из-под насупленных бровей он деловито рассматривал Мирзу. Его советы ему изрядно надоели. Он не противоречил, но просто делал по-своему. Но в мелочах. Плохо разбираясь в политике, он знал одно — надо воевать против большевиков. Большевики отдали землю босякам и нищим, прижали баев и кулаков. Сам Абдукагар давно уже не был ни баем, ни кулаком. Но они наняли его воевать за них. Они платили ему хорошо. Они позволяли ему грабить, наживать грабежом имущество. Обещали после войны землю, звания, жен, коней. Бек Абдукагар воевал за эмира добросовестно, с умением и храбростью. Он выполнял эмирские указания через его советника, вкрадчивого, жестокого Мирзу. Мирза говорил ему: «Надо убить» — и он приказывал убивать... Вот и сейчас...

Но сейчас он не хотел убивать: такую прелестную пери!..

Вот еще! Этот советник вздумает еще предложить золото бросить в реку. Или взять драгоценный камень и разбить вдребезги его тешой... Убить такую красавицу!

Нет. Наргис принадлежит теперь по праву захвата — так говорится в коране пророка Мухаммеда — ему, Абдукагару, и он никому ее не отдаст. Разве халиф потребует ее обратно? Нет. Сеид Алимхан далеко, где-то скитается по степи и горам. И Мирза сказал, что она, Наргис, больше не жена эмира.

Теперь Наргис будет женой Абдукагара. Все!

Мирза не смотрел на несчастную. Он перебирал четки и ждал, что еще скажет ему мужлан и тупица Абдукагар. Мирза не намеревался спорить, вступать в дискуссии. Надо было только обставить казнь дерзкой большевички так, чтобы весь Туркестан содрогнулся, чтобы все женщины взвыли от ужаса, чтобы им неповадно было открывать лицо, забрасывать паранджу с чачваном в костер, чтобы женщины-мусульманки не лезли бы в Красную Армию.

Но расправиться с Наргис оказалось не так-то просто. На пути встал Кагарбек. И тогда Мирза тотчас после трапезы посылает срочно нарочного в соседний кишлак привезти жившего там в изгнании известнейшего и почтеннейшего ахунда.

Пусть ахунд судит женщину. Мирза не имеет звания казия и не может судить жен халифа. Он не судья.

Цель же была ясная и четкая. Судить Наргис так, чтобы весь свет содрогнулся.

Всякая, даже минутная отсрочка казни для осужденного — кусочек надежды.

Полная горестных и в то же время яростных размышлений, Наргис сидела все еще в темной от надвинувшейся тени нише — солнце уже клонилось к западу. Двор караван-сарая наполнился дымом и гарью от кипящего бараньего сала с кунжутным маслом. От дыма першило в горле и бородачи, хлопотавшие у свежуемых бараньих туш, кашляли с каким-то особым надрывом.

Перхающие звуки болью откликались в сердце Наргис. Бандиты сейчас оживлены и хлопотливы — режут и потрошат баранов, кашляют нарочито громко, мрачно развлекаются. С каким же любопытством будут они смотреть на казнь, ее казнь, когда придет ахунд.