Лоран Бине - HHhH Страница 42

Когда Чако пишет: «В замок можно было попасть разными способами, но Гейдрих, этот showman, всегда въезжал только через главные ворота – те, где стояла охрана», меня просто чарует его убежденность. И я думаю: «Откуда он это знает? Почему он настолько уверен в этом?»

Другой пример. Диалог между Габчиком и чешским поваром Гейдриха. Повар рассказывает Габчику о том, как защищен дом, в котором Гейдрих живет с семьей: «Гейдриху наплевать, что там делается для его защиты, но эсэсовцы-то относятся к своей работе серьезно. Он же их начальник, понимаете? И для них – просто бог. Им всем хотелось бы стать такими, как он, во всем похожими. Белокурая бестия… Так они его между собой называют. Вам не удастся хорошо понять немцев, пока до вас не дойдет, что это для них комплимент».

Искусство Чако проявляется здесь в его способности включить исторические сведения (я имею в виду прозвище «белокурая бестия») в реплику, которая сама по себе ценна и психологической тонкостью, и – с точки зрения литературных достоинств – финальным акцентом. Впрочем, у Чако вообще великолепные диалоги; по существу, с их-то помощью он и превращает Историю в роман. И должен сказать, что пусть даже мне самому противно использовать этот очень удачный прием, некоторые пассажи книги Чако меня по-настоящему зацепили. Ну, например, когда на устрашающее описание поваром Гейдриха Габчик отвечает: «Не стоит расстраиваться, все-таки он человеческое существо. Можно даже это доказать…» – я радуюсь, будто смотрю итальянский вестерн.

Ладно, предположим, эпизоды, когда у Габчика отсасывают прямо посреди гостиной или когда Кубиш дрочит в ванной, придуманы. Да, конечно, придуманы. Понятно же, что Чако не знает, делал кто-то Габчику минет или не делал и при каких обстоятельствах, а еще меньше – где и когда занимался онанизмом Кубиш, ведь подобные сцены, за редким исключением, обходятся без свидетелей, а у Кубиша не было ни малейших оснований делиться с кем-то подробностями такого рода, и дневника он не вел. Однако автор отлично справляется с психологической стороной романа, насыщая его внутренними монологами, а на абсолютную историческую точность он и не претендует: книга открывается предупреждением о том, что «всякое сходство с известными фактами и т. п. – чистая случайность». Следовательно, Чако хотел написать роман, именно роман, и хотя опора сюжета – реальные события, подлинные документы, автор книги не стал рабом собранного им материала. Опираться на историю, имевшую место на самом деле, по максимуму используя то, что в ней «как в романе», а там, где такого не хватает, а рассказу требуется, запросто придумывать недостающее и не считать себя при этом обязанным отчитываться перед Историей, – вот принципы, которым он следует. Ловкий обманщик. Фокусник. Романист – что и говорить…

Правда, хорошенько вглядевшись в снимки, я засомневался в цвете машины. На выставке мы были несколько лет назад, память могла мне изменить. Но я вижу его таким черным, этот «мерседес»! А если меня подводит воображение? Когда дойдет до этой сцены, тогда и решу. Или каким-нибудь способом проверю. Будет видно каким.

Спросил у Наташи насчет «мерседеса». Ей он тоже запомнился черным.

Чем больше становится у Гейдриха власти, тем больше он походит поведением на Гитлера. Теперь и он, как фюрер, заставляет сотрудников выслушивать свои долгие пламенные речи о судьбах мира. И Франк, Эйхман, Бёме[226], Мюллер, Шелленберг молча слушают бредовые пояснения начальника, склонившегося над картой полушарий.

«Скандинавы, голландцы, фламандцы – люди германской расы… Ближний Восток и Африка будут поделены с итальянцами… Русских отбросим за Урал, и их территория будет колонизована солдатами-крестьянами… Уральские горы станут нашей восточной границей. Год военной службы наших призывников пройдет там, и в ходе партизанской войны солдаты станут пограничниками. Те, кто не собирается сражаться без передышки, могут убираться, я им ничего не сделаю…»

Думаю, тут налицо головокружение от власти, завоеванной с помощью насилия. Гейдрих, как и его патрон, уже считает себя хозяином мира. Но ведь надо еще выиграть войну, надо победить русских, а список наследных принцев, которых требуется устранить, – длинный-предлинный. Даже глядя в будущее с огромным оптимизмом, даже при том, что звезда Гейдриха неуклонно восходит в темной ночи рейха, все эти планы более чем преждевременны.

