Федор Абрамов - О войне и победе Страница 40

Лена, когда она даже молчала, – а голос у нее был мягкий, бархатный, обладала какой-то невидимой вдохновляющей силой. Поэт нашел бы в ней живое вдохновение.

Подруга Лены, Клава, казалась ожившей статуей. Белая, она была вся в белом. Глаза у нее были совсем редкие – прозрачные, как вода.

Пока я рассматривал девушек, мой приятель и они перешли на «ты».

Война проникает во все щели жизни, даже в знакомства. Разговор зашел о войне, и когда были исчерпаны все общие темы, касающиеся войны, Лена попросила рассказать моего приятеля историю своего ранения. Тот было насупил брови, замолчал, но, размякший под ласковым взглядом Лениных глаз, сдался (уступил).

Впервые: Аврора. 1993. № 5.

Наброски к рассказу были сделаны в записной книжке за август 1958 года. В черновых заметках был еще другой вариант названия – «О бестолковщине на войне».

Впервые: Санкт-Петербургские ведомости. 1993. 8 мая.

Почти сорок лет вынашивал Абрамов повествование о первых днях войны под Ленинградом, о студентах-ополченцах, их трагической судьбе. Будучи студентом третьего курса, он тогда тоже ушел добровольцем в народное ополчение, был дважды ранен, лежал в блокадном госпитале и лишь весной 1942 года по Дороге жизни был вывезен на Большую землю. Всю жизнь хранил писатель память о погибших товарищах, их судьбой выверял свое поведение, не раз говорил: «Они, и мертвые, помогают нам жить».

Первые наброски к рассказу сделаны в 1958 году, последний – в 1980 году. Более двадцати лет раздумий. Более двухсот рукописных страниц, вырезки из газет и журналов о подвигах и умонастроении довоенного поколения хранятся в архиве писателя. Наиболее интересные заметки и варианты рассказа даны в приложении, в собрании сочинений Ф. Абрамова, т. 6.

С годами менялся и углублялся замысел, рассказ перерастал в повесть. Кульминационным стал 1975 год – тридцатилетие Победы. Тогда сделано большинство заметок.

4 и 5 февраля 1975 года – важнейшие записи в дневнике: «Самое большое событие дня – нашел композицию «Белой лошади». Двадцать лет мучился этим рассказом… Увы, рассказ получается непечатным… Главная мысль: какие уроки сделали мы из войны? Достойны ли памяти погибших? И потому это не столько рассказ о войне, сколько о мире, о нас, выживших в войне. Вот это будет по-новому. Так к войне еще никто не подходил… это уже не рассказ, а повесть».

Первоначально в 1958 году рассказ был целиком посвящен личности и судьбе Семена Рогинского, нашего сокурсника, талантливого участника художественной самодеятельности. Чтение им героико-романтических сцен и монологов из книг Ростана, Шиллера, Джека Лондона всегда завораживало аудиторию.

Первые наброски так и названы: «Рогинский», «Рассказ о Рогинском», «Светлой памяти Семена Рогинского, человека с задатками великого артиста». Писатель подробно изображал, как Рогинский на студенческом вечере 1 мая 1941 года читал рассказ «Мексиканец». Затем – фронтовые будни, исчезает ореол героики, но затем героическое начало берет верх. Рогинский бросился спасать по минному полю подорвавшуюся лошадь. Рассказ заканчивался фразой: «Да, это был бы артист великий. Кажется, Эренбург сказал: наши главные потери – таланты».

12 ноября 1958 года Абрамов уже критикует себя: «Первоначальный замысел – надо ли быть (хоть в потенции) героем, чтобы сыграть героическую роль – никуда не годится. Это иллюстративно». А дальше определяет главную суть рассказа:

«Рассказ о Рогинском – это рассказ о поколении, которое вынесло главную тяжесть войны. Огромная, окрыляющая душу вера и полная неприспособленность к практической жизни. Сильны духом и слабы телом. Силен духом и не готов телом. В этом ведь все дело. Это характеризует Россию накануне войны в целом. Огромный накал чувств, воспламененность духа и полная материальная неготовность. Отсюда колоссальные жертвы в первые два года.

Рогинский в общем-то напрасная жертва. Жертва нашей неприспособленности и неготовности, жертва русской безалаберности и шапкозакидательства. Да, в Рогинском привлекает именно накал патриотических, героических чувств, который характеризовал наше поколение».

Все последующие годы шло углубление социально-философского смысла рассказа, трагических событий Отечественной войны.

«17. Х.1960

Война. Карельский перешеек. Первое пробуждение от сна. Неподготовленность. Фронт. Командует фельдфебель. А где же армия? Где же наши боевые командиры, о которых мы пели в песнях? Нет, не так представляли мы себе войну.

