Свен Хассель - Уничтожить Париж Страница 39

— Но я ничего не сделал!

— Пусть так, но в этом мире нет места для невиновных, поверь мне… Признайся в том, что им нужно. Говори, что угодно, если это спасет тебя от расстрела.

— Но в чем признаваться? Я ничего не сделал! Это ошибка!

Один из СД-шников дал ему здравый совет:

— Выдумай что-нибудь — что-то незначительное, чему они поверят. Но только чтобы это не влекло смертного приговора. Взять, к примеру, огнестрельное оружие. Даже не заикайся о нем. Судьи выйдут из себя, если сочтут, что ты воровал его. Тут же приговорят к смерти при одном только упоминании об оружии.

— Но что выдумать? — проблеял тощий.

— Ну, — парень из СД скривил гримасу, — например, ударил по голове солдата железным прутом.

— За что? — удивленно спросил тот.

— Черт возьми, откуда мне знать? Просто захотел, наверно!

— Но я не стал бы… не смог бы…

Один из арестованных пришел ему на помощь.

— Моя группа угнала грузовик. Не знаю, поможет ли это тебе. Можешь назваться соучастником, если хочешь… Беда только в том, что эти мерзавцы непременно устроят проверку. Они всегда устраивают. В том-то и дело, они чертовски дотошные!

— Может, черный рынок? — предложил Порта. — Тут не возникнет никаких сомнений.

— Но я не знаю никого… никого, кто этим занимается…

— Конечно, не знаешь! — согласился охранник. — Это одно из первых правил игры: ни за что не признавайся, что знаешь кого-то, иначе будут держать в тюрьме, пока не сгниешь.

— Будут вытягивать из тебя адреса и фамилии, — объяснил Порта. — Лучше всего сказать, что был один.

Железнодорожник беспомощно покачал головой. Мы проводили его взглядами в зал суда и не особенно надеялись на благополучный исход. Через несколько минут он вышел оттуда. К нашему изумлению, широко улыбаясь.

— Я так и сделал! Они поверили!

— Что сделал? — спросил Грегор.

— Чему поверили? — спросил Порта.

— Я спекулянт! — радостно сказал железнодорожник. — Три месяца тюрьмы!

Он отправился отбывать несправедливый приговор со слезами благодарности на глазах. Мы поговорили об этом феномене несколько минут, потом один из сотрудников СД начал тыкать юного коммуниста в грудь и всеми силами донимать его.

— Будь моя воля, я бы повесил тебя! Перевешал вас всех! Проклятые красные! Вы убили моего отца в тридцать третьем году — ты, небось, скажешь, что был тогда маленьким, но ты виновен не меньше всех остальных! Вы, треклятые комми, все одним миром мазаны, разве не так?

— Отвяжись ты от него, — проворчал Порта. — Ему жить осталось всего несколько часов, черт возьми! Оставь его в покое.

— Он еврей, — упрямо сказал СД-шник. — Я их за полкилометра чую… Ты треклятый еврей, так ведь, красный сопляк?

Парень вскинул голову.

— Еврей, — подтвердил он.

— Отлично! Отлично! Завтра в это время тебе будут выкалывать глаза, и я приму в этом участие.

Через несколько секунд парня вызвали в судебный зал. Он пробыл там больше получаса, и когда вышел, причин улыбаться у него не было: ему вынесли смертный приговор, как мы и предвидели. И даже внесли дополнение, что он не имеет права на апелляцию.

— Вот видишь, — печально сказал Порта, когда мы сопровождали парня обратно во Фресне в тюремном фургоне. — Такая гордость не доводит до хорошего. На кой черт было встревать тебе во все эти коммунистические дела? Может быть, намерения у тебя были добрые, — но таким, как ты, не приблизить конец войны ни на минуту. И пытаться не стоит.

— Сколько тебе лет, парень? — мягко спросил Старик.

— Завтра исполнится восемнадцать. — Поправился: — Исполнилось бы восемнадцать. Может, и исполнится. Все зависит от того, когда меня решат убить.

— Рановато умирать, — проворчал Порта. — Почему никто не перебросил этого идиота через колено и не вложил ему ума-разума в задние ворота, пока такая возможность существовала?

— Восемнадцать? — произнес Старик задумчиво. — Кто заступает в караул? Юлиус, ты?

— Угу, — рассеянно кивнул Хайде, явно витая мыслями где-то далеко. — Я. Двадцать четыре часа чертовой скуки… — Внезапно он вскинул голову и посмотрел на Старика. В глазах его вспыхнул огонек подозрительности. — А что? Почему ты спрашиваешь? Слушай, Старик, — он решительно подался вперед, — не пытайся встревать в это дело. Неприятности нам ни к чему.

Старик лишь несколько раз провел пальцем по носу и промолчал.

