Павел Ермаков - Все. что могли Страница 44

Уяснив все это, Богаец вскочил в пролетку, сказал ямщику, чтобы без промедления гнал обратно. Никто другой, именно он, обер-лейтенант Богаец, первым должен сообщить Стронге, что «берлинский» поезд в порядке, через несколько часов будет готов к отправке. Лошадь поскакала коротким галопом. Подковы высекали на брусчатке вспыхивающие светлячками искры. В контору Богаец возвратился за полночь. Стронге будто ждал его звонка. Доклад выслушал благосклонно. Может быть, успокоился, возможно ему уже кто-то успел доложить раньше Богайца.

— Гут, обер-лейтенант. Можете отдыхать.

Утром хозяйка, округлив глаза, почему-то оглядываясь, сообщила квартиранту:

— Какой ужас, Леопольд Казимирович. Денщик вечером пытался открыть замок в вашем шкафу. Заметил меня, спрятал ключ и начал тереть тряпкой шкаф, будто чистил его полиролью.

— Вы не ошиблись? — спросил он со странным ощущением, словно его на улице начали неожиданно раздевать.

— Ни-ни, пан Леопольд, бачила своими очами, як вот и вас, — пропела хозяйка.

Еще при первой встрече с новым денщиком Богайцу показалось, будто он где-то встречал солдата. Но где и когда, не мог вспомнить. Сейчас, увидев его в окно идущим к дому, вдруг вспомнил. А денщик в это время поддел носком сапога под брюхо вислоухого сеттера хозяйки, подбежавшего к нему, и с силой отшвырнул. Сеттер с жалобным завыванием перевернулся через голову.

«Мерзавец, это был он, — Богаец потер виски. — Но почему солдат? В ту пору он носил звание фельдфебеля и эсэсовскую форму».

Богаец оказался очевидцем расстрела за городом каких-то людей. Там были мужчины и женщины, старики и дети. Отстучали автоматы, теперешний его денщик, так же, как сейчас собаку, переворачивал людей и добивал короткой очередью в голову. Богайца покоробило не воспоминание о казни. Он сам расправлялся с людьми без жалости и содрогания. Обеспокоило, что этот человек был приставлен к нему в денщики по распоряжению Стронге. От этой новости у него ослабли коленки.

«Спокойно, Лео, — сказал он себе. — По крайней мере, хорошо, что ты знаешь об этом».

На пороге он влепил денщику крепкую затрещину.

— За собаку, — показал он за окно. — И еще кое за что… Запомни, я тебя насквозь вижу. Меня не проведешь.

13

— Господа офицеры! — Стронге поднялся, придирчиво оглядел стол, заставленный обильными закусками, с длинной батареей разнокалиберных бутылок.

Легкий шум, витавший в зале, мгновенно стих. Официантка, нарумяненная девица в наколке и кокетливом фартучке, разливавшая вино по бокалам, выпорхнула за дверь.

Взоры собравшихся, как по команде, обратились на наместника, массивно, величественно возвышающегося над всеми. Богаец тоже верноподданническим взглядом впился в него. На Стронге безупречно сидел новый мундир, видимо, только что сшитый у берлинских портных. Он ловко скрадывал погрузневшую фигуру генерала. Под ярким светом люстры сверкали позументы, серебром отливали погоны, сияли ордена, и среди них только что полученный в Берлине.

— Столица нас встретила гостеприимно, дар оценила высоко, — неторопливо, важно продолжал Стронге, зная, что каждое его слово ловили, впитывали, накрепко запоминали. — Фюрер одобрил нашу работу здесь, он придает ей огромное значение. Слава нашему вождю!

Наместник вздернул руку. Офицеры вскочили, вытянулись. Два десятка глоток прокричали здравицу фюреру. Под напыщенные тосты опрокидывались бокалы. Подогретый коньяком, все более зажигаясь, взвинчивая офицеров, Стронге похвалялся.

— Мы установили в этих диких краях новый порядок, — он рубил рукой, сверкал бриллиантовым перстнем. — Мы расширили владения фатерланда. Всех, кто мешает нам, мы уничтожим. Наша работа небезопасна, сложна. Она требует мужества и рождает своих героев. Фюрер щедро наградил их.

Он повернулся, возле него вырос офицер, вложил в ладонь коробочку, подобострастно огласил фамилию заместителя Стронге. Тот медленно и важно подошел, наместник приколол к его мундиру крест. Прозвучал очередной тост — за новоявленного героя.

За шумом и аплодисментами Богаец не сразу расслышал, что назвали его. Кто-то сзади услужливо отодвинул стул, он шагнул к генералу.

— Завтра зайдите ко мне. У меня есть что вам сказать, — прикалывая медаль, тихо промолвил Стронге.

