С утра до вечера. В чистом поле - Ромуальдас Ланкаускас Страница 42

Стиснув зубы, он уперся здоровой рукой о песок и сел. Снова пелена тумана на глазах, но на этот раз она рассеялась быстрей. Как солнце нагрело ему руку! Нет, это не солнце. Это рана болит. Кровь струилась по руке, лениво капала вниз, и на песке расползалось темно-красное пятно.

Солдат закатал рукав гимнастерки. Рана была небольшая, кровь успела свернуться, но тут она снова полилась. Можно умереть и от такой раны, от всего можно умереть. Человек не такой крепкий, как кажется, но иногда его воля делает чудеса.

Он вынул бинт и стал перевязывать раненую руку, крепко затянул бинт, надкусил, и потом зубами затянул узел. Рука была белая, не тронутая загаром, она и его коричневое, усыпанное бусинками пота лицо, казалось, принадлежали разным людям.

Голова тяжелая. До смешного тяжелая. Как будто весит несколько тонн. Волосы слиплись под шлемом. Конечно, эта тяжесть — от шлема.

Он расстегнул ремешок и снял шлем, но голове не полегчало. Шлем был глубоко вогнут. Словно кто-то ударил по нему тяжелым кузнечным молотом. Да. Рев. Грохот. Огонь. И небытие.

Дунул слабый ветерок, и он почувствовал прохладное и нежное его прикосновение; солнце сушило потные волосы. Кругом царило спокойствие. Тишина раннего летнего утра, когда медленно просыпается село и тихо шепчут росистые листья березы. Война ушла вперед, оставив на земле свои кровавые следы.

В ушах у него шумело, но сквозь этот шум он слышал еще какой-то далекий, монотонный, трудно уловимый звук. Что он напоминал? Что-то давно забытое.

Он не смог этого вспомнить, но желание узнать причину звука росло с каждой секундой, и его постепенно охватывало странное волнение. Неужели? Неужели?

Солдат встал на колени и прислушался. Теперь ясно был слышен далекий шум, как будто бьются на ветру верхушки большого бора. Он встал. Земля качнулась в одну, потом в другую сторону и завертелась. Он закрыл глаза и второпях сделал несколько шагов; ему казалось, что он упадет, если будет стоять на одном месте. Шатаясь солдат с трудом взобрался на песчаный бугор. Земля вертелась на бешеной карусели. Когда она остановится? Когда? Остановите ее! Выключите моторы! Шумит… Шумит…

В глаза полыхнуло ярким солнечным светом. Вдалеке мерцала вода. Зеленая, сверкающая, необозримая взглядом. Море!

Его ноздри дрожали. Карусель снова завертелась; море полетело вверх тормашками, и небо очутилось на месте его. Он зашатался, сделал еще шаг и свалился на песок.

Мир снова приобрел четкие очертания, и он вспомнил, когда слышал шум моря. Давно. Еще до начала войны. С экскурсией молодых учителей он поехал в Палангу. До тех пор море он видел только на картинах. Оно казалось совсем другим; море все время находилось в движении, даже от малейшего ветерка, и никогда оно не выглядело застывшим и мертвым.

Он долго стоял тогда на мосту, уходящем в море, прислушиваясь к ударам волн о позеленевшие сваи. Волосы Эгле развевал ветер. Он смотрел на нее, на море, и был счастлив. Море манило и отпугивало его. Море было чем-то таинственным. Может быть, потому, что он — дитя земли, что его детство прошло на берегу тихой реки Минии? Зеленые луга и прозрачная вода Минии: река набухала только весной и осенью; она заливала поймы; весной в канавах оставались щуки, и мужики, закатав штанины, ловили их руками в ледяной воде. Ловил и он; когда рыба попадалась, был настоящий праздник, потому что к тому времени на чердаке не оставалось ни кусочка копченого сала. Нет, оставалось, но его мать откладывала до страды, когда надо будет угощать соседей, которые помогут убирать рожь. А однажды на уборке отец нечаянно зарубил косой зайца. В то лето ему купили новые ботинки, которые он надел в следующем году, когда сдавал выпускные экзамены в учительской семинарии. Он очень гордился своими новыми ботинками; ему казалось, что весь зал на них только и глядит.

Он танцевал с Эгле, танцевал первый раз в жизни, неуклюже, то и дело останавливаясь, и весь зал вертелся, как земля теперь. У него кружилась голова. Может быть, от счастья, может быть, от волнения.

Море. Оно тоже качалось. Волны окатывали мост; он трясся под этими ударами. На мачте трепыхался черный флаг: шторм. Сердце у него вздрагивало, когда он прикасался к горячей руке девушки.

Они выкупались возле берега, боясь уходить дальше в море. Потом сидели на песке, слушая грохот прибоя. Эгле что-то писала на песке. Он увидел большие, округлые буквы: ЛЮБЛЮ. Эгле заметила, что он читает, покраснела, еще ниже опустила голову.

Он сжал ее руку. Сердце колотилось в груди. Он хотел быть наедине с ней, хотел ее целовать. Но недалеко были люди.

Он ее посмел.

На горизонте вырос огромный вал; черно-зеленый, высоченный, покрытый белым гребнем пены, он быстро подкатился к берегу, потом подскочил в последний раз, ярко засверкав на солнце, и глухо разбился о песок.

Вода окатила им ноги. Они с криком отпрянули, а когда вода отступила в море, на песке не осталось слов. В мокром ровном песке отражались темнеющее небо и черная туча, похожая на бесшумно летящий самолет.

Рев. Грохот. Блеск. Мрак. Голова! Голова! Когда же утихнет эта ужасная боль? Кукушка все еще кукует. Ку-ку! Песочные часы отсчитывают секунды и минуты. Солнце медленно ползет вверх. Кукушка кукует на сенокосе. В избе лежит в гробу отец. У него птичий профиль. Всхлипывая, плачет мать. С юга ветер приносит запах скошенного сена. Ку-ку! — беззаботно кричит кукушка. Глухо гремят пушки. Санитары перевязывают ему ногу. Ура-а-а! — кричит лейтенант. Словно разъяренные кабаны рычат танки. Жаркий, серый туман. Рот из жести. Язык — из жести. Пот разъедает глаза.

— Пить… — прошептал он.

И только теперь вспомнил, что во фляге есть вода.

3

В самолет попал снаряд. Сверкнул огонь, и тут же пламя охватило весь бомбардировщик; он горел как солома. Пламя ворвалось в кабину пилота. Горела его одежда, лицо и руки. Конец! Конец! Он задыхался от едкого дыма. Самолет мог взорваться в любой миг. Дым и огонь.

Потом опрокинутая земля. Опрокинутое море. Он падал и падал, и казалось, что конца не будет этому полету в неведомое. Пятнадцать секунд превратились в вечность. Цирковой номер затянулся.

Сильный рынок. Мартинас понял, что раскрылся парашют, что теперь он падает значительно медленней. Земля и море вернулись на свои места. Они надвигались на него. Рядом с берегом море было прозрачное. Он падает в воду? Нет, нет,