Известно, что с самого начала дофины Гитлера вели между собой отчаянную борьбу. Какое место занимал Гейдрих в этом болоте? Многие, будучи околдованы зловещей аурой персонажа, о котором идет речь, и делая выводы из стремительного, как полет метеора, восхождения Гейдриха, убеждены, что в конце концов он либо сместил бы фюрера, либо унаследовал его положение.

И все-таки в 1942 году дорога к вершине оставалась очень долгой. В это время первая группа претендентов – Геринг, Борман, Геббельс – всячески обхаживала Гейдриха, как никогда льстила ему, пыталась отнять его у Гиммлера, который ревниво оберегал своего главного помощника. Но пусть даже назначение Гейдриха пражским наместником фюрера и доставшаяся ему главная роль в «окончательном решении еврейского вопроса» сильно его возвысили, пусть ему всем этим был придан иной масштаб, до их уровня он пока еще не дорос. Геринг, хоть и не рвался в дофины, так и остается в рейхе официальным вторым номером, и Гитлер сам называет его своим преемником. Борман, сменив Рудольфа Хёсса во главе партии, занимает и его место рядом с фюрером. Геббельсовская пропаганда стала уже такой опорой режима, какой не была никогда. А Гиммлер? Гиммлер командует эсэсовскими войсками, войска эти сражаются на всех фронтах и везде побеждают, Гиммлер контролирует систему концентрационных лагерей, и в руки Гейдриха обе эти области его деятельности никак целиком не даются.

Но пусть даже пост протектора позволяет ему теперь, обойдя всех, получить прямой доступ к фюреру, Гейдрих не решается на попытку выжить Гиммлера. Он знает, что шефа – каким бы безликим и ничтожным рейхсфюрер СС ни казался – не стоит недооценивать, а кроме того, его собственное положение второго номера дает возможность в случае неудачи прятаться за спиной начальника, пока сам он не станет настолько могущественным, что сможет больше никого не бояться.

Стало быть, настоящим соперникам Гейдриха сегодня никак не сравниться с ним по масштабу. Речь об Альфреде Розенберге, министре оккупированных восточных территорий[227] и главном теоретике колонизации этих территорий; об Освальде Поле[228], заведовавшем в СС, как и сам Гейдрих, одним из главных управлений (SS-Wirtschafts-und Verwaltungshauptamtes; SS-WVHA) – тем, в ведении которого находились концлагеря и промышленные предприятия; о Гансе Франке[229], генерал-губернаторе Польши, чья должность, можно сказать, соответствовала должности Гейдриха, но на другой территории, или, к примеру, о Канарисе, шефе абвера, коллеге в вермахте… Конечно, если разобраться, если сосчитать все функции Гейдриха, все его полномочия и сравнить с обязанностями каждого из них, получится, что у него власти намного больше, но каждый из них, действуя в своей области, в чем-то его ограничивает… Да! Если смотреть под этим углом, надо еще прибавить Курта Далюге, начальника Орпо (Ordnungspolizei, OrPo), еще одного «главного управления», подчиненного в штатном расписании СС непосредственно Гиммлеру. Конечно, деятельность Курта сводится к обеспечению общественной безопасности и порядка, и пусть охранная (Schutzpolizei), управляющая (Verwaltungspolizei), транспортная (Verkehrspolizei) полиция и некоторые другие службы, равно как и жандармерия, находятся в его ведении, а управление Далюге не обладает ни могуществом, ни отрицательным обаянием гестапо, все равно из-под контроля Гейдриха уплывает множество полицейских подразделений.

Иными словами, путь впереди еще долгий. Но Гейдрих, как он это уже не раз доказывал, не из тех, кто легко падает духом.

Эту историю я читал во многих книгах: во время одной из казней в Минске Гиммлер, на которого брызнула кровь двух убитых молодых девушек, упал в обморок[230]. Именно после этого невыносимого зрелища ему пришло в голову, что надо найти другой, менее тягостный для нервов палачей, способ продолжать работу по избавлению от евреев и других Untermenschen[231].

Правда, если верить моим выпискам и заметкам, окончание кровавых казней совпало ровно с такой же мыслью, пришедшей в другую голову – Гейдриха, который инспектировал концлагерь вместе со своим подчиненным, Гестапо-Мюллером.