Курбандурды Курбансахатов - Сияние Каракума (сборник) Страница 44

Понятно, что «фоккер» ищет не их батарею, а что-то посерьёзнее: скопления танков, тяжёлой артиллерии. Какого же чёрта эта зубная боль упорно над МТС кружит? Может, туда «Катюши» подтягиваются? Майор Фокии упоминал что-то о соседстве с эрэсовцами.

Капитан позвонил в штаб. Оттуда ответили, что «раму» видят, но сказать по этому поводу ничего не могут— поблизости никакие крупные соединения не дислоцируются.

Но Комеков не мог избавиться от гнетущего чувства тревоги. Он позвонил на НП, поговорил с командиром взвода управления, с Рожковскнм, который категорически отказался идти в санбат. Комеков попросил его доверить наблюдение управленцу, а самому сходить в расчёты, проверить, как у них дела. Рожковский сказал, что сходит, но Комеков всё же сам стал звонить в расчёты. Приказал командирам орудий расчехлить пушки, проверить расчёты для стрельбы прямой наводкой и по закрытым целям, укрепить брёвнами окопы и противотанковые щели, как это уже догадался сделать на своей огневой Пашин.

Потом позвонил старшине. Старшина заверил его, что всё в порядке, только, мол, повар мурзится, что не дали ему в помощники пленного фрица, да сестричка Инна скучная что-то сидит.

— Позвать её? — добавил он, чуть приглушив бас.

Капитан хотел прикрикнуть на старшину за эти откровенные намёки, но вдруг почувствовал, что нужно, ну просто совершенно необходимо, чтобы Инна была с ним, здесь, на командном пункте. Захотелось погреть в ладонях её маленькие, всегда озябшие ладошки, вдохнуть сенную свежесть её волос, заглянуть в ясные, чистые глаза. Как она сердилась, ох, как она сердилась, когда он не взял её в рейд на Первомайск! Она даже плакать от злости не могла, хотя глаза были полны слёз. Вспоминая об этом, капитан пытался сдерживаться, но губы сами собой расползались в глупую счастливую улыбку и тепло становилось, словно кто-то дышал ему в грудь, прижавшись лицом к гимнастёрке. Не надо ей идти сюда, думал капитан, пусть сидит себе пока в тепле вместе со старшиной, пусть пишет письмо, пусть жалуется маме на несправедливость командира батареи. Но по телефону, может, всё же поговорить с ней?

Старшина деликатно покашливал на другом конце провода, ждал. Хороший ты мужик, старшина! Сердце в тебе большое, душа отзывчивая, оттого и тянется к тебе Инна. И Рожковский всем компаниям твою предпочитает не из-за того, чтобы чокнуться с тобой мятой алюминиевой кружкой, а из-за доброго слова твоего. Все вы, в общем, ребята хорошие, золотые ребята…

— Товарищ капитан, «юнкерсы»! — сунулся в землянку ординарец.

— Какие «юнкерсы»? — не понял Комеков.

— Летят, — лаконично пояснил Мирошниченко.

Комеков выбрался наружу. Да, не зря кружила «рама» — её уже не было, смылась, сделав своё дело, а вместо неё в глубокой сини неба дрожал тугой прерывистый гул пикирующих бомбардировщиков. Над ними виднелись несколько «мессершмиттов».

Первый «юнкере» круто завалился на крыло и пошёл вниз, включив сирену. Он пикировал прямо на МТС.

— Воздух! — закричали в расчёте Мамедова.

Солдаты бросились к огневой, где были отрыты укрытия. Холодов спрыгнул в окоп первым, рядом с ним присел дядя Матвей и тут же взял наизготовку автомат. Сверху на них свалился босой Ромашкин. Высунувшись из соседней щели, сержант Мамедов кричал:

— Пашин! Пашин, балда глухая! Прячься!

Но Пашин шёл прихрамывая, не обращая внимания на крики. Мамедов, ругаясь, полез из щели, может, Пашин оглох после того, как в Первомайске его контузило вторично. Взрывная волна швырнула сержанта вниз, на товарищей, взрывы бомб и вой «юнкерсов» слились в дикую какофонию.

«Что они бомбят, что? — недоумевал Комеков, следя, как бомбы с завидной точностью ложатся на территорию двора МТС. — Для чего немцам понадобилась эта нелепая демонстрация? Или всё же там успели стать «Катюши»?

А «юнкерсы» всё выли и выли. Едва выходил из пике один, как задирал хвост следующий, укладывая очередную серию бомб. «Там же Мамедов!» — спохватился комбат и кинулся звонить, но первый расчёт не отвечал — то ли поубивало их там всех, то ли все попрятались. Капитан готов был сам бежать туда, но на это ему не дано было права — он обязан находиться на командном пункте и ждать возможной атаки гитлеровцев.

