Виктор Кондратенко - Без объявления войны Страница 41

Кое-как наша колонна подтянулась. Поверка закончена. Пока движемся без потерь. Благополучно проходим через Ромодан. Над поймой Хорола плотная завеса тумана. Дождь хлещет и хлещет. Странно, в Миргороде мост через Хорол никем не охраняется. Нет ни часовых, ни регулировщиков. Останавливаемся за мостом в каком-то здании, где недавно был военный госпиталь. В комнатах стоит густой запах лекарств, но зато можно сбросить промокшие шинели. Однако передышка длится недолго. Мышанский собирает командный состав на совещание. Он хочет послать бригаду корреспондентов для установления связи с отходящими частями и сбора необходимого для газеты материала.

Синагов предлагает подождать до рассвета. Крикун поддерживает его. Но редактор непреклонен:

— Ехать! В пути отстали два грузовика с редакционным имуществом и малолитражка, которую ведет художник Резниченко. Им надо оказать помощь.

Против такого довода, конечно, нечего возразить. Старшим бригады назначен батальонный комиссар Шубин. Крикун предложил ему полуторку, но тот, несмотря на размытую дождями дорогу, поехал с бригадой на легковой машине.

Редактор, тут же назначив меня караульным начальником, приказал взять красноармейцев и с пулеметом занять оборону у моста.

Мы расположились в лозах на берегу Хорола, найдя там кем-то отрытые окопы. За мостом послышались голоса, приближался тяжелый топот ног. Высланные на разведку бойцы вернулись с командиром стрелкового батальона. К нам подошел полковой комиссар Мышанский, комбат ему доложил:

— Немцы заняли хутор Дыркачи. Их танки продвигаются. Они сейчас приблизительно в шести километрах от Миргорода. Стрелковому батальону поставлена задача оборонять мост через Хорол. — Комбат пожаловался на нехватку боеприпасов, попросил пачку папирос и, узнав, что на окраине Миргорода расположилась редакция фронтовой газеты, посоветовал Мышанскому, не теряя ни минуты, покинуть город.

Пока редактор разговаривал с комбатом, я спустился в окоп, осветил электрическим фонарем карту. Где этот хутор Дыркачи? Вот так сюрприз! Не Хорол, а Лохвица таила самую большую опасность. Гитлеровцы перешли через Сулу и двинулись на Миргород. И тут же с горечью подумал о корреспондентской бригаде Шубина. Теперь она находилась в окружении, ей грозила встреча с вражескими танками.

— Тревога! По машинам! — звучит команда.

Фашисты приближаются к Миргороду. Почему они так быстро здесь появились? Сейчас это некогда выяснять. Все мысли заняты дорогой. Как бы в тумане не влететь в бомбовую воронку. Машины идут без света, но водители стараются быстрей оторваться от противника.

Рассвет в степи тихий. За Великими Сорочинцами Псел в солнечном тумане. Неужели остались позади вражеские танковые клинья, «юнкерсы», беспрерывный дождь с непролазной грязью?! Небо голубеет. Путь на Ахтырку свободен. В этом небольшом городке, расположенном за лесистой долиной Ворсклы, находим штаб 21-й армии и узнаем: наше положение не из легких, но Юго-Западный фронт продолжает борьбу. Сломить его и полностью уничтожить фашистам не удалось. В Харькове работает его возрожденный штаб, там же находится политуправление, которое возглавляет теперь генерал-майор Сергей Федорович Галаджев.

9

Уходит в желтеющую степь дорога на Харьков. И вот с Холодной горы смотрю на живые дымки заводов. Прошло восемь лет, как я ушел служить в армию и покинул город, в котором родился и рос. С юга на восток и дальше на север разворачивалась величественная панорама индустриального города. Бинокль приблизил знакомые окраины. Заиковку я узнал по серо-зеленой церкви и красной пожарной каланче. Там немощеная Киевская улица с тополями и акациями. Белый домик с зелеными ставнями и такой же крышей. Стоит распахнуть калитку — зашумит старая, знакомая до каждой веточки яблоня. Повеет детством, юностью.

Колонна машин стала спускаться с Холодной горы, и тут кто-то из печатников заметил на Южном вокзале редакционный поезд:

— Смотрите, вот он! Только что пришел!

Вспомнилась ночная степь под Ромоданом, когда поезд промчался мимо наших буксующих машин. Да, он стоит на запасном пути, его движок готов заработать и возвестить о том, что редакционная жизнь снова идет полным ходом. Но пока мы можем обойтись без нашего походного печатного комбината. Редакция «Красной Армии» занимает дом в центре города, в Спартаковском переулке, где находится местная военная типография.

