Клаус Гранцов - Пепел большой войны Дневник члена гитлерюгенда, 1943-1945 Страница 37

Командир был так разгневан, что он при нас выплеснул на землю почти готовый молочный суп. Однако нам удалось отвлечь его листовками, которые мы подобрали в лесу. Они были выпущены национальным комитетом «Свободная Германия»[192] и подписаны Паулюсом[193] и фон Зейдлицем.[194] В этих листовках нас призывали к переходу на сторону русских и сулили нам рай на земле. Причем в России. Вероятно, генералов каким-то образом заставили поставить свои подписи и вообще участвовать в этом мероприятии. Однако было известно, что у русских уже существуют немецкие батальоны, которые сражаются против нас, точно так же, как и в нашей армии существуют формирования генерала Власова.

В них даже были указаны возможности для перехода, указаны места и время, где и когда мы можем перейти линию фронта, и там нас будут ожидать. Кое-кто из нас даже слышал обращения через громкоговорители, в которых на немецком языке призывали нас к переходу на сторону противника. Возможно, кто-то из ветеранов и клюнул на эту приманку. Но нас, молодых, им придется долго ждать, когда мы окажемся у них в руках.

Командир даже растерялся, увидев эти листовки. Он нам тут же велел все их собрать и уничтожить. Эти листовки запрещено носить при себе.

Но многие из солдат люфтваффе[195] оставили их себе. Вероятно, это те, кто уже надумал перебежать. Но при наших частых и быстрых сменах позиций сделать это не так-то просто. Те, кто будет обнаружен вдалеке от расположения своей части, имея при себе такие листовки, будет повешен на месте. Нам об этом было официально объявлено.

Вчера мы получили ручные гранаты и фаустпатроны, которые совершенно не пригодны для боя. Во всех них отсутствуют те или иные необходимые детали. Повсюду саботаж! Даже только что полученное оружие бесполезно в бою, того запаса, что имеется в нашем распоряжении, совершенно недостаточно. На крупное сражение его просто-напросто не хватит. Сейчас мы должны перейти под командование Шёрнера,[196] вот тогда повеет другим ветром!

Наконец-то мы заняли «тихую» позицию, то есть вот уже в течение трех дней мы стоим на одном и том же месте. Но здесь я должен был бы написать «тьфу, тьфу, чтоб не сглазить», потому что иначе нам пришлось бы снова менять позиции, как это было уже много раз до этого. После того как мы открываем огонь, мы должны сразу же менять свое место, так как русские тут же обнаруживают нашу позицию. Ее демаскируют дымные хвосты, которые остаются в воздухе после старта наших реактивных мин.[197] Я обозначу лишь некоторые наши позиции, на которых мы останавливались и вели с них огонь:

30 марта Одериц у поселка Ниски.

6 апреля Кёнигсхайн под Гёрлицем.

15 апреля Вайссвасер под Мускау (350 выстрелов).

18 апреля Хайде в округе Мускау.

19 апреля Нохтен, округ Мускау (огонь не вели).

20 апреля Грюнхайн, округ Хойерсверда.

21 апреля Мёнау-Рауден, округ Хойерсверда (уничтожение всех целей в котле, затем прорыв и выход из окружения).

22 апреля Снова выход из котла и занятие позиций у Хальбендорфа.

Брошу только краткий взгляд на пройденный боевой путь. В Хайде мы остановились совсем ненадолго, лишь на несколько часов, затем двинулись дальше на Нохтен, довольно опасное местечко. День оказался для нас жарким. Мы заняли позицию на опушке небольшого леса, в километре перед нами проходило шоссе, поднимавшееся на пригорок. Вдоль него, но по другую сторону от нас, наступали русские. Мы открыли огонь в направлении шоссе с дистанцией в 8 километров. Между залпами мы постоянно меняли позиции, я в качестве первого номера расчета едва поспевал переустанавливать взрыватели. Хорошо еще, что не забылись наши занятия в училище, так что я все же успевал производить перерасчеты дальности. Под конец мы вели уже огонь на дальность в 2 километра, совсем недалеко за шоссе. Остальные расчеты не реагировали соответственно, потому что просто не обращали внимания на то, что происходит. Я же все время думал о том, что произойдет, когда они перевалят через шоссе. А произошло следующее: они открыли сосредоточенный огонь по нас, и с криками «Ура!» плотные ряды русских бросились на наши позиции. Сначала нам показалось, что здесь нам и конец. Все остальные батареи уже давно отступили, мы, по существу, прикрывали их отход. Сначала мы хотели взорвать минометы. Но в последний момент заметили грузовик, стоящий вблизи, за позициями соседней батареи. Бросились к нему, не обращая внимания на бешеный огонь справа и слева от нас, все пули свистели выше нас. Добрались до грузовика, я, как номер первый расчета, должен был оставаться при пяти минометах, остальные ребята поплелись за нами пешком.

