Цепь времён - Александр Феликсович Борун Страница 4

Если не отвлекаться на художественные особенности, а вглядеться в саму окружающую обстановку, она производила мрачное впечатление. Знание, что человек живёт на поверхности огромного шара, открытого просторам космоса, больше ничего не значило. Мир был замкнут внутри плоской трубы. Боковыми плоскими стенами трубы были чёрные деревья, служащие границей бесконечного леса. Понизу в неё вносили мрачное разнообразие кровавая полоса кустов справа и грязная полоса насыпи, состоящей из камней, увядшей травы и чистейшей грязи, слева. Сверху была граница серого тумана, тоже простирающегося вверх в бесконечность. Таким же серыми стенами труба была плотно заткнута спереди и сзади. Нижняя поверхность трубы состояла из чёрной земли и серых луж, в которых отражался туман впереди. Эта грязь и вода простирались, казалось, вглубь земли, насколько доставало воображение, и грозили в любую минуту расступиться под колёсами и утопить машину со всеми пассажирами.

Сама машина месила колёсами грязь и лужи. Причём, если участки насыпи и кусты проносились вплотную к окнам с приличной скоростью, то туманные затычки мировой трубы ничуть не сдвигались, намекая, что иллюзия движения только кажущаяся, и мир устроен так, что автомобиль всегда будет в самой серёдке трубы и никогда никуда не приедет. Просто в мире ничего и нет, кроме этого куска дороги в трубе из одинаково зловещих грязи, леса и тумана.

А может, всё ещё хуже, и всё, что им доступно отныне, это жалкие десять метров дороги, а вся остальная видимая ее часть – только зеркальное повторение, делающееся всё тусклее в сгущающемся с расстоянием тумане? Нет, вроде, всё же не десять метров – вот промелькнули две берёзы, ель, три берёзы, одна из них очень кривая, ель, две берёзы, но не такие, как в тот раз, склонились друг к другу и перепутались кронами, ещё две, без ели в промежутке, опять другие, одна ближе к дороге, другая дальше и еле видна между черными безлиственными стволами и ветвями…

Сознание-то прекрасно знало, что замкнутого пространства не бывает. (Что бы там не встречалось в арийской, но абсолютно невразумительной теории вечного льда с островом Туле и т.д.) И что таких участков, как тот, что они видят целиком, на дороге до Páwlinowo максимум тридцать семь. Если считать, что их зрению доступно по полкилометра вперёд и назад. А если по километру, то вдвое меньше. И ехать тут всего час, даже с их скоростью. А потом до Pahanoviči (так это звучит по-немецки) останется меньше половины пути, причём дорога там, судя по карте, прихотливо изгибается и уже не будет столь однообразна… Но тревога никуда не девалась.

Впрочем, тогда Петер, насколько он мог припомнить, в начале пути совсем не беспокоился. Потому что и взрослые не проявляли видимых признаков беспокойства. Единственный, кто явно беспокоился, был водитель. Но ему по должности положено, и мальчик такие вещи уже понимал. Вдруг придётся менять колесо? Дорогу-то не видно, мало ли что там лежит. Острая железка, разбитая бутылка. Он уже много раз сталкивался с варварским отношением местного населения к дорогам. Есть запаска, но вдруг ещё колесо?.. Разбортовывать и клеить. А это долго. А осенью рано темнеет. Не хотелось бы подвести начальство. До сих пор нареканий не было, он старался изо всех сил, чтобы к ним не было никаких поводов. Но как раз из-за этого он не знал, как проявит себя начальник в случае, если повод появится. Вроде не должен расстрелять на месте за саботаж, но кто его знает? Уж уволить и найти другого шофёра точно может. Отец рассказал как-то сыну, что их шофёр не арийской расы, но все свои планы и надежды прочно связал с рейхом… Всё же шофёр пока удерживался от того, чтобы начать обсуждать с пассажирами, за которых он отвечал вместе с машиной, те вещи, которые его беспокоили.

А таких вещей постепенно прибавлялось. Нет, туман не сгущался, и до темноты было ещё далеко. Но попадающиеся на дороге лужи делались всё глубже и шире, пока не превратились в одну, занявшую почти всю дорогу. Водитель как-то пока ухитрялся по состоянию дороги на краях этой лужи-дороги определять, где самые глубокие ямы, и, маневрируя, избегать их, но что, если дорога не улучшится, а ухудшится? Напряжение, в котором находился шофёр, заставило его прекратить рассказывать мальчику о двигателе машины. Теперь он молча вглядывался в дорогу и крутил руль вправо-влево. Да ещё скорость снизил. С сорока-тридцати км/час до тридцати-двадцати.

Урсула перестала рассуждать об искусстве. И вообще замолчала.

Вольфганг Айзенфлёс очнулся от задумчивости, оценил обстановку и, приказав шофёру остановить машину, послал его на насыпь, провести рекогносцировку относительно качества дороги впереди.

Водитель вскоре сошёл с насыпи (скорее, сбежал, но это слово в данной ситуации звучало бы зловеще) и доложил, что, как ему кажется, местность впереди понижается. Вроде трамвайная насыпь чем дальше, тем выглядит менее выдающейся над лужей по её краям. Он понимает, что высота её и должна казаться с удалением всё меньше, но ему она показалась всё меньше относительно ширины самой насыпи, а ширина, по идее, должна быть примерно одинакова на всём протяжении насыпи, разве нет? Кроме того, вроде бы впереди на дороге остаётся всё меньше чёрного – островков грязи. И всё больше серого – отражающих туман луж. И гнилью как-то всё больше пахнет. А это тоже тревожный признак.

Мнения генерала и его супруги (при взгляде на насыпь сбоку) на зависимость кажущейся ширины верхней части насыпи и её боковых сторон от расстояния разошлись, и на насыпь полезли все. Влезли с трудом. Щебёнка насыпи давно заросла грязной и скользкой землёй и травой поросла. Туман при виде сверху, казалось, стал только гуще. Он уже и машину стал пытаться закрыть, до чего, впрочем, было ещё далеко. Что касается высоты насыпи вдали, оценить её оказалось трудно. Пытались сравнить с насыпью позади, ведь там они уже проехали, и превращения дороги в озеро не наблюдали. А впереди оно так и чудилось. Вот-вот за стеной тумана. Густота красного цвета кустов тоже почему-то не захотела служить признаком глубины слоя воды. Она ничего не проясняла, а только добавляла пейзажу зловещего колорита.

Можно было проехать ещё немного и посмотреть. Но госпожа Айзенфлёс попросила мужа повернуть назад. Если, как он сам говорил, поездка не очень