С утра до вечера. В чистом поле - Ромуальдас Ланкаускас Страница 35

многому он успел привыкнуть, но кое-что не поддавалось разумению. У старика не умещалось в голове, как человек может полдня ничего не делать, только болтать и пить. Как могут молодые парни и девки обниматься у него на глазах? Почему они вихляются и строят рожи, почему такие бледные и хилые? Почему они столько курят, задыхаясь в дыму? Сопляки! Усы еще не растут, а уж вино лакают. Видать, родители денег не жалеют. Эх, спустить бы штаны! Только на пользу бы пошло. А потом к работе приставить. Город жил своей странной жизнью. Эта жизнь проходила перед глазами у старика, но оставалась далекой, непонятной, как прежде. Часто его охватывала ярость. Он хотел схватить буянящего подростка за шиворот и вышвырнуть за дверь или надавать ему по шее. Бывало, он с трудом удерживался…

Быстро смеркается. Старик зажигает свет в кафе и снова занимает свое место в раздевалке. Хлопает стеклянная в металлической оправе дверь: начинают собираться вечерние посетители. В основном, молодежь.

Вот мужчины обложили бар. Сверкающий экспресс шумит, шипит, пышет паром. Женщина за стойкой едва поспевает делать кофе и разливать напитки. В пепельницах тлеют сигареты. Пахнет кофе. Шум голосов все гуще. Двое парней дымят сигаретами, опершись локтями о стойку. Старик слышит их голоса: «Триста граммов портвейна!» Потом: «Повторить!» Трое мужчин с одутловатыми лицами (их костюмы пошиты из добротной материи) попивают коньяк. Шеи у них багровые, жирок ложится толстыми складками на воротник пиджака. У них водятся деньги. Для них ничего не стоит выпить целую бутылку. Лица у мужчин все больше багровеют; они заказывают еще и еще. Старик пускает ленту магнитофона, на которой это, шум такой… Какие-то твисты… Или как их там? Старику они не нравятся. Не любит он и этот горланящий ящик. Его бы воля, порубил бы его топором. А посетителям музыка нравится. Услышат — сразу ерзают. И старик меняет катушки, нажимает на клавиши. Катушки вертятся, вертятся, вертятся… Кафе шумит, кафе гудит. Магнитофон ревет. Музыка каждый вечер все та же. Только люди меняются, попадаются новые, невиданные лица. Но много и привычных.

Снова хлопает дверь. Входит парень с девушкой в черных чулках. Оба они в снегу. Парень снимает пальто с девушки, воротник — из шкуры какого-то зверька. Подает старику. Девушка улыбается спутнику. Красивая, чертяка! Ее волосы сверкают от тающих снежинок, когда она причесывается, стоя перед зеркалом, покачиваясь на длинных ногах в черных туфельках. Суровое сердце старика тает, когда он смотрит на девушку. Он готов ей кое-что простить. Парочка высматривает свободный столик. Наконец с трудом находит — другая парочка встает, идет к выходу. Они садятся, счастливые, что нашли место. Парень зажигает девушке сигарету. Она затягивается, держа сигарету в тонких пальцах. Парень что-то рассказывает ей, она смеется, но смех не слышен в общем гуле.

Молодой человек в рябом потертом пиджаке снимает в фойе трубку телефона, набирает номер, просит позвать кого-то. Он нетерпеливо ждет, перебирая ногами.

— Алло! Гражина? Узнаешь? Как жизнь? Откуда звоню? Из кафешки. Приходи, а? Ну, приходи. Не можешь? Почему не можешь? Экзамены? Да плюнь ты на эти экзамены! Время есть. Приходи. Мировой вечер. На дворе снег… Правда, не придешь? (В его голосе звучит разочарование.) Вот как. Мгм. Понятно. Ну, тогда гудбай!

Он швыряет трубку и идет к стойке за сигаретами. «Так ему и надо, — думает старик. — Нечего мешать девушке заниматься, нечего крутить ей голову».

Нити дыма извиваются под потолком. В кафе становится жарко, нестерпимо душно. Старик задыхается от дыма. Больше всего он ненавидит духоту. Он то и дело открывает дверь, впускает свежий воздух, жадно втягивает его в легкие. Мужчины у стойки оборачиваются.

— Закройте дверь! Сквозняк.

— Так и простудиться недолго.

— Воздуху надо! — басом огрызается старик и закрывает дверь. Он возвращается на свое место у гардероба. Зло косится на мужчин. Его массивное, тяжелое, словно вырезанное из твердого дерева, лицо сереет; крупные пальцы сердито ерзают. Свежего воздуха боятся! Вот дурни!

Через минутку старик снова приоткрывает дверь и выглядывает на белую улицу. Снег. Снег кругом. Прохожие — в снегу. Машины в снегу. Прохожих немного: уже поздно. Старик смотрит на старые карманные часы с крышкой: половина одиннадцатого. Пора запирать дверь. На этот вечер хватит. Старик больше не впустит ни одного. Никакие просьбы, мольбы, увещевания («Впустите, только на пять минут!») не трогают его. Хватит. Он знает, что официантки дадут ему жару, впусти он хоть одного. Он только выпускает. Кафе понемногу пустеет. Официантки тушат огни, чтобы выкурить засидевшихся клиентов. Посетители неохотно расходятся. Что поделаешь, так уж заведено. Ослабевший гражданин дремлет, навалившись на столик. Последний. Старик крепко трясет его за плечо, будит, приводит к раздевалке, помогает облачиться, напяливает на голову помятую шляпу. Гражданин внезапно трезвеет, сует старику в руку несколько монеток, и выходит в дверь, что-то бормоча под нос. А на дворе скользко. Нелегко ему будет дойти домой…

На вешалке остается только одно пальто — стариковская шуба, крытая серым домотканым сукном. Старик надевает ее, нахлобучивает заячий треух, желает спокойной ночи официанткам и выходит на улицу. В свете фонаря кружатся одинокие снежинки. Старик долго стоит на мягком тротуаре, вдыхая в легкие холодный, свежий ночной воздух, просто пьет его и все не может напиться. Небо над городскими крышами серое, но кое-где, в просветах туч, сверкают голубые звезды. Часы на колокольне отзванивают время; звонкие, оглушительные удары плывут над городом.

Старик дожидается двенадцатого удара и еще раз затягивается воздухом. Его ноги оставляют в снегу огромные глубокие следы, но вскоре начинается снегопад, и снег заполняет их.

НИКОГДА

Мотоциклиста мучала жажда.

В первом же городке он затормозил у закусочной, поставил мотоцикл под деревом, смахнул кистью руки пыль с губ и открыл дверь.

Внутри было пусто. Лишь за одним из столиков сидела девушка и ела булочку, запивая чаем. Девушка подняла голову и внимательно посмотрела на него. Лицо у нее было совсем юное, привлекательное, с нежными, почти детскими чертами.

У ног девушки стояла небольшая дорожная сумка.

— Лимонад, — сказал он, опершись на прилавок.

— Одну?

— Да.

Буфетчица закрыла журнал мод, откупорила бутылку и придвинула к нему стакан. Стакан не сверкал чистотой. Мотоциклист поморщился, но все-таки налил себе шипящего лимонада и стал жадно пить, утоляя жажду.

Мотоциклист пил, а девушка смотрела на него. В ее взгляде были любопытство и еще что-то, чего не передашь словами.

Он тоже взглянул на нее. Девушка чуть-чуть покраснела и опустила глаза. Глаза у нее были удивительно красивые.

Мотоциклисту вдруг захотелось подольше задержаться в этом городке.