Йозеф Секера - Чешская рапсодия Страница 40

В вагонах поднялась паника. Гражданские пассажиры лезли из всех дверей, уволакивая вещи и детей в поле, подальше от сражения. Постепенно начали разбегаться и мятежники. Бросали винтовки, шашки и кулаками прокладывали себе дорогу в толпе пассажиров, стремясь убежать как можно дальше. Курт Вайнерт стрелял в офицеров, но скоро затвор заклинило, он бросил карабин и поднял с земли немецкую винтовку с широким штыком. Трое чехословацких стрелков захватили «максим», из которого эсеры стреляли через окно вагона, и повернули пулемет против белогвардейцев, устремившихся под командой человека, одетого в черное, туда, где кипел рукопашный бой.

Тем временем из Уварова в Тамбов прибыл поезд Киквидзе. Начдив немедленно сел на коня и во главе чешских кавалеристов поскакал к городской тюрьме. Спешившись, конники после короткой схватки с охраной ворвались на тюремный двор. Ян Шама отобрал у начальника охраны ключи и с громкими криками бросился отпирать камеры. Заключенные выбегали, обнимали и целовали своих освободителей.

Седой старик, увидев в руке Барборы красный флаг, подбежал к нему и взволнованно сказал:

— Товарищ, дорогой, дайте же коснуться, вашего знамени, только дотронуться…

Барбора вопросительно посмотрел на Бартака, тот кивнул. Старик схватил край знамени и порывисто прижал его к губам. Слезы хлынули по его морщинистым щекам. Но старик вдруг выпрямился, схватил Бартака за руку и судорожно пожал ее.

— Ради бога, командир, дайте мне винтовку, а патроны уж я сам добуду…

— У ворот их много, выбирайте, какая понравится, — ответил кавалерист и похлопал старика по костлявой спине.

Киквидзе тем временем поскакал дальше. Бартак догнал его на площади, здесь горело несколько домов, пламя высоко взлетало над крышами. Только что прибежали рабочие с металлического завода, вооруженные и безоружные, и с громким «ура» бросились на базарную площадь, где интернациональные части Сиверса бились с мятежниками. Рабочие дрались молотками, кувалдами, отбирали винтовки у поверженных врагов.

— Славно, храбрецы! — крикнул Киквидзе. Пуля прорвала ему кожанку на левом плече, он ощутил тепло крови, но, выхватив шашку, ринулся в схватку. Кавалеристы Бартака — за ним. Увидев красный флаг в руках Барборы, металлисты удвоили натиск. Из соседних улиц подходили новые и новые группы офицеров, пытаясь окружить красноармейцев.

Войтех Бартак держался возле начдива, рядом с ними, охваченные неистовством, дрались Барбора, Шама и Ганоусек. У последнего уже онемела рука, но он судорожно сжимал шашку, рубя офицеров. Уголком глаза он увидел Беду Ганзу — Аршин, привстав на стременах, вытаращив глаза, при каждом взмахе шашки издавал яростные крики. «Милый Беда», — мелькнуло у Тоника, но в этот миг перед ним появился небольшого роста бритоголовый офицер; он пригнулся, как разозленный хомяк перед прыжком, Тоник хотел отскочить в сторону, дернул поводья — его орловский жеребец поднялся на дыбы, и в этот момент офицер выстрелил. Пуля попала в широкую грудь жеребца. Ганоусек моргнуть не успел, как очутился на земле, и увидел, что перед офицером появился Аршин, крикнул что-то, взмахнул шашкой, и офицер упал.

Киквидзе заставили сойти с коня, и фельдшер наскоро перевязал ему плечо.

— Быстрее, быстрее, — ворчал Василий Исидорович, — некогда мне… Хочу узнать, как дела на вокзале…

Услыхав эти слова, Ганза немедленно вызвался в разведку — и вот он уже мчится мимо горящих домов, по обезлюдевшей улице, к вокзалу. Громко стучат подковы, играет в крови молодая сила, но это не мешает Беде Ганзе видеть выбоины мостовой и трупы под заборами. Черные силуэты повешенных на деревьях и воротах подстегивают его усердие.

На перроне он нашел Сыхру, которому как раз Курт Вайнерт докладывал о битве с мятежниками из Селезней. У Курта была забинтована рука, весь он был в испарине, из длинной, но неглубокой раны на лице текла кровь.

— Так что, Вацлав, попотели мы, но задание выполнили. Своих убитых и раненых уложили возле склада…

Сыхра подергивал головой и нервно курил.

— Тебе чего тут надо? — набросился он на Аршина.

— Меня послал дивизионный, я должен доложить ему, что тут делается, — ответил Ганза. — И как вижу, вы тут тоже не дремали.

— А у вас как?

— Делаем что можем, белых — как саранчи, и у них очень хорошее командование, офицеры ведь. К счастью, ребята из тамбовского полка быстро образумились и сделали главное. Так ты напишешь донесение?

Ганза не договорил, а ему столько хотелось еще сказать, но его перебил красноармеец, которого батальонный командир приставил к телеграфу.

