Здесь, под небом чужим - Валерий Дмитриевич Поволяев Страница 36

пулеметного полка Кожин, чтобы достойно встретить наступающую 42-ю дивизию. Тачанки вынеслись из села навстречу пехотной цепи, на лету лихо развернулись и в то же мгновение раздался частый пулеметный стук. Огонь был таким плотным, что от него, казалось, должно было лопнуть небо – даже воздух раскалился… Звук рвал уши, земля дрожала, недавно выпавший снег стремительно слизнула теплая кровяная река.

Срубив наступающую цепь, пулеметы умолкли, из-за тачанок вынеслась конница Алексея Марченко.

И дивизия – опытная, боевая, умелая – не выдержала и побежала. Конница отсекла от дивизии целую бригаду и погнала ее в село.

– Что будем делать с пленными, батька? – спросил у Махно Марченко. – Рубить?

– Жалко, – с неожиданной печалью ответил Махно. – Так мы всю Россию изрубим. Кто же тогда завтра будет жить на этой земле? А?

Марченко отвел глаза в сторону. После того, что он видел в Крыму, ему было наплевать на то, кто будет жить в России завтра.

В это время батьке доложили, что с юга на село наступает Донская дивизия, – точнее, одна из ее бригад.

С донцами расправились тем же способом, что и с 42-й дивизией, – пехотную цепь встретили тачанки Кожина, следом под предводительством самого батьки вынеслась кавалерия. Часть бригады была уничтожена, часть взята в плен.

Махно вернулся в штаб исхудавший, серый, с усталыми глазами. Некоторое время он, сгорбившись и расслабленно шевеля губами, стоял над гудящей плитой, в которой жарко горели кизяки, грел руки и отходил от атаки, потом обернулся к сидевшему за столом Белашу – аккуратно выбритому, причесанному на пробор, спокойному: и когда только Белаш умудряется приводить себя в порядок, непонятно… Почти все командиры ходят небритые, многие в рваной одежде – починить некогда, – а Белаш успевает следить за собой.

– Ну что, есть что-нибудь свежее от разведчиков? – спросил батька.

– Есть. Красные плотно обложили нас с севера – там подошли свежие части, образовали второй ярус… В общем, создали настоящий силовой пояс, который прошибить будет очень трудно.

Батька продолжал стоять над гудящей плитой. Потирал руки, шевелил губами – верхняя губа привычно наползла на нижнюю, лоб его был испещрен морщинами – Махно впитывал в себя информацию и соображал.

– А на юге что? – спросил он.

– На юге – все та же Донская дивизия и никакого усиления.

– Это красные сделали специально, чтобы мы пошли на юг. Ну что ж… Мы сделаем все, чтобы они утвердились в мысли: прорываться мы будем на юг и только на юг, – Махно усмехнулся, – в заранее приготовленный мешок. Но прорываться, Виктор Федорович, мы будем на север. Ночью. Задов сообщил, что ночью там предстоит пересмена бригад, вот в эту щель, когда в окопах никого не останется, мы и должны будем нырнуть. Но слух мы распространим – особенно среди пленных, – что прорываться будем на юг. Там, где у красных – самое слабое место.

– Что делать с пленными?

– Ты, Виктор Федорович, совсем стал похож на Алексея Марченко: тот все время задает этот вопрос.

– Я понимаю Марченко, – негромко произнес Белаш.

– И я понимаю. Только не разделяю его точку зрения. Часть пленных – ту, которая захочет вступить в наши ряды, возьмем к себе, ту же часть, которой не по душе вольное черное знамя, отпустим на все четыре стороны. Домой. Пусть катятся колбаской. – Махно пошевелил пальцами и разогнулся, помял себе поясницу. Лицо его было красным от жара плиты. – Что, Виктор Федорович, не разделяешь мою точку зрения?

– Почему? Разделяю. Более того – считаю ее единственно здравой.

– Те пленные, которые уйдут, принесут красным весть, что прорываться мы будем на юг. Красные сегодня же ночью будут об этом знать.

– Логично, – согласился с батькой начальник штаба.

– Попробовал бы ты мне сказать, что нелогично! – Махно хмыкнул, морщины на сером усталом лице разгладились. Он помотал в воздухе рукой, будто актер, приветствующий в цирке зрителей.

– А как быть с командирами? – спросил Белаш.

– С командирами – как обычно…

По всем расчетам главкомюжа Фрунзе батька Махно не должен был выскочить из ловушки, которая была ему приготовлена, а он выскочил – ударил в стык между двумя дивизиями, когда одна бригада меняла на позициях другую, ударил сильно – только буденовки полетели в разные стороны, – проложил себе коридор и вскоре очутился в Конских Раздорах.

Конские Раздоры были не просто тыловым селом, это была узловая снабженческая точка: там собрались обозы пяти дивизий. Какого только добра не оказалось там: и новенькое обмундирование – свежие, пахнущие фабрикой комплекты, и пулеметы с винтовками, еще ни разу не опробованные в деле, с непрокаленными стрельбой стволами, хорошо смазанные, и патроны со снарядами, и провиант разный – мука, сахар, солонина – роскошная украинская свинина! Махно, когда ему доложили о богатой добыче, потер руки…

– Взять надо только самое необходимое, – сказал он. – Все не увезем. Излишки раздайте крестьянам.

Махновская армия нарядилась в новенькое красноармейское обмундирование, в островерхие буденовки и шинели, украшенные синими и бордовыми суконными стрелами – по роду войск.

Батька оглядел своих выстроившихся воинов, пробурчал, нахмурив брови:

– Фрунзе на вас нет!

Но по глазам его было видно: доволен, что хлопцы наконец-то посрывали с себя рванье и стали походить на людей. Сам батька довольствовался той одеждой, что у него имелась – гардероб свой не пополнял, носил теплую бекешу на бараньем меху и обычную крестьянскую папаху, помятую, уже потерявшую форму. Ни желтых, ни малиновых бархатных штанов у него уже не было, и красных сафьяновых сапог тоже не было – сапоги он носил обычные, солдатские…

А Фрунзе в это время распекал своих командиров, кричал в телефон, не выбирая выражений:

– Раззявы! Махно сидел так плотно в мешке, осталось только прихлопнуть его чем-нибудь тяжелым, и от батьки этого осталось бы мокрое место, а вы его упустили! Кто в этом виноват, а? Кто?

Виноватых, как всегда, не было, и Фрунзе приказам по фронту назначил специальную комиссию для разбора случившегося.

– Тех, кто провинился, – под трибунал! – такую накачку дал он председателю комиссии – члену Реввоенсовета Четвертой армии Грюнштейну. – Приговоры – вплоть до расстрела!

Окружающий народ давно не видел главкомюжа сорвавшимся – обычно сдержанный, волевой, он редко выходил из себя. А тут вышел.

Батьку снова попробовали зажать – на этот раз силами Первой конной армии под командой Буденного, и вновь из этой попытки ничего не получилось. Махно обвел простодушного командарма-один вокруг пальца, как мальчишку.

Поскольку обмундирование у батьки было новое, с иголочки, красноармейское, Махно и решил этим фактом воспользоваться. Нашел красное знамя, нацепил его на древко и строем, под музыку «Интернационала» двинулся на буденновскую бригаду, оказавшуюся у него на пути. Командир бригады кинулся звонить Буденному:

– Семен Михайлович, на нашем участке фронта никаких махновцев нет. Выходит какая-то крупная часть под красным знаменем…

– Раз красное знамя – значит, свои, – резонно решил