Степан Калинин - Размышляя о минувшем Страница 37

Примерно в полдень на подходе к станции Канютино показался железнодорожный эшелон с пополнением. Встреченный огнем противника, он остановился в полукилометре от станции. Прибывшие в нем красноармейцы не имели оружия. Они в беспорядке выпрыгивали из вагонов и бежали в укрытия. Я поручил старшему лейтенанту Кузьмину собрать людей, отвести в ближайший лес, чтобы с наступлением темноты они могли отойти к Днепру и влиться в состав первой же части, которую встретят на своем пути. Как выяснилось, эшелон прибыл из Красноярска, и пополнение предназначалось для 119‑й стрелковой дивизии. Но где теперь эта дивизия, никто не знал. Мы тоже не могли принять пополнение, поскольку не имели возможности вооружить его.

С наступлением темноты, при отходе из Канютино, я был ранен в голову. В горячке рана показалась совсем незначительной, на фронте такую называли царапиной. Старший лейтенант Кузьмин на скорую руку сделал перевязку. Вскоре он и сам был ранен.

Часов в десять вечера к нам присоединилась разведывательная рота 101‑й мотострелковой дивизии и с ходу вступила в бой с немцами, которые на этот раз, вопреки установившимся у них правилам, продолжали свои атаки и в темноте. Появление разведывательной роты ободрило всех. Если здесь разведрота, значит, где–то недалеко и вся мотодивизия, находившаяся до этого в резерве фронта, а может быть, и вся группа генерала И. В. Болдина. Но время шло, а никаких сведений о 101‑й не поступало. Нас осталось не более двухсот человек. Продолжать обороняться в районе станции Канютино больше не имело смысла. Ночью отошли к Холм — Жирковскому. Там совершенно неожиданно я встретился с командиром 101‑й мотострелковой дивизии — Михайловым. Помнится, он был в звании генерал–майора. Части его дивизии развернулись фронтом на север и уже два дня вели ожесточенные бои с превосходящими силами противника. Только в течение 5 октября, как сообщил комдив, силами дивизии были подбиты 21 вражеский танк и до двух десятков орудий, уничтожено много немецкой пехоты. В этом же районе действовала 128‑я танковая бригада.

Передав в подчинение дивизии выведенные из–под Канютино стрелковые и зенитные подразделения, попросил ее командира познакомить меня с имевшимися у него, хотя и далеко не точными, сведениями об изменениях в положении войск Западного фронта за последние 3–4 дня. Обстановка, по словам комдива, складывалась крайне неблагоприятно для нас.

— Но надо думать, что на Днепре силы врага будут задержаны, наши соединения смогут нанести по немцам сильный фланговый удар и принудят их к отходу, — сказал он в заключение.

Я посоветовал ему выслать разведку вправо, чтобы, если удастся, связаться с 248‑й дивизией, которая, по моим расчетам, должна была обороняться на высотах западного берега Днепра в районе Парщино — Петренина (10 километров восточнее Холм — Жирковского). Вторая группа разведчиков была послана к станции Игорьевской, где в лесу могли быть подразделения 162‑й и 166‑й дивизий.

С первыми лучами солнца немецко–фашистская авиация начала методическую бомбежку Холм — Жирковского и позиций, занимаемых частями 101‑й мотодивизии. Одна девятка бомбардировщиков сменяла другую. Так продолжалось до 10 часов. В разных концах большого села вспыхнули пожары.

Ровно в десять утра противник открыл сильный артиллерийский и минометный огонь, а вслед за тем в атаку двинулись до сотни вражеских танков с пехотой. Завязавшийся бой продолжался почти два часа. Немецкие танки ворвались на окраину села, но ударами нашей артиллерии и подоспевших к тому времени танковых подразделений 128‑й бригады были отброшены назад.

В тринадцать часов — новая атака врага. Бой шел за каждый окоп, за каждый дом. То в одном, то в другом месте, окутанные дымом, останавливались немецкие танки. Вышли из строя также несколько машин 128‑й танковой бригады. К вечеру по всему фронту обороны дивизии положение было восстановлено: наши поредевшие, но готовые к новым боям части занимали те же позиции, что и в начале дня.