— Из Козлова к нам на помощь идет бронепоезд с матросами. Можно ждать их через полчаса.

— Ты проверил?

— Я сейчас же телеграфировал обратно, назвался капитаном Мышкиным. Начальник станции в Козлове подтвердил сообщение и посоветовал преградить матросам путь товарными вагонами.

Сыхра рассмеялся.

— Отлично, парень! Ну, беги на место, как бы нам кто-нибудь не испортил радость.

Сыхра насыпал красноармейцу в ладонь махорки и круто повернулся к Аршину.

— Скачи, Беда, доложи товарищу Киквидзе: первая рота ликвидировала поезд с мятежниками из Селезней — вот Курт там был, а из Козлова к нам спешат матросы, я их сейчас же брошу в бой. Прошу приказа, в каком месте. Передай еще, что с час тому назад сюда явился генерал Половников и отдал себя в наше распоряжение. Он не одобряет восстания и ничего общего с ним не имеет. Я ему не верю. Запер его в зале ожидания, с ним трое наших.

Аршин протяжно свистнул.

— О, черт, вот это бомба!

Он выбежал из вокзала и вскочил на коня. Да ведь это значит, что песенка мятежников спета! Генерал — человек опытный! И Беда усмехнулся в свои коротенькие усики.

Киквидзе сидел на ящике из-под овощей на базарной площади, придерживая раненое плечо. Рядом стоял Войтех Бартак. Поодаль Ганоусек держал под уздцы их лошадей и смотрел, как обыватели, согнанные из ближайших домов, сносят трупы убитых на площадь перед каким-то внушительным зданием — красноармейцев и рабочих отдельно. Напротив Киквидзе, тоже на ящике, сидел какой-то бородач, лица которого Ганза не мог разглядеть. Соседний дом догорал, ярко озаряя площадь, и лишь время от времени каскады красных искр разлетались от обуглившихся стен.

Аршин спешился, чтоб передать донесение Сыхры, но прежде чем говорить о матросах, запнулся и вопросительно посмотрел на Киквидзе.

— Говори, говори, это мой друг, — воскликнул Киквидзе, которого позабавила осторожность Аршина.

Когда кавалерист передал все, что сообщил ему Сыхра, начдив, не особенно удивившись, сказал:

— Спасибо, товарищ, а теперь — кругом и веди матросов на базарную площадь. Летите, как ветер!

— Куда мы их поставим, товарищ Сиверс? — обратился Киквидзе к бородачу.

— Слева от старого вала дерутся ваши чехи. Я узнал, ими командует ваш Голубирек, и он, кажется, скоро подавит сопротивление мятежников. А вот мои чехи гибнут — они сдерживают банды кулаков. Заамурские бойцы очищают город, и раньше, чем мы их соберем, подоспеют матросы со свежими силами. Пошлем их на помощь моим чехам. Я оставлю вам связного.

— Согласен, товарищ Сиверс.

Киквидзе и Сивере встали и распрощались. У Сиверса была длиннохвостая казачья лошадь, явно чужая — она припадала на задние ноги, как загнанная.

— Я бы на его месте отдал полцарства за коня получше, — заметил Василий Исидорович. — Да что поделаешь, упрям, зато весь наш, а это для меня главное. Войта, пошли кого-нибудь к Голубиреку, пусть поторопится.

Раненое плечо горело, Киквидзе не мог усидеть на месте и, разговаривая, прохаживался перед догоравшим домом. Со всех концов города доносилась ружейная стрельба, но Киквидзе будто ничего не слышал. Люди Бартака очистили прилегающие улицы. Жителей города они не подпускали близко, обыскивали их. Певец Костка нашел у одного заряженный пистолет и без всякого колебания обратил его против прежнего владельца. При выстреле рука Костки не дрогнула.

Ян Шама сказал Ганоусеку:

— Наш песенник принял близко к сердцу, что говорил комиссар: «Действительно, в революционной войне нет места великодушию».

Со стороны вокзала подходили матросы. Их четкий шаг гулко отдавался по улице. Впереди них гарцевал на коне Аршин. В его висках еще жарко билась кровь. Высокий, стройный командир моряков широким шагом подошел к Киквидзе. Им достаточно было обменяться двумя словами, и связной Сиверса увел матросов на позицию, где, казалось, чехи уже не в силах отбивать беспрестанные атаки кулачья. Балтийцы не могли ошибиться, где противник, и их «ура» донеслось до базарной площади.

Восстание в Тамбове было подавлено. Начался суд над эсеровскими офицерами и кулаками, захваченными в бою. Красноармейцы сняли повешенных и заставили жителей города похоронить их с почестями. Командир пятого кавалерийского полка Звонарев добился у Сиверса и у Киквидзе разрешения председательствовать на суде. Приговоры приводили в исполнение его же кавалеристы. Чехословацкие стрелки группами разошлись по домам, вылавливая по погребам и чердакам офицеров и эсеров. Среди жителей нашлось достаточно таких, которые показывали, где скрываются мятежники.