С утра до вечера. В чистом поле - Ромуальдас Ланкаускас Страница 40

Взгляд женщины снова обратился к стене; распятия не было. Ее обезумевшие глаза еще больше расширились. Дочь поняла взгляд матери. Она шагнула к стене, подняла с пола крест и снова повесила его.

Вой бомбы на этот раз раздался очень отчетливо. Грохот. Звон бьющегося стекла. Треск валящихся стен. Когда она обернулась, повесив распятие, матери уже не было. Исчезли и пол, и потолок. Взрывной волной девушку швырнуло к стене, и на секунду она очутилась в каком-то страшном сне, чувствуя в ноздрях пыль и запах гари. На голову посыпалась штукатурка. В доме еще долго был слышен грохот падающих кирпичей, треск ломающихся балок и свист ветра. Потом все замолкло. Наконец она осмелилась открыть забитые пылью глаза; кровать с матерью провалилась; на этом месте висело облако дыма, а еще ниже она увидела груду дерева и щебня, из которой торчала согнутая ножка железной кровати. Ей послышалось, что в разрушенном доме звучит чей-то крик, но это был ее крик, долгий и резкий крик среди дымящихся руин. Крик смолк, и тогда возник странный звук, напоминающий журчание воды; это искрошенная в пыль штукатурка осыпалась с останков дома.

Она хотела кричать еще. И не могла. Ее голос звучал хрипло, и горло сдавила пыль. Окна тоже не стало. На его месте зиял провал, в который вписалась уцелевшая башня церкви на другой стороне улицы; красный кирпич ярко светился на фоне синего неба. Но и башня была повреждена. Осколок бомбы, должно быть, попал в колокол, потому что он загудел несколько раз, как бы созывая на мессу или похороны. Загудел — и смолк. Вокруг башни кружила стая испуганных голубей; другие, уже мертвые, валялись на земле — корм для изголодавшихся крыс.

У ее ног лежал треснутый цветочный горшок. Черная земля рассыпалась по полу; черная, как на кладбище, когда выроют яму для гроба, когда священник поет псалмы. Здесь не было ни священника, ни гроба; похороны состоялись без них; был только черный провал и засыпанные щебнем останки человека. И никто не пел священных псалмов, и никто не рыдал, потому что девушка не могла плакать. Слез не было.

Колокол по-прежнему гудел в ее оглохших ушах. Дун! Дун! Дун! Все громче и громче.

Дун! Дун! Дун! Почему он так громко гудит? Ага, похороны. От паралича умерла ее мать. Сегодня ее будут хоронить. Сегодня через весь город потащится на кладбище небольшое шествие. Священник сотворит молитву, а она положит на могилу белые цветы. На кладбище сквозь ветки деревьев блеснет солнце. Будет жарко даже в тени. Запахнет цветами и свежей землей. Она долго будет стоять у могилы матери, рядом с другими могилами, обнесенными железными оградами.

Дун! Дун! Дун!

Уже звонят. Так громко, что у нее уши заболели. Почему так громко? Почему не перестают звонить? Звонят. Звонят. Звонят. Бред! Ее мать не умерла. Она ушла в церковь.

Ее губы дрожали. Она вся дрожала от холода. А дом уже пылал, и жара становилась невыносимой.

Дун! Дун! Дун!

Она вскрикнула, схватилась за голову и бросилась на улицу. Церкви нет. Только башня. Где ее мать? Господи, где ее мать? Башня стоит, а церкви нет. Где священник?

Никого нет. Пусто. Только без передышки звонит колокол. На земле так мною голубей. Что с ними случилось? Разве голуби больны параличом и не могут летать?

Она подняла с земли голубя и прижала его к груди. Голова птицы свесилась, но девушка не поняла, что он мертв. Голуби не умирают. Нет, нет. Они улетают в рай. И вечно там живут. Их кормит святой Петр. И этот голубь жив, просто его измучила жажда, он ослабел от жары; он хочет пить. Она попоит его в фонтане, что перед театром.

Прижав к груди мертвого голубя, она шла через разрушенный горящий город. Неподалеку должен быть ювелирный магазин, перед которым она часто останавливалась. Над входом висела красивая вывеска: «Otto Kurschatt. JUWELIER». В витрине на бархате лежали драгоценности, золото и серебро; кольца — свадебные и с камешками, позолоченные бокалы, серебряные ложки, вилки, часы и ожерелья. Удивительное окно. Она останавливалась перед ним почти каждый раз и мечтала, какое кольцо подарит ей Мартинас, когда кончится война и он вернется с фронта. В мыслях она выбрала кольцо с красным камешком. Конечно, он подарит ей и ожерелье. Мартинас — летчик. У летчиков есть деньги.

Она почти не удивилась, что на месте магазина торчит только изогнутый железный поручень, который опоясывал окно. Еще была груда кирпича и помятые железные шторы; их опускал владелец, закрывая магазин. Но где же старик Куршайтис? Он всегда ходил в черном костюме и курил сигары. Где он? Где его магазин? Куршайтис тоже в церкви. А может быть, он отступил с беженцами, когда немцы эвакуировали город? Железные шторы его магазина уже давно опущены. Золото исчезло. Многое исчезло. Удивляться не стоит. Мать тоже куда-то исчезла. Она теперь сидит в подвале дома и вяжет перчатки ее брату, который сражается на Восточном фронте. Нет, ее брата тоже нет. Тогда для кого эти перчатки? Брат погиб на Восточном фронте. Почтальон принес письмо с военным штемпелем. «С глубоким прискорбием извещаем Вас, что…»

В тот день мать легла в кровать и больше не вставала. «С глубоким прискорбием извещаем Вас, что…» А отец? Его призвали, когда началась тотальная мобилизация, и он тоже не вернулся. Да, да, он все еще не возвращается, хоть очень любил свой дом.

Она уходила вдаль по пустынной улице. Дым от горящих домов изредка застилал солнце, и тогда на мостовую падала серая, дрожащая тень. В нескольких местах улица была завалена, и она перелезала через груды щебня и обломков.

Солнце палило немилосердно. Было очень жарко, и в воздухе черными бабочками парил пепел сгоревших бумаг. В огне трещала мебель, быстро превращаясь в золу. У девушки носом пошла кровь, она оставляла кровавый пунктир на мостовой. Девушка не старалась остановить кровь, которая капала и на голубя.

Театр горел. Провалилась крыша, потом рухнула одна из стен здания, и тогда открылась пустая сцена с декорациями, которые изображали императорский дворец. Декорации быстро исчезли в огне, и дворец поглотило черное облако мечущегося дыма.

В скверике под зеленой липой (ее пощадили осколки и огонь) лежал мертвый пес; казалось, он спит на солнцепеке. Девушка знала — он только притворялся мертвым.