Георгий Артозеев - Партизанская быль Страница 35

Правда, — соображал я, — надо учесть авторитет Федорова, его привычку руководить людьми, отвечать за них. Но ведь и он с этой привычкой не родился, авторитет к нему не сам пришел. Форсировали по его приказу трудные места такие же люди.

Вот так стою и размышляю, и мучаюсь, никак не могу открыть рта, чтобы дать команду на переправу. Наконец, когда я решился, дал, несколько новичков стали возражать:

— Лучше погибнуть в бою, чем так зря пропасть!.. — услышал я разговор. Не успел я призвать их к партизанскому порядку, как вдруг вмешивается Вася Коробко. Парнишка он был исключительно спокойный и, несмотря на свою молодость, имел многие качества выдержанного старого партизана. Даже когда Вася проявлял отчаянную храбрость, он делал это без горячности и возбуждения и никогда сам не видел в своих поступках ничего особенного.

— Верно, еще не знаете, как партизаны воюют?

— Мы вам сейчас расскажем. — дополнил Васины слова другой комсомолец — Николай Крез.

Я не стал слушать их разговора, подошел к самому берегу и тихо приказал: «Коммунисты, вперед!» Тотчас разделись, готовясь войти в воду, Василий Гулак и Саша Егоров. За ними другие. На берегу уже лежали собранные ими и связанные лозой и вожжами жерди.

Вот Гулак, стоя на краю плотины, набросил ремень на ближайший свайный столб, верхом на связанных жердях подтянулся к нему. Ребята стали перебрасывать ему новые жерди.

За Гулаком полезли на сваи другие ребята. Они вязали жерди над обдающим их ледяными брызгами водоворотом. Глыбы льда лезли на них — они отталкивали их ногами. Льдины будто сознательно объединяли силы — громоздились одна на другую и разрушали непрочный труд добровольных саперов. Вода уносила жерди, но с берега подбрасывали все новые, и скоро пять столбов оказались соединенными тонкими, казалось, очень ненадежными переходами, вернее перелазами. На них и начали класть принесенные с хутора доски, ворота.

Грохот падающей воды и льда заглушал шум нашей работы. К утру над водопадом протянулась переправа. Когда люди двинулись по ней, она задрожала, как натянутая струна. Я поставил на каждом берегу по четыре человека, дал им связанные вожжи, они их держали на случай разрыва переправы.

Наконец я облегченно вздохнул. Все мои люди на той стороне. Но это только половина дела. С лошадьми беда: не идут в воду.

Поскольку наш мосток хорошо показал себя, мы перетащили по нему и грузы. А коней никто не мог заставить пуститься вплавь. Какой ты ни есть командир — скотине до тебя дела нет. Она не слушается, хоть плачь. А тем временем из села, где стоит гарнизон полицаев, уже понеслись звуки утренней побудки. Вот и делай что хочешь. Оставить отряд без лошадей нельзя.

Одна серая молодая кобылка оказалась по смелее других — пустилась вплавь. На середине реки льдина сбила её, и животное сгинуло в быстром потоке. Получилось, что не зря кони боялись: чуяли, что с паводком им не справиться.

Я приказал тащить их к переправе. Не идут. Не желают вступать на трясущийся мосток, пятятся; две чуть не свалились с насыпи в воду. И тут мне пришло в голову, как избавить лошадей от страха. Мы быстро собрали все лишнее из одежды, поснимали даже куртки, использовали мешки, одеяла и намотали все животным на головы. И ничего, — пошли. Только один мерин так артачился, что свалился с настила — и был таков.

Мы победили бурные воды Ревно. И когда колонна уже двинулась дальше, напряженное состояние, в котором я все время находился, спало. Я почувствовал себя таким разбитым, будто все эти люди и кони прошли по мне. Голова болела, все тело ломило, промокшая одежда стала холодной и тяжелой. Что за черт? Уж не захворал ли так некстати?.. Подумал и засмеялся. Понял: все это от переживаний. Бывал я в переходах и более трудных, но рядовым.

Шапка Мономаха

Во время нашего зимнего рейда в Клетнянские леса, на Черниговщине, в Семеновском районе была оставлена группа бывших разведчиков во главе с Иваном Бугристым. Мы уже знали, что группа разрослась, стала основой для местного отрядика. Отрядик этот я должен был найти и присоединить к себе.

Как только мне стало известно, что группа стоит в гуще соснового леса урочища «Рогозное», мы двинулись туда всем отрядом. Ивана Бугристого я знал давно и как будто неплохо. Вместе воевали, вместе ходили в разведку — старый федоровский партизан. Поэтому, когда встретились, очень удивило меня его поведение.

