Анатолий Кудравец - Сочинение на вольную тему Страница 42

Однажды Игнат отомкнул замок, вошел. Это было летом, перед жатвой. Страшным, нежилым духом повеяло на него: сухой прелью, затхлой пылью. Сквозь щели в полу повылезала малина, пробившись с огорода, из-за стены. Истертые ногами приступки на печь. Из камелька вывалилось несколько кирпичей, и весь он едва не завалился, держался лишь на согнутом железном прутике. В сенцах на стене висела покрытая плесенью брезентовая сумка — с нею когда-то бегал в школу Витик. На окне — старая, изъеденная зелеными точками алюминиевая фляжка. Когда-то носили в ней воду, молоко. Под балкой — старинная, обсыпанная ржавчиной, слизанная до края коса. На гвозде большие ножницы — для стрижки овец. Когда тех овец держали?..

Стоял Игнат посреди сенцев, смотрел, и было такое чувство, будто он попал в некий неведомый ему мир. Вернее, все тут было знакомо, все он знал, и все казалось таким чужим, незнакомым. Будто все это он уже когда-то видел, будто оно приснилось в каком-то тяжелом сне, потом выветрилось из памяти и вновь возникло сейчас, начало оживать. И чем дольше Игнат смотрел на все это, тем больше не хотелось смотреть.

Он полез на чердак. Свернутые, запыленные, все в паутине ниты, берда, челноки — все порассовано за стропила. Самопрялка. Его работы. Одна ножка сломана. Почему же Поля не сказала, что ножка сломана? Игнат подумал об этом с обидой, будто самопрялка еще могла пригодиться Поле, а она не хотела, чтобы Игнат подправил ее.

С этим ощущением он слез с чердака, вернулся в хату.

И тут его взгляд зацепился за кирпич, который вывалился из камелька и лежал возле печи. На кирпиче четко проступали два кошачьих следа. Словно он был еще сырой и кот только что прошел по нему. Сколько лет минуло с той поры, жильцы уехали, печь развалилась, а следы сохранились. Игнат поднял кирпич, вышел с ним во двор, присел на крыльце. Сидел, курил и размышлял. И трудно было прервать течение этих мыслей.

Сколько раз человек может жить на свете? Только раз? Вчера жил, сегодня живешь, завтра… Все будет хорошо — будет и завтра, а по-своему сложится судьба — что ж, хорошо, что было «вчера» и было «сегодня»… Сколько раз вспоминаешь прожитое — и словно заново живешь, и болит душа еще сильнее. Хотя сильнее ли?.. Тогда была жизнь, а сейчас… душа…

В крапиве, которая густо и высоко выгнала у крыльца, что-то зашуршало. Игнат перевел в ту сторону глаза и увидел ежа. Он стоял, подняв вверх черное, беловатое на кончике рыльце, фыркал, содрогаясь всем телом, и смотрел на Игната. Словно интересовался, зачем явился этот человек. Зверюшка, видно, давно прижился здесь и чувствовал себя хозяином.

Игнат взял ежа на руки — тот не убегал и даже не свернулся в клубок, невозмутимо сидел на ладонях, задрав вверх рыльце.

— Ну что, вопщетки, боишься, чтоб я не оставил тебя без житла? — проговорил вслух Игнат, гладя зверюшку по иголкам. — У меня и в мыслях этого нет. Я ведь тоже тут чужой… Считай, что за сторожа. Глянул и пошел. Хоть и тяжко глядеть на все это. Но так уж устроено. Думаешь об одном, делаешь одно, а выходит вон что. Ушли люди — появился ты… Придет еще кто-нибудь; если придет, что будешь делать ты? Не знаешь? И я не знаю. Хоть земля — вон ее сколько. Живи, брат, один на все сотки. И не на одни эти…

Игнат опустил ежа на землю, но тот не спешил уходить, стоял, будто ждал чего-то. Игнат взял свой кирпич, повертел в руке, еще раз подивился, как хорошо сохранились четкие отпечатки кошачьих лап, положил кирпич на крыльцо: куда он его понесет?-Поднял глаза на небо. На западе, клубясь, грудились тучи. Не к дождю ли? А когда перевел глаза вниз — ежа не было.

Придя домой, написал письмо Поле, чтоб приехала и продала хату. Зачем она гниет?

Месяца два после того, как отослал письмо, было тихо. Игнат уже думал: так никто и не объявится. Ну и нехай себе. Чего ты переживаешь, нервы рвешь?..

Он был на мельнице, когда прикатил на велосипеде Валера и сообщил, что приехала тетка Поля с Витиком. Игнат оседлал свой мотоцикл и затарахтел домой.

Машина стояла возле его двора. Поля с Мариной сидели на лавочке под липой и мирно беседовали. Как будто только вчера расстались и вот снова встретились. По стежке вдоль заплота от своей хаты шел Витик.

Поля вроде и не изменилась, только побелела, посветлела лицом. И каким-то довольным, сытым блеском светились глаза.

— Здравствуй, Игнат Степанович, — пропела протяжно, подавая руку.

— А уже, вопщетки, день добрый, — ответил он, оглядывая Полю сверху донизу. — Не иначе совсем городская стала. Как сорвалась отсюда — ни тебе привета, ни в гости.

