Константин Лапин - Сердце сержанта Страница 4

Усталые, не спавшие за эти двое суток ни минуты, мы с капитаном Тихоновым в самом мрачном настроении возвращались в тылы полка, где оставили свою «эмку». Тяжело передвигать ноги в снежном месиве. А главное — не сделано дело. Полк прорыва, несмотря на отвагу воинов, несмотря на понесенные потери, сумел выполнить лишь часть своей задачи: занял только первую траншею на правом берегу замерзшего озера Свибло. Общее наступление откладывалось, надо возвращаться в редакцию.

Было около четырех часов зимнего дня, начало смеркаться. Мы прибавили шагу, но дорога бесконечно петляла среди заснеженных лесных зарослей, и казалось, конца ей не будет. Вот она вырвалась на огромную поляну и устремилась через нее напрямик к сломанному мостику, у которого возились саперы. Дальше синеватой стеной вставал бор.

Впереди на дороге мы разглядели группу солдат.

— Девчата, — сразу определил мой друг. — Догоним, что ли?

Мы ускорили шаг и через некоторое время нагнали девушек. Они были в валенках, в серых солдатских шинелях, в шапках-ушанках. Нетрудно было догадаться, что это санитарки какой-то медсанроты.

Две девушки, шедшие впереди, тащили за собой лодочку-волокушу, легкий каркас которой обтянут брезентом. Остальные толклись позади, стараясь свалить друг друга в лодочку; ледяная корка, покрывавшая ее дно, была в красных прожилках.

Взвизгнув, в лодку плюхнулась низенькая толстушка. Тотчас же девушки, тащившие волокушу, дернули к себе лямки что было сил, и санитарка выскользнула на дорогу в снег.

Почему так неуместно резвятся девушки? Отчего раскраснелись их лица?.. Не потому ли, что тяжелый день кончился для них благополучно, что там, на льду озера Свибло, уже окрещенного солдатами «озером Смерти», им было очень страшно, но, несмотря на это, они не оставили без помощи ни одного раненого? А теперь они возвращаются в свою санроту, где их ждет тепло, горячий чай, может быть, письма из дому...

Справа, за городом Пустошка, еще рвутся мины, но девушки даже не поворачивают головы в ту сторону.

— Хрриууж!.. Хрруужж! — словно исполинский рубанок, скребет небо немецкий десятиствольный миномет, прозванный в траншеях «ишаком» или «скрипуном». Саперы, несущие бревно к деревянному мостику, поврежденному тяжелым танком, испуганно втягивают головы в плечи, когда в чаще леса слышатся разрывы.

— Шапку держи, папаша, улетит! — кричит одна из санитарок.

Подруги ее безудержно хохочут.

Мы с Тихоновым переглянулись; на душе стало веселей при виде этой беззаботной молодости.

— Подвезите, девушки! — попросил мой товарищ, догоняя волокушу.

— Садитесь, мальчик! — Толстушка со щеками цвета свекольной синевы толкнула лодочку под ноги корреспонденту. — Карета подана!

Маленькая девушка с тонкой талией, туго перехваченной солдатским ремнем, незаметно подошла сзади и подтолкнула Тихонова. Падая, он повернулся боком, чтобы не угодить мимо волокуши, толстушка в этот миг дернула на себя лямки, и журналист распластался на снегу. Он успел схватиться за фотоаппарат и, лежа на спине, держал его над головой. Санитарки так и покатились со смеху.

— Ай да Машенька, ай да Беленькая! Молодец, Машка! — поздравляли девушку подруги.

А та смутилась, видно, не ожидала такого результата. Протянув руку беспомощному корреспонденту, Маша помогла ему встать и принялась отряхивать снег с его полушубка. Варежки у нее висели на шнурке из скрученного бинта, пропущенного в рукава, как у детей. И была она похожа на подростка, эта девчушка с мягкими льняными волосами, выбившимися из-под ушанки, с серыми веселыми глазами, с обветренными, в поперечных трещинках губами, которые лопались, когда она пыталась улыбнуться.

— Простите, пожалуйста, это все Тошка. Я не думала, что она выдернет волокушу.

— Разбойницы! — ворчал Тихонов, сдувая снег с футляра аппарата. — Если вы мне объектив сбили — держитесь! Это же мое оружие! Хотите, чтобы меня редактор съел?

Узнав, с кем сыграна шутка, девушка совсем смутилась и отошла в сторону. Санитарки окружили моего друга.

— Товарищ корреспондент, — извините, не знаем вашего звания (на наших новых полушубках не было погон) — сфотографируйте нас, пожалуйста! А то зацепит осколком, и никто не узнает, какие были героини в двадцать втором добровольческом полку.

Проверив объектив, капитан Тихонов укладывал аппарат в футляр.