После, когда наместник с заместителем покинули зал, офицеры, получив милостивое разрешение продолжать вечер, долго звенели бокалами. К Богайцу подходили, поздравляли. Он ударился в кутеж. Потом смутно помнил, как появились какие-то певички, танцовщицы, и он кричал им «браво». С накрашенной дебелой девицей пытался танцевать, увел ее в соседнюю комнату, расстегнул кофточку…

Пьяное веселье прекратил дежурный офицер, дважды моргнув светом, от имени Стронге приказал расходиться.

Утром на звонок Богайца адъютант ответил, что господин Стронге примет его во второй половине дня. Обер-лейтенант облегченно вздохнул. С перепоя гудело в голове, во рту пересохло.

Он покинул контору, дома помылся, часа полтора поспал и явился к начальству огурчиком. Еще раз выразил признательность за награду. Тот слушал, кивал, его подбородок складками ложился на галстук, увенчанный знаком со свастикой. Движением руки разрешил обер-лейтенанту сесть, выслал из кабинета охрану — разговор не для лишних ушей.

— Я имел удовольствие снова видеться с вашим отцом господином Казимиром, — без предисловия, как бы продолжая начатый на вечере разговор, сказал он. — Приятная, полезная встреча.

Он не сообщил, где состоялось свидание. Богайцу осталось не ясным, то ли отец приезжал в Берлин, то ли Стронге наведался к нему в имение под Варшавой. Но не спросил, лишь учтиво внимал словам наместника.

Стронге попыхивал сигарой, распускал душистый дым над столом, щурил глаза и, облизывая толстые губы, ронял короткие фразы. Мол, через некоторое время обер-лейтенант выполнит его новое, очень важное и почетное поручение, после получит отпуск. На десять дней. Повидает отца, пообщается, хе-хе, с красавицей женой. Нет, не десять дней, полмесяца.

Богаец поблагодарил, но Стронге помаячил дымящейся сигарой — не надо благодарить. Без всякой связи с только что сказанным пустился восхвалять героя Сталинграда генерал-полковника Фридриха Паулюса.

— Еще немного усилий, и он уничтожит русских, сам город сметет с лица земли. Его ждет необыкновенный триумф. Своей победой он откроет армии фюрера дорогу на Москву, — вещал Стронге, чуть прикрыв глаза и покачивая головой, словно ореол славы генерал-полковника Паулюса сиял и над ним. — Мы давние друзья с Фридрихом.

Он замолчал, устремил задумчивый взгляд поверх головы Богайца. Показалось, хотел что-то добавить, но ничего не сказал, слегка двинул рукой, как бы сожалея о чем-то, чмокнул губами. Можно было понять: дружба дружбой, а огромная ноша, лежащая на плечах у обоих, не предоставляет возможности встретиться. Встрепенувшись и напустив на себя обычную важность, словно испугавшись, что и без того слишком разоткровенничался перед обер-лейтенантом, коротко обронил:

— О задании после…

Богаец выпрямился на стуле, кивнул, изобразив полную готовность выполнить приказ.

Откинувшись на спинку кресла, Стронге нагнул голову, исподлобья взглянул на Богайца, вновь озадачил его:

— Вам надо подружиться с Геллертом… в интересах дела.

Сколько Богаец ни напрягался, не мог увязать в логическую цепочку слова Стронге. Не складывалось в целое его сообщение о визите к отцу, обещание отпуска, намек на какое-то задание, хвастливое заявление о дружбе с Паулюсом и приказание подружиться с гестаповцем. Да и приглашение к нему, его цель не были понятны. Ведь не друзья-приятели они со Стронге, не одна компания, не на короткой ноге друг с другом.

От всего этого заломило голову, но обер-лейтенант не заикнулся, чтобы хоть что-то прояснить. Со Стронге такой номер не пройдет.

Обер-лейтенант щелкнул каблуками, повернулся, и Стронге, сбросив с лица маску «отцовской добродетели», уперся в его спину тяжелым немигающим взглядом. Да, он побывал в имении старшего Богайца, по осторожным рассказам господина Казимира, по игривой болтовне одуревшей от скуки молодой барыньки, жены этого балбеса обер-лейтенанта, ждущей отнюдь не мужа, а его богатств, понял, что ценности тот нашел. Но пока не вывез. Нельзя. Почему нельзя? Не господин ли Стронге тому причиной? Значит, не откровенен с ним обер-лейтенант, как о том заверяет его. Служит ему, пригрет им, а сам ведет двойную игру.

После встречи под Варшавой Стронге отчетливо представлял, что антиквариат из особняка Богайцов — это огромная ценность. Старинные вазы, подлинные полотна знаменитых художников, отделанные серебром и драгоценными камнями ружья и сабли стояли у него перед глазами, будто он видел их и расстался с ними недавно. Эта коллекция должна принадлежать ему.