Бугристый встретил нас руганью:

— Вы потише не могли подойти, черт бы вас взял!

— Это что, вместо приветствия?

— А чего демаскируете! Треск, грохот, никакой конспирации.

Да ты не волнуйся. Видишь — нас сила!

— А что мне твоя сила? За своих людей я отвечаю. А тут шум, кони ржут, черт-те что делается! — II он кинулся к нашим бойцам, требуя соблюдения тишины. Я поглядел кругом, поговорил с его партизанами. И еще больше удивился.

Двадцать семь человек жили в грязной, запущенной, темной землянке. Тут же и готовили пищу; костры не разводили, чтобы не быть замеченными. По ночам они накаливали печку и варили на два, а то и на три дня. Суп прокисал в бидонах. Люди хворали.

Днем, кроме назначенных на заставу, выходить из землянки никому не разрешалось. А застава в нескольких шагах.

— Что вы тут людей квасите? — спросил я у Ивана.

— Ждем полного тепла. Лист разовьется — полегчает. — хмуро ответил он.

— А что же, ваше оружие только летом годится?

— Я не могу рисковать людьми. К тому же больные, видишь.

— Ты сам их больными сделал!

Иван вскипел. Но не успел излить на меня свой гнев, как увидел, что наши бойцы располагаются как дома, разводят костры. Это подлило масло в огонь.

— Эй, вы что, спятили? А ну, тушите сейчас же!.. А ты, — обратился он ко мне свирепым голосом, — чего людей своих распускаешь?!

Я отвел его в сторону, показал приказ Попудренко.

Признаться я думал: «Узнает такой крикун, что его сместили — еще больше разорется или надуется, обидится». Но Бугристый вдруг просиял и воскликнул:

— Слава тебе, господи!.. Сняли с меня, наконец, эту «шапку Мономаха»! Ур-ра!.. Раз так — делай, что хочешь! — И он принялся рассказывать мне, как измучился ответственностью за людей, как счастлив нашему приходу. — Я как будто снова народился на свет! — говорил он. — Пусть теперь твоя голова обо всем болит! Стучите, пойте песни, жгите костры, вам виднее! Ваша сила, и я — ваш. Принимай скорей отряд. Ох, и намаялся я в командирах!

Не только сам Бугристый — вся его группа была счастлива тем, что кончилась их «консервированная жизнь».

Оживились новички, которые в партизанах у Бугристого ничего, кроме землянки, не видали. А уж наши «старенькие» вовсе воспрянули духом.

Федоровцы расспрашивали старых товарищей о соединении: все для них было новостью, и они накинулись на нас как голодные. Кстати, голодные они были и впрямь. Когда на наших кострах поспел свежий завтрак, впервые за долгое время поели по-человечески.

Позднее, когда вся группа узнала о смене командования, ко мне подошли два молодых парня и я снова услышал от них упоминание о шапке Мономаха:

— А что, товарищ командир, у Бугристого за шапка такая была? — спросил один из них. — Мы ее никогда не видели. Отдал он ее теперь вам или нет?..

Я объяснил им, как мог, что был на Руси такой князь — Мономах, а другой князь или царь, который носил его головной убор по наследству, пожаловался на тяжесть этой шапки. Он имел в виду, конечно, ответственность, которую налагает власть. Впрочем, за подробным объяснением я отослал обоих парней к будущему нашему комиссару. Я тогда еще не знал, каким он станет комиссаром. Было известно, что он школьный учитель. Значит, ему и карты в руки.

Мне же хотелось поговорить с ним о другом. Признаться, беспокоило: каков человек? Как мог допустить развал группы?

Я застал комиссара Немченко в землянке совершенно больным. Шел я к нему с мыслью, что Попудренко ошибся, назначив его комиссаром. Даже думал — не запросить ли мне командира о другой кандидатуре? Я прямо, без обиняков, спросил у Немченко: как мог коммунист примириться с положением, в которое поставил всю группу Бугристый?

Он заволновался.

— Если бы вы знали. Сколько раз я поднимал об этом разговор! Мы собирали партийную группу — тут нас пять человек. Да ведь главное в том, что решительно все, кроме, может быть, нескольких из вновь пришедших, понимали, что мы уже перестали быть партизанами. Мы говорили об этом Бугристому.

— А он?

— Он твердил одно: «Я получил от командования специальное задание, выполнил его. Чего же еще?! Я отвечаю за людей». И точка. Ну, что тут можно было сделать? Он нам еще указывал на пример пулеметчиков Авксентьева: сидели, — говорит, — два месяца в лесу тихо; без толку никуда не совались. Зато, когда пришли в соединение, ударным взводом стали!