В восемнадцать ноль-ноль мы сменили караул в четвертом блоке. Это время в тюрьме всегда самое беспокойное. Начинается ужин, заключенных водят в столовые и обратно, в камеры, в туалеты. Гауптфельдфебель совершал обычный инспекционный обход, в замках поворачивались массивные ключи, скрипели дверные петли, хлопали двери. Суета была сумасшедшей.

Я стоял за большой дверью в конце главного коридора, глядя через решетку. Неподалеку Барселона завершал карточную игру в камере с тремя заключенными, а Малыш, пользуясь всеобщей суетой, совершил противоправное проникновение в кабинет гауптфельдфебеля.

Он взял туда с собой Порту и закрыл дверь изнутри. Порта, очень спокойно и небрежно, уселся за стол гауптфельдфебеля и его же ручкой вывел его подпись на бланке пропуска для приговоренного к смерти юного еврея. Выписан пропуск был по причине «дальнейшего допроса в гестапо, назначенного на девятнадцать часов».

— Убедительно? — спросил Порта.

— По-моему, вполне, — ответил Малыш.

Как взломщики и подделыватели документов Малыш с Портой почти наверняка не имели равных в немецкой армии. Еще не встречалось такого замка, который Малыш не мог бы отпереть; не существовало такой подписи, которую Порта не мог бы воспроизвести. Твердую руку, оставившую уверенный росчерк в низу пропуска, гауптфельдфебель инстинктивно признал своей. И лишь в результате процесса дедукции подпись была признана явной подделкой.

Порта бросил пропуск Барселоне, пришедшему наблюдать за операцией, потом откинулся на спинку кресла и водрузил ноги на стол.

— Вот не знал, что гауптфельдфебели пользуются такими удобствами… Какая мебель у этих дармоедов! Смотри…

Он потыкал рукой мягкое сиденье вращающегося кресла, но Малыш предпочел опробовать достоинства дивана. Барселона нервничал, стоя у двери, по лицу его струился пот.

— Ради Бога! У вас просто бычьи нервы! Поднимайтесь, пошли отсюда!

— Из-за чего шум? — запротестовал Малыш. — Мы только выполняем приказания, разве не так?

— Это его и беспокоит, — сказал Порта, лениво открыв ящик стола и заглядывая внутрь. — Приказы отдал он… Сказал, чтобы мы проникли в кабинет гауптфельдфебеля и подделали подпись. Когда это уже сделано, он начинает трусить. Некоторые люди вечно недовольны.

— Я не говорил, чтобы вы усаживались в его кресла и рылись в его столе! — прорычал Барселона.

Медленно, с приводящей в бешенство пунктуальностью, Малыш с Портой стали ходить по комнате, уничтожая все возможные отпечатки пальцев, а Барселона стоял, морща лоб. К счастью, он пристально наблюдал за тем, как Порта протирает носовым платком ручку гауптфельдфебеля, и не заметил, как Малыш сунул в карман горсть сигар.

Барселона злобно указал им подбородком на дверь и распахнул ее. Порта нехотя положил ручку и последовал за ним в коридор. Малыш вышел последним. Закрыл дверь и старательно вставил в замок обломок спички.

— Сейчас на кой черт это делаешь? — прошипел Барселона.

— Твою шкуру спасаю! — ответил Малыш. — Нельзя отпирать дверь, не заглянув сперва в замок, ясно? Я раз в жизни не заглянул и получил девять месяцев кутузки: скотина-хозяин вставил туда щепочку, а я не заметил. Теперь перед делом всегда провожу быстрый осмотр. Можешь не сомневаться, что, если гауптфельдфебель не обнаружит там своей драгоценной спички, поднимется жуткий шум. А так ни о чем не догадается, верно?

Барселона в невольном восхищении покачал головой.

— Ладно, твоя взяла! Отдаю тебе должное, ты знаешь, что делаешь.

Он и Малыш пошли в разные стороны. Порта снял меня с моего поста, и мы вместе нанесли визит сидевшему в камере юному еврею.

— Держи. — Порта бросил ему пиджак. — Надевай и пошли с нами.

— Зачем? — Парень, побледнев, вскочил. — Я думал, это будет завтра.

— Что будет?

— Казнь.

— Отложена на неопределенный срок, — сказал я.

— Не верю! С какой стати?

— О, Господи, — сказал Порта. — Давай, пошевеливайся. Мы пришли вывести тебя отсюда, времени на пустые разговоры нет. Уж по крайней мере мог бы содействовать своему спасению.

— Но…

— Никаких «но»! Заткнись и слушай. Повторять не буду, так что запоминай. Как только мы уйдем, иди к лестнице. Если кто остановит, скажи, что идешь по нужде[122]. Если никого не увидишь, спускайся побыстрее на первый этаж, только тихо. Понял? На первом этаже выйдешь в первую дверь слева. Она выведет тебя за сортир. Притаись там, пока не погаснет свет. Как только его выключат, беги в дальнюю сторону двора. Понял?