Здесь, под небом чужим - Валерий Дмитриевич Поволяев Страница 37

Командир бригады некоторое время слушал, как над позициями гремит «Интернационал», лицо у него было торжественным, вдохновленным, потом он выпрыгнул из окопа и двинулся навстречу ровному, четко отбивающему шаг строю красноармейцев.

Прошло несколько мгновений, и из-за строя вылетела лава – также в красноармейских шинелях и под кумачовым стягом, – с лихим Алексеем Марченко во главе, конники начали вытягивать из ножен шашки…

В следующую секунду командир буденновской бригады был развален пополам – только фонтан крови брызнул во все стороны, да неверящий стон повис над окопами, в которых расположились спешившиеся буденновцы.

Узнав о том, как была разгромлена прославленная бригада – гордость Первой конной армии, Фрунзе долго сидел молча, словно бы впав в некое болезненное онемение, потом приказал соединить его с Буденным.

Старый рубака только ахал и охал, но ничего не мог сказать в свое оправдание.

– Если еще раз такое случится – пойдете под трибунал, – пригрозил Фрунзе Буденному.

Тот крякнул от досады и умолк.

– Черт знает что происходит! – ругался Фрунзе. – Врангеля из Крыма выперли за две недели, даже духа его не осталось, а за этим летучим разбойником гоняемся полтора месяца и никак не можем прихлопнуть. Вот напасть! Призрак, а не человек.

Бывали дни, когда красная конница плотно садилась на хвост махновцам, обкладывала их с флангов, подбиралась к голове, прицеливалась к глотке, стремилась загнать в ловушку, но махновцы у всех на глазах, на полном скаку проваливались в какую-нибудь балку, уходили вниз и растворялись, словно бы их и не было.

Красные командиры недоуменно переглядывались:

– Куда же этот гад подевался? Вот нечистая сила!

Махно был неуловим. Но людей у него становилось все меньше и меньше – красные махновцев в плен не брали, рубили беспощадно, ни одного человека не оставляя в живых. Махновцы платили красным тем же.

Все чаще и чаще батька уклонялся от прямых стычек, обходил стороной крупные населенные пункты, отдыхал, лишь оторвавшись от красных, в каких-нибудь затуманенных логах или рощах, выставив по всему периметру пикеты. Сколько времени будет продолжаться отдых, никто никогда не знал – в любую минуту могли затрещать выстрелы… У Махно гноилась незалеченная нога, грудь батькину разваливал тяжелый хриплый кашель.

– Эх, доля, доля… – вздыхал он.

Первая конная не отпускала махновцев – сидела на хвосте, будто привязанная гиря, никакие уловки не помогали отвязаться, – а Махно так хотелось рвануть вперед и раствориться в пространстве, в воздухе, нырнуть под землю, затаиться там… Не давала покоя и бригада Максима Примакова, теребила его каждый день. И 14-я дивизия Александра Пархоменко. И Буденный, и Примаков, и Пархоменко были опытными бойцами и очень толковыми командирами.

Батька решил по льду форсировать Днепр и уйти на правую его сторону, менее примятую войной, менее исстрадавшуюся.

Переправа заняла целый день двадцать второго декабря.

Очутившись на Правобережье, первый налет Махно совершил на тихий малоприметный городок Новоукраинку.

Для захвата города батька использовал проверенную тактику – велел развернуть над походной колонной красное знамя. Форма на его подопечных красовалась прежняя, красноармейская, так что никто в городке, где стоял хорошо вооруженный, испытанный в боях полк, даже не усомнился в том, что пришли не красноармейцы – все считали, что пришла одна из буденновских частей.

Василий Куриленко стянул с головы папаху, заменил ее островерхим суконным шлемом с пришитой к нему красной звездой и нанес визит к городскому военкому.

Назвался командиром полка. Откинув бурку, показал орден Красного Знамени, привинченный к шинели. Фамилию выдумывать не стал – назвал свою.