Мысль рассказа: крушение идеализма поколения 30-х годов в войне. Первое отрезвление. И все-таки: красота, великая красота людей моего поколения, чем-то напоминающих юность декабристов, но декабристов (романтиков), вышедших из народа…»

Название рассказа – «Белый конь» – впервые появилось в заметке от 25 ноября 1962 года. Первые варианты рассказа датированы 18 и 19 октября 1967 года.

1 декабря 1971 года появляется вариант концовки: «30 лет прошло с тех пор, как это случилось на хуторе возле маленькой деревушки со странным названием Пицдузи. А у меня перед глазами и сейчас стоит белая лошадь. И стоит Рогинский, стоят мои товарищи по университету (сверстники), которые защищали в 1941 году Родину… И они не стареют. Потому что подвиг не стареет».

В 1975 году Абрамов значительно углубляет рассказ, соотносит подвиги погибших товарищей с современностью. Появляются заметки о Сталине, о докладе Хрущева на XX съезде, о хрущевской оттепели, о праздновании 30-летия Победы. Он возмущался плакатным, облегченным изображением войны в литературе, в скульптурных памятниках. Особенно повергали его в уныние официозные празднования Дня Победы.

Сохранилась черновая запись после одного из писательских собраний, посвященного Дню Победы. Абрамов выступил резко против доклада, в котором уравнивались подвиги фронтовиков и тех, кто вдали от боев читал лекции и писал пропагандистские статьи (Л. Плоткин, Д. Молдавский). Абрамова никто не поддержал, а Молдавский обвинил его даже в антисемитизме. Тогда он и записал: «Так вот для любителей всякого рода спекуляций: Абрамов не антисемит. Он свято чтит память друзей-евреев и ненавидит евреев-ташкентцев, тех, кто отсиживался в войну. Хорошая формула: никто не забыт. Нельзя забывать подвиги. Но нельзя забывать и подлость человеческую, тех, кто отсиживался в войну. Короче, нельзя уравнять подвиг человека жертвующего и подвиг человека, спасающего свою шкуру».

Вспоминая погибших, писатель все чаще и чаще думал о поведении оставшихся в живых.

«19. ХI.1978

Проблема из проблем: выполняем ли мы свой долг перед павшими? Они отдали жизнь, стояли насмерть, а мы? Не разжирели ли? Не переродились ли? Что делаем? Как себя ведем?

Увековечить ребят в мраморной доске надо. Но достаточно ли этого? Самый ли главный памятник павшим?

Главный памятник павшим – наши дела сегодня, наше поведение. Выдержали ли мы экзамен? И не тяжелее ли выдержать проверку жизнью (долгой), чем проверку войной?

И еще: а те, что пали, какими бы они были сегодня? Не такими ли, как мы, живые?»

Набросок от 2 февраля 1979 года свидетельствует, что писатель хотел ввести в повесть разные судьбы сокурсников, хотел показать, что и в нашем поколении были самые разные люди, способные и к подвигу, и к предательству, и к приспособленчеству.

Подтверждение своим размышлениям о нашем поколении Абрамов находил во многих документальных материалах (юношеских письмах, дневниках, стихах), которые публиковались в газетах и журналах. Газетные вырезки и журналы испещрены авторскими пометками, подчеркиваниями, а иногда и комментариями.

На публикации из дневников и писем Кубанова («Комсомольская правда». 1960. 16 окт.): «Вот один из моего поколения! Великий полет в будущее, беспредельная любовь к людям, нравственная чистота и полное непонимание жизни. Итог: убит. Да, по своему идеализму, по своей окрыленности мое поколение не уступало декабристам. А сейчас? Что за поколение растет? Чем живет?»

На статье о поэтах, погибших в войну («Литературная Россия». 1975. 25 апр.): «Читай поэтов нашего поколения и узнаешь душу С. Рогинского. Силой артиста, его голосом говорило и кричало поколение. Неукротимое, яростное, чистое».

На одной из статей, повествующей о гибели молодой девушки, Абрамов подытожил свое отношение к нашим сверстникам: «Какие мы были чистые, возвышенные! Было ли еще такое поколение? Но и ограниченные».

Впервые: Правда. 1983. 17 дек.; Север. 1984. № 10.

Последний рассказ, написанный в апреле 1983 г. после беседы в Петергофе с Е. Г. Михайловой (см. подробнее в кн.: «Воспоминания о Федоре Абрамове» М.: Сов. Писатель. 2000, стр. 107–108.) Последние поправки в беловую рукопись рассказа Абрамов внес буквально накануне операции 11 мая 1983 года.

…красавец доберман пинчер. – Дальше в беловой рукописи было: «…который по семейному преданию доводился чуть ли не праправнуком знаменитому Джиму, воспетому поэтом. Помните: «Дай лапу мне на счастье, Джим»? (Речь идет о стихотворении С. Есенина «Собаке Качалова», однако цитата Абрамовым приведена по памяти, неточно. У Есенина: «Дай, Джим, на счастье лапу мне»).