— Не знаю, Степанович, какой стала, а отвыкла уже от села.

— К овсу конь быстро привыкает, — усмехнулся Игнат, присаживаясь на лавочку.

— Нет, и правда, мне хорошо там, — как бы оправдываясь, сказала Поля и посмотрела на Витика. Он в это время как раз подошел к ним, подал руку Игнату:

— А чем плохо: город, батареи греют, автобусы бегают, телевизор показывает, магазины работают. Тут вам не здесь.

Игнат стрельнул глазами на Витика. Ничто не меняет человека. Кажется, и не молод уже, и на заводе немалый срок, и работы, по всему, не боится, машину за так не купишь, а ляпнет иной раз — уши не слышали бы. «Тут вам не здесь…» Не удержался:

— Вопщетки, если, к примеру, я не завезу в твой магазин, ну не я — так колхоз наш или какой-нибудь другой, то черта с два ты там что-либо ухватишь.

Витик не обиделся, засмеялся:

— Ага, тут ты, дядька Игнат, верно подметил: не положишь — не возьмешь, а не возьмешь — не укусишь…

Игнат откинулся головой к частоколу, прищурил глаза:

— Вопщетки, у нас тут недавно такой казус вышел. Приехал к Сымонихе зять, из городских, пестрый такой, как дятел. Куртка на овчине, ботинки, транзистор — все, можно сказать, как у тебя. Вроде того солдата на передовой, ко всему готов, разве что одной винтовки не хватает, а так — с ходу в бой. Теща вокруг зятя и так и этак: зятек, сынок… Теще что — лишь бы дочке было хорошо, а дочка не жалуется. И кабанчик в хлевушке похрюкивает, того не знает, лопоухий, что время его уже отмерено. Зять любит взять. И Сымониха рада. Кабанчика все равно колоть, а тут и вы возьмете, и мне останется, много ли со старыми зубами надо. «Заколешь?» — спрашивает. «А почему бы и нет»? Хлопец не из трусливых, не стал дожидаться, когда снова попросят. «А сможешь?» — это она у него. «Смогу ли? Деревня город учит. Сколько того кабана». — «А все же, может, кого попросить для подмоги, подержать, угомонить…» — «Не переживай, мать, справлюсь сам». Ну что ж, человек говорит, человеку верят. А откуда ей знать, что он возле свиней если и ходил, то разве что на базаре. Принесла она швайку, веревку, тазик — кровь спустить: какой это зять колбасу-кровянку не любит? Вопщетки, почесал тот кабанчика за ухом, он и лег. Сымониха видит: и правда человек кумекает, с чего начинать, пошла в хату, чтобы крику не слышать. Свинья как подаст голос — нигде не спрячешься. Минут через десять приходит в хату и зять. «Что, уже? — спрашивает Сымониха. — Что-то ж больно скоро, и крика не слыхать было». — «Сейчас услышите», — усмехается зять. И тут за окном как бабахнет! Выскочили во двор: хлевушок без крыши, дверь сорвана, и дым оттуда валит. Что такое? А зятек-то привык рыбу глушить. Привязал порцию толу кабанчику на шею, присмалил бикфордов шнур от папиросы, а сам в хату, свежины дожидается. Хорошо, что заряд пошел в сторону, только полголовы отхватило кабанчику, а могло и по-другому выйти. Вот тебе и «деревня город учит», и «тут вам не здесь», — расхохотался Игнат.

— Ай, ты всегда скажешь, — махнула рукой Марина. — Думаешь, он такой уже малокровный, зять ее, что не мог до чего-нибудь толкового додуматься, а сразу толом?

— Вопщетки, сходи сама и погляди. Хлевушок и теперь стоит распятый, а Сымониха отчуралась и от свиней, и от коровы. И правильно: заведи поросенка, приедет он другой раз, то и хату пустит летать над селом.

— Ну, надо быть чистым дураком, чтобы с толом на кабана, — всерьез заметил Витик.

— Ты бы, вопщетки, из двустволки, а? — Игнат все еще не мог сдержать смех.

— А что? Я каждый год езжу к теще по такому делу. Ствол в ухо — и вся недолга. Ни тебе страха, ни визга. Бери и смоли.

Игнат посмотрел на Витика, вытер глаза, встал:

— Вопщетки, нам смолить вроде еще время не пришло, а вот в хату, за стол, пора, а, женка?..

Марина постелила на стол белую скатерть, принялась бегать в кладовку и обратно, и всякий раз на столе прибавлялось тарелок. Гости тоже не с пустыми руками прибыли — привезли и водку, и колбасу, и консервы. Все это принес из машины Витик. Он же и Марине помогал у стола: открыл консервы, нарезал колбасы, накрошил хлеба. Игнат и Поля сидели на канапе. Игнат курил, слушал ее и время от времени вставлял что-то свое. А тем временем думал о том, как мало надо, чтобы изменить человека. Жила баба в селе, казалось, навечно с землей срослась, с краем этим, а поманили в город, покормили белым хлебом — и уже все. Или, может, не все. Может, это только кажется ему?..