Орден произвел впечатление. Военком, привстав на стуле, также назвался.

– Преследуем махновцев, переправившихся на этот берег Днепра, – сказал ему Куриленко. – Нам нужен корм для коней и тачанки взамен сломавшихся.

– Корм я вам найду, есть у меня запас, – военком засветился довольной улыбкой, – с тачанками хуже… Но и тут помогу.

– Нам много не надо. Сотню, полторы.

– Максимум, что я смогу обеспечить вам – пятьдесят.

– Ну хотя бы пятьдесят, – сдался, не стал настаивать Куриленко.

Через полчаса махновцы окружили казарму красноармейского полка и открыли пулеметный огонь по окнам.

Через несколько минут полк сдался. Командира и комиссара полка расстреляли перед строем – сделали это показательно, – потом расстреляли несколько членов партии.

Тех, кто захотел вступить в ряды махновцев, приняли, остальных отпустили. Федор Щусь, постаревший, с седыми прядями в висках, обычно молчаливый, – на этот раз взвился:

– Нас они не жалеют, ставят к стенке сотнями, мы же их милуем! За какие, спрашивается, такие заслуги? Более того – расстреливают не только нас – стали расстреливать тех, кто нам сочувствует… Я бы, батька, весь плененный полк пустил под пулеметы.

Губы у Махно задергались, он отрицательно затряс головой:

– Нет, нет и еще раз нет! Все равно всех нас не перестреляют, мы же уподобляться палачам не будем.

– Тьфу! – отплюнулся Щусь.

– Тех, кто не идет с нами, остается в городе, раздеть до гимнастерок, – приказал Махно. – Без теплой одежды они не вояки. А пока их оденут, пока достанут шинели с шапками, мы уже будем о-го-го где. Телеграфные и телефонные аппараты, имеющиеся в Новоукраинке, разбить. – Лицо у Махно дернулось: жалко было крушить дорогую технику, но делать было нечего – собственная жизнь дороже. – Все до единого!

Важно было, чтобы никто из городка не мог позвонить, не мог отбить телеграмму с сообщением о том, куда ушел Махно со своим войском.

Когда тут появятся красные, батька будет уже далеко.

Первой в Новоукраинку с гиканьем и песнями ворвалась дивизия Пархоменко. Полурастерзанный, с всклокоченными волосами военком подковылял к нему на согнутых ногах:

– Товарищ Пархоменко!

С комдивом он был знаком лично – тот полгода назад выступал у них на курсах краскомов с докладом.

Пархоменко приподнялся в седле:

– Ну!

– Махновцы ушли отсюда два часа назад.

– Куда направились?

– В сторону Песчаного Брода.

– Далеко не уйдут…

Дивизия Пархоменко, не останавливаясь, миновала городок и исчезла в заснеженной степи. От Новоукраинки до Песчаного Брода было всего девятнадцать километров.

– Никуда от нас таракан этот, Махно, не денется, – несколько раз повторил Пархоменко, сидя в седле, будто памятник. Мощное тело его источало силу.

Когда до Песчаного Брода оставалось пять километров, Пархоменко выслал вперед разведку. В степи, на открытом пространстве, мело, снег свивался в тугие жесткие кудри, взметывался вверх, заползал коням в разгоряченные ноздри, замерзал там.

– Коней берегите! – передал по колонне Пархоменко. – Как бы у них в ноздрях не образовались ледяные пробки – смотрите за этим внимательно. Иначе погубим коней!

Через сорок минут вернулись разведчики.

– Махно в селе, – доложили они, – расположился на отдых.

– Это хорошо! – взбодрился Пархоменко, приподнялся в седле, словно бы хотел окинуть взглядом свою длинную, опоясавшую степь серой лентой колонну, – всю колонну окинуть взглядом было невозможно, слишком далеко она растянулась, – и Пархоменко дал команду рассыпаться в лаву. – Мы