Умелым организатором боя и храбрым руководителем показал себя командир 101‑й мотодивизии. Он успевал всюду. То разговаривал по телефону с командного пункта, отдавая четкие и ясные приказания, то мчался на наиболее угрожаемый участок, чтобы на месте принять меры, подбодрить красноармейцев и подсказать командиру полка или батальона, как перехитрить врага. Не знаю, может быть, в обычном бою я и не посчитал бы подобные действия командира дивизии правильными — руководить войсками он обязан главным образом со своего командного пункта, — но тогда эти действия, на мой взгляд, были оправданными. Слишком уж велико было превосходство противника в силах и средствах. Обстановка часто менялась, поэтому не было возможности заранее все предусмотреть и ограничиваться лишь распоряжениями по телефону. Помимо необходимости больше видеть самому, появление командира дивизии в критические минуты на угрожаемых направлениях имело и большое моральное значение. Когда красноармейцы видели рядом с собой комдива, они дрались еще упорнее, еще смелее и настойчивее.

На ночь мы расположились вместе с командиром дивизии в уцелевшем сарае. При тусклом, мигающем свете свечки снова и снова рассматривали карту. Многое было неясно. Почему боевые действия дивизии не были поддержаны артиллерийским огнем из–за Днепра? Почему до сих пор не вернулась разведка, посланная в сторону правого соседа — 248‑й стрелковой дивизии? Где оперативная группа генерала И. В. Болдина?

Было далеко за полночь, когда возвратились разведчики из–под Игорьевской. Частей 162‑й и 166‑й дивизий там не оказалось, зато разведчики связались со штабом 152‑й стрелковой дивизии. Она вела бой с противником в лесах северо–западнее станции Игорьевская. Связи с соседями тоже не имела. «Наверное, и остальные резервные части фронта втянулись в бой самостоятельно», — решили мы.

Седьмого октября утром авиация врага перенесла свои бомбовые удары в тыл. Грохот бомбежки доносился откуда–то со стороны станций Новодугинская и Касня. Танковые атаки немцев хотя и продолжались, но далеко не с прежней настойчивостью. Было похоже на то, что противник старался лишь сковать силы дивизии, а основной удар перенес в другое место.

Послали в направлении Днепра разведку. Через два часа получили тревожные сведения, подтверждавшие наши опасения: в районе деревни Булашево (20 километров северо–восточнее Холм — Жирковского) замечено движение танков и пехоты противника в восточном направлении. Было ясно, что противник уже переправляется через Днепр.

Продолжать обороняться в районе Холм — Жирковского, на мой взгляд, не было смысла. Посоветовал комдиву ночью скрытно вывести дивизию и 128‑ю танковую бригаду за Днепр, предварительно известив об этом командира 152‑й дивизии. Сам же с адъютантом и красноармейцами Василием Яценко, Федором Сухаревым отправился разыскивать 248‑ю дивизию.

Днем я не обращал внимания на рану, не чувствовал боли. Было не до того. Когда же поехали по ухабистой дороге, началась бешеная тряска, и голова сильно разболелась. Неподалеку, в Городище, находился полевой госпиталь. Решил заехать туда, чтобы сменить повязку. Прибыли как раз вовремя. Госпиталь был уже «на колесах», все его имущество погружено на машины.

— Приказано перебазироваться поближе к Вязьме, — сказал военврач, — но перевязку вам сделаем.

Доктор не только сделал мне и Кузьмину перевязки, но и угостил всех нас горячим чаем. Попрощались.

— Не теряйте времени, товарищ военврач. Выезжайте побыстрее, — посоветовал я, снова садясь в машину.

— А что, разве плохи дела на фронте?

— Не так уж плохи, но вам нужно быстрее развернуть госпиталь на новом месте. Работы для вас сейчас немало.

Из госпиталя поехали по проселку на Пигулино (5 — 7 километров восточнее Холм — Жирковского). Въехали в лес.

— Ночью будем ездить, и к гитлеровцам в лапы можем угодить, — сказал старший лейтенант Кузьмин. — Ведь неизвестно, может, в Пигулине фашисты.

Мой адъютант — коренной сибиряк. Человек смелый, решительный, выносливый — лесник и охотник, отличный стрелок. Но он не любил неопределенности. Между тем на фронте, особенно в условиях октябрьского отхода наших войск в 1941 году, сплошь и рядом приходилось действовать наугад. Это очень беспокоило Кузьмина.

— По–моему, нет смысла ехать в Пигулино ночью, — продолжал он. — Надо сначала разведать.

— Ну что ж, пожалуй, вы правы, — согласился я. — Переждем до рассвета в лесу, а потом двинемся дальше.

Все обрадовались предстоявшему отдыху. Высказался по этому поводу даже наш постоянный молчальник — Федор Сухарев.

— Отдохнем в лесу часа два–три, потом снова можно сутки, а то и двое не спать. Я люблю лес. Он тут такой же, как у нас на Брянщине. За эту красоту не жалко жизнь отдать.