Внезапно звенящий непрерывный звук вошёл в грохот и вой сирен. В небе появились, словно родившись там, два звена «ЯКов» — и сразу методичный строй «юнкерсов» распался. Вспыхнул и зачадил один бомбардировщик. Гулко — видимо, очередь «ЯКа» угодила в бомбу — взорвался второй. Остальные пустились врассыпную, наспех освобождаясь от бомбового запаса. Последний сбросил свою бомбу над лесом и тут же сам выпустил густой шлейф дыма и пошёл на снижение. «Мессершмитты» не приняли боя, пользуясь преимуществом в скорости, они удирали первыми, бросив своих подзащитных на произвол судьбы.

Солдаты вылезли из щелей, махали шапками от возбуждения. А комбат снова стал добиваться связи с первым расчётом. На сей раз оттуда ответили: Мамедов, пытаясь говорить спокойно, сообщил, что потерь нет. Нервный от пережитого напряжения, комбат выругал сержанта за то, что никто не дежурил у телефонного аппарата, пригрозил взысканием. Сержант объяснил, что дежурный связист никуда не отлучался.

— Почему же тогда не отвечали на вызов? Оглохли, скажешь?

— Связь была нарушена, товарищ капитан.

— Не ври, Мамедов, не ври, — остывая, сказал комбат. — Вы под бомбами, что ли, связь восстанавливали?

— Её не бомба, товарищ капитан, её бронетранспортёр дивизионный оборвал. Пашин шёл по «нитке», заметил обрыв и исправил на ходу.

— Самому надо исправлять, а не на Пашина надеяться, — посоветовал капитан и осведомился, что там немцы бомбили во дворе МТС.

— Сам удивляюсь, — ответил Мамедов. — Ни черта там не было, кроме сельскохозяйственного лома, который, по вашему приказу, стащили туда. И главное, точно МТС бомбили фрицы. Может, пьяные были? Или ошиблись?

— Всё может быть, — неопределённо сказал капитан. — Ты смотри там, Мамедов, чтобы все на местах были. — И стал звонить в другие расчёты.

Те тоже сообщили об отсутствии потерь и полной боевой готовности, и комбат решил доложить в штаб. Знакомый офицер сказал, что предполагается немецкая атака. Звонили из штабдива, предупредили. Там радисты перехватили немецкую шифровку и пока мудруют над ней, может, что-нибудь дельное узнают. Словом, жди.

— Ладно, — ответил Комеков, ворча под нос на нерасторопность связистов, позвонил на НП, чтобы предупредить Рожковского о возможной атаке немцев.

Лейтенанта на НП не оказалось.

— Ушёл на огневые, — доложил командир взвода управления.

Из второго расчёта ответили, что лейтенант Рожковский был на огневой, но сейчас пошёл в хозвзвод: где-то там поблизости «юнкере», удирая, свою последнюю бомбу сбросил, и лейтенант беспокоится, не случилось ли чего у старшины.

— Я вот ему дам бомбу! — раздражённо сказал Комеков. — Знаю, о чём он беспокоится! Немедленно разыскать мне Рожковского, даже если он у чёрта на куличках!

Он бросил трубку в руки связисту, который еле успел поймать её. Вечная морока с этим Рожковским! Чуть удобный момент — сразу к стопке. И старшина хорош гусь! Нет того, чтобы придержать человека, так он и сам не прочь лишний раз усы свои в «горилку» окунуть. Ну, погодите, голубчики, доберусь я до вас обоих! Устрою я вам вегетарианский день и в праздники!

Он похлопал себя по карманам, ища папиросы, позабыв, что искурил их одну за одной ещё во время бомбёжки. Ординарец со вздохом полез в вещмешок.

— Последняя пачка, товарищ капитан. Надо бы за доппайком сбегать.

— Сбегаешь, сбегаешь, — сказал Комеков, закуривая, — никуда твой доппаёк не денется.

— Как сказать! — шмыгнул носом Мирошниченко. — Лейтенант вон смалит их, спасу нет, а у старшины, я видел, папирос и вовсе ничего не осталось!

— Ладно, — утихомирился капитан, — не ворчи, как старая бабка. Утрясётся всё — и сходишь, получишь, не скурит лейтенант наши папиросы. — И обернулся к связисту. — Ну что там, скоро они найдут?

Связист молчал, словно это он был виноват, что во втором расчёте никак не могут найти Рожковского.

С лейтенантом была морока, но комбат относился к нему с сочувствием и пониманием, оберегая где только можно от несправедливых подчас наскоков начальства. С кем беда не случается? А тут, если вникнуть в суть дела, за которое с Рожковского сняли майорские погоны, не так уж и виноват он был, скорее всего погорячились трибунальцы, поспешили свалить с больной головы на здоровую. Бывает и такое, что греха таить.

Комбат ценил в Рожковском воинский опыт, находчивость, умение легко и интересно говорить на любую тему. Сам человек безусловно храбрый, он с некоторой долей затаённой ревности принимал отчаянную, порой даже безрассудную храбрость лейтенанта Через старши-ну он знал, что от Рожковского перед самой войной ушла жена, бросив двоих детей, и они погибли во время эвакуации, когда фашисты разбомбили эшелон на какой-то маленькой станции. Словом, бед было в избытке, на троих поделить можно. Но лейтенант молча переживал свои невзгоды, не делился ни с кем, и это тоже вызывало невольное уважение к нему.