Водитель грузовика оказался продувной бестией. Он без оглядки рванул с места, наперерез толпе беженцев, пробиравшихся вдоль кюветов, крича что было сил: «Пропустите военных, сдайте вправо!»

Женщины подняли крик: «Русские, русские!» — и бросились прочь от своих телег, которые застряли в кюветах. Дикая картина. «Помоги сам себе, и Господь поможет тебе!» «Все несутся, спасаются, бегут!» — эти глупые слова пришли мне в голову, когда я трясся, сидя на своем последнем миномете и наблюдая эту картину.

Должен сказать, что волнение командира, вахмистра и унтер-офицеров казалось мне несколько смешным. Оно уж слишком было похоже на страх перед противником. Мне кажется, что они по большей части еще не были в полной мере на фронте, иначе они бы вели себя более сдержанно.

Их страх и неуверенность проявились еще более явно, когда мы в, первый раз попали в котел. Тогда они были готовы смыться сломя голову. В обозе тогда было много людей из люфтваффе (наземный состав). Они пребывали в полном замешательстве, поскольку в течение долгих пяти лет жили очень даже неплохо, тогда как другие все это время не вылезали из дерьма. Многие из них тайком сбежали и были автоматически приговорены к смертной казни за дезертирство, когда оно обнаружилось во время утренней поверки. Если они были бы схвачены, то были бы тут же повешены на ближайшем дереве.

В Грюнхайне мы даже не занимали огневой позиции, нам сказали, что мы окружены и находимся в котле, а поэтому должны взорвать минометы. Все лишнее военное имущество также должно быть уничтожено, но прежде всего личные вещи. Я выбросил только ненужное мне барахло, командиры от Страха избавились почти от всего, мы же даже не думали о том, что был приказ: оставить при себе только одеяло, плащ-палатку и самое необходимое. Затем все выброшенное было сожжено.

Свой дневник я спрятал так хорошо, что его никто бы не смог найти.

Самым идиотским было то, что мы перед тем, как взорвать минометы, должны были их вычистить. Было проведено даже общее построение с проверкой оружия перед тем, как винтовки должны были быть приведены в негодность. Нормальному человеку такое ни за что не понять. Но после этого нам было приказано не взрывать минометы — мы должны были занять новую огневую позицию.

Оказалось, что дивизия «Великая Германия» еще сохранила с нами телефонную связь. И сообщила, что обнаружила слабое место в котле: польскую танковую армию. Поляков же никто не воспринимал всерьез с тех пор, как они проиграли войну всего лишь за восемнадцать дней. Командование отважилось на прорыв, и окружение было прорвано в районе Гёрлица. Большую часть работы проделала «Великая Германия». Она буквально вытащила нас из котла.

В настоящее время мы располагаемся в Хальбендорфе. Мы пережили артиллерийский обстрел, продолжавшийся целый день, поскольку русские окопались в лесу недалеко от нас. Местечко это довольно опасное, пехотинцы часто отбивают атаки врага. Вахмистр Шуберт ранен. Русские дозоры по ночам нападают на беженцев, которые нашли прибежище в нашем лесу. Здесь нашли приют не только беженцы из других районов Германии, но и обитатели окрестных деревень, лишившиеся крова. Их домишки были разрушены взрывом, уничтожившим небольшой мост через Нейсе. Наши «Штуки»[198] положили там столько бомб, когда русские нанесли удар в этом направлении, что все дома в близлежащих деревнях сложились, как карточный домик. Успех же был равен нулю. Поскольку нам этот мост стал необходим, бедным саперам пришлось его снова наводить. Все это просто безумие!. Беженцы и жители ближних деревень уже побывали в руках русских. Насколько я понимаю, им вовсе не нравится, что у них под боком войска, поскольку теперь они пребывают в двойной опасности. Недавно мы какое-то время провели в деревне, которую отбили у русских; в ней живут только говорящие на лужицком наречии люди.[199] Они были вне себя оттого, что мы снова вернулись в их деревню, поскольку русские ничего им не сделали, так как они представляют собой одну из славянских ветвей. Все они окопались на своих дворах и не захотели никак общаться с нами. Ну а нам вскоре снова пришлось отсюда убраться.