Получаю отпуск на сутки, спешу на свою родную Киевскую улицу. За Воскресенским мостом ускоряю шаг, сердцо бьется гулко-гулко. Подхожу к Заиковке. Вот она, та горка, с которой когда-то в детстве с таким трепетом спускался на коньках. Теперь она кажется совсем маленькой. Так когда-нибудь оглянешься на свою жизнь — и она тоже покажется маленькой и ничем не приметной, если струсишь в такое грозное время. Сейчас видится в жизни самое главное: надо отстоять Родину.

На моей Киевской улице заметно поредел строй тополей, но зато выросла у домиков акация и сирень поднялась над заборами. Я вошел во двор и услышал: бух-бух-бух. Бабушка Мавра Васильевна сидела на ступеньках деревянного крыльца и толкла в медной ступе сухари. От удивления я остановился и замешкался. Это же я все видел во сне, когда ранним утром в Киеве загремели на днепровских кручах зенитки. Сейчас не было только рыжего песика Кайзера, да и я был не маленьким мальчиком.

Бабушка поняла мое удивление по-своему:

— Ты извили меня, старую. Я тебя, внучек, в окошко выглядела, на улицу не раз выходила, а вот занялась сухарями и не встретила. — Она не знает, где и посадить меня, то стул придвинет, то старое, скользящее на медных роликах кресло. — Приехал! Жив! Невредим! Если первая пуля тебя миновала, вторая не тронет. Отца твоего проводила на германскую — не вернулся, а потом сына на гражданскую — пропал без вести. А ты должен жить и немца прогнать. Позволь мне за тобой поухаживать. Ты ведь круглым сиротинушкой рос. — Концом платка вытирая слезы, она спешит на кухню и разжигает примус.

Комната аккуратно побелена. На стенах все те же дорогие моему сердцу фотографии. На занятии рабочей литературной студии Леонид Вышеславский вдохновенно читает стихи, а за столом сидит внимательный Игорь Муратов и рядом с ним, как всегда, Борис Котляров набрасывает в блокноте дружеские шаржи. Где теперь мои товарищи? Что с ними? Шестеро ребят в полосатых майках с хрустальным кубком — моя непобедимая волейбольная команда. Токарный цех и я за карусельным станком. А вот в клубе имени Блакитного руководители ВУСППа во главе с Иваном Кондратьевичем Микитенко провожают молодых литераторов в армию. Вместе со мной Петро Дорошко, Зельман Кац, Степан Крыжановский идут на срочную службу. Смотрю на лица и слышу знакомые голоса...

Я уходил в армию и не думал, что клубы порохового дыма могут подкатиться к родному порогу. Грустно и больно. Вечером выхожу в садик. Старая яблоня еще плодоносит. Тополь такой же зеленый и могучий, как в дни моей юности. Притаившись в его густой листве, я заучивал стихи Есенина и ждал, когда из калитки соседнего дома выйдет гимнастка Валя и мимо кустов сирени проплещет на ветру голубая блузка. Лучи прожекторов, пробежав по небу, осветили высокую колокольню, каменный карниз. Когда-то ночью, поднявшись по громоотводу, я поймал там голубя. Смотрю на карниз и снова чувствую, как под рубашкой испуганно бьется птица, а под ногой оседает железный ржавый костыль и витая проволока громоотвода жжет мне ладони. В ту пору я мог крутить на турнике солнце, и только спортивная закалка помогла мне спуститься с колокольни.

Сильные прожекторные лучи осветили небо в разных концах города. Они то сходились, то расходились, но не гасли. Как будто вот-вот должны появиться ночные бомбардировщики. И они появились. По звуку определил — «хейнкели». «Ночники» наносили удар по заводам. Харьковское небо заискрилось трассами снарядов и пуль. Залпы зенитных батарей слились с разрывами бомб. На восточной окраине Харькова показалось пламя пожара. Горели дома на Конной площади, и ветер доносил запах дыма. Полнеба заняло багровое варево. Не было больше звездной ночи.

Все же ночное нападение «хейнкелей» было отражено. «Ночникам» не удалось подавить противовоздушную оборону и безнаказанно бомбить заводы. Гул вражеской бомбардировочной эскадры откатывался на юг. Зарево пожара еще долго оседало и меркло за крышами домов. Когда оно погасло, остались считанные часы до конца моего короткого отпуска.

Бабушка поднялась чуть свет, накормила меня оладьями и пошла провожать.

— Думала эвакуироваться, да ноги отказываются служить. За восьмой десяток перевалило. Куда мне, старой, податься? Людям обузой буду. Эх, была бы силушка, да такая, как в гражданскую, когда в конном полку поварихой работала. И поездила с тобою, малышом, и чего только в ту пору на белом свете не повидала. А теперь какую же могу принести пользу? Вспоминай меня почаще, вспоминай. А я тебя буду ждать. И вот что тебе хочу сказать: по-глупому не лезь в огонь, а уж там, где надо, не будь трусом.