— Таких, как вы, и пленка не выдержит. Ишь, какие толстые и смешливые! Тут обстрел, мины, скрипуны, а они хохочут.

— Нас никакой скрипун не берет, нас только смехун прошибает. Вы разве не знаете, что смех витамин «эс» содержит? Час смеха ведро моркови заменяет... — говорили санитарки, перебивая друг друга.

— Тише, девчата! — остановила их толстушка. — Вы, товарищ корреспондент, Машеньку Беленькую сфотографируйте. Она героиня у нас.

— Верно, Тоша! Машеньку надо увековечить. — Девчата подтолкнули вперед свою маленькую подругу.

— Еще неизвестно, хочу ли я сниматься, — оказала Маша. — Тем более, что они не пришлют снимка.

— Меня один фоторепортер еще под Сталинградом снял, — поддержала подругу высокая, с острым носом санитарка. — До сих пор снимок «проявляет».

Тихонов был задет за живое.

— Сделать снимок — штука нехитрая, хотя я и не фотограф. Из-за одних прекрасных глаз я не снимаю. Сколько раненых ты, Маша, вынесла сегодня с поля боя?

— Я за нее скажу, я тут старшая. — Толстушка говорила теперь совершенно серьезно. — Рядовой Мария Старцева в прошлых боях получила медаль «За отвагу», а сегодня наш подполковник поздравил ее со званием кавалера ордена Отечественной войны. Ну-ка, Маша, показывай руки! Да не стыдись, этим гордиться нужно.

Девушка смутилась, она не хотела вынимать руки из огромных варежек, но подруги заставили ее сделать это. Распухшие ладони санитарки были багрово-красны.

— Мария Старцева сегодня вынесла со льда «озера Смерти» девять солдат и из-под носа у фашистов вытащила тяжело раненного лейтенанта. Почти от того берега тащила его, а он раза в два крупней ее.

Я вспомнил маленькую фигурку на льду озера Свибло, за которой мы с Тихоновым наблюдали в бинокль из окопов боевого охранения. Отчаянный командир атакующего взвода одним из первых достиг западного берега. Здесь он остановился, чтобы подтянуть цепь стрелков. Поблизости разорвалась мина, офицер упал. Солдаты в белых маскировочных халатах пробежали дальше, они карабкались по крутому скату, широко размахивались, чтобы бросить гранату. К упавшему командиру подползла маленькая фигурка — подросток, показалось нам тогда — и, как муравей соломину, волоком потащила раненого назад, под прикрытие заросшего кустами островка посреди озера. Так вот кто это был! Ну что ж, для газеты Маша находка!

Тихонов заставил всех посторониться, а сам нацелился на девушку фотоаппаратом. Я тем временем записал краткие сведения о санитарке Старцевой и номер ее полевой почты. Сфотографировал Тихонов и остальных девчат, без особого, впрочем, старания: второй снимок газете не был нужен.

Палатки санроты находились в лесу за поляной, и мы проводили девушек до места. Мы с другом завернули к командиру санроты. Тот рассказал нам все, что знал о Марии Старцевой. Девушка ушла на фронт добровольцем, не закончив даже школы-десятилетки. Не могла она сидеть в классе и писать сочинение о Зое, которой было столько же лет, сколько и ей самой! Дома, в маленьком сибирском городке Прокопьевске, остались мать Маши, ее младшие брат и сестра. Гвардейский полк был ее вторым домом. Все в части — от полковника до ездового — звали ее «наша дочка», «гвардии Машенька», а чаще всего — «Машенька Беленькая».

Командир полка хотел оставить ее при штабе: жаль было девушку, боялся, что в другом месте ей будет тяжело. А Машенька рвалась в батальон, на передовую. «Не для того я приехала на фронт, чтобы отсиживаться в тылах», — говорила она. И в первом же бою девушка отличилась...

Все это хорошо ложилось в лирический очерк о девушке на войне, который мне давно хотелось написать.

— А почему, собственно, ты будешь писать очерк, а не я? — удивился Тихонов, когда я высказал ему свои соображения. Покинув палатку командира санроты, мы направлялись к землянке девушек. — Снимок-то у меня.

— Ну давай писать вместе.

Мой друг шел, сбивая на ходу варежкой снежные шапки с молоденьких елочек. Он ничего не ответил.

В землянке было тепло и уютно; ее стены и потолок обиты старыми простынями, над дверью — марлевая занавеска, выкрашенная порохом из трофейных сигнальных ракет, на стенах — открытки, портреты актеров, журнальные репродукции. Отстиранные до белизны гимнастерки девушек казались почти нарядными после их грубых шинелей. У толстушки Тоси голова была повязана полотенцем — она успела за это время вымыть волосы. Машенька сидела в углу у печки; короткая стрижка делала ее похожей на белокурого паренька.