Хочхоль Ли - Южане и северяне Страница 45

Однако пока ограничимся этим. Более подробно речь пойдет позже. Сейчас я хочу рассказать то, что непосредственно я услышал от приятеля Ли Ёнхвана, который где-то в 1959 году перебрался на Юг. К тому времени я был освобожден в Хыпкоке и вернулся домой, а потом также перешел в Южную Корею.

Он рассказывал о том, что приключилось с ним в далеком прошлом:

— Однажды перед закатом солнца мы сидели с приятелями в задней комнате. Вдруг неожиданно открылась дверь. В магазин вошел высокий полицейский в полной форме цвета хаки и в солнцезащитных очках. С ходу он назвал твое имя и спросил, знакомы ли мы с тобой. Мы все сильно перепугались и сказали, что не знаем. Догадавшись, в чем дело, он, чуть улыбаясь, спросил, кто из нас Ли Ёнхван.

Ёнхван осторожно откликнулся. Полицейский продолжал:

— Говорят, что ты играешь в футбол и регби. Кстати, твой друг жив и находится в плену в Чумунчжине. Иди к нему домой и сообщи родителям об этом.

Затем он вышел и закрыл за собой дверь.

Разумеется, Ли Ёнхван тогда не пошел к нам и не передал это сообщение. На то у него были свои причины: видимо, ему было очень неловко говорить моим родителям об этом. Ведь он и его дружки осознанно уклонились от мобилизации в Народную армию. Им наверняка было неудобно перед теми, кто служил в Народной армии. Однако слухи быстро распространились, и наши родители и без него уже знали. Я был очень удивлен этим фактом. В общем, вот она какая, человеческая жизнь!

Из-за внутренних беспорядков в 1980 году{21} в течение двух месяцев я был заточен в подвале на горе Намсан. Затем меня перевели в сеульский следственный изолятор, где за каждым моим шагом следил высоченный молодой солдат из Самчхока.

Однажды ночью у меня появилась возможность поговорить с ним наедине. Я узнал, что один из его двоюродных братьев был насильно завербован добровольцем в Народную армию во время Корейской войны 1950 года и что до сих пор нет никаких сведений о нем. Судя по возрасту, этим пропавшим добровольцем мог быть тогдашний человек из Самчхока. Однако я не сказал моему охраннику ни одного слова о событиях осени 1950 года.

…Кажется, это было в июне 1987 года до 29 числа{22}, примерно 18 июня. В 12 часов ночи должны были начаться массовые аресты. Один из полицейских заранее пришел в наш дом и предупредил об этом, чтобы хоть на несколько дней отсрочить наш арест…

2

— Эта местность называется Кансон.

— Кансон или не Кансон, разницы нет. Дадут нам, чем укрыться?

— Давайте немного подождем, может быть, принесут ватные одеяла…

— Да, люблю ватное одеяло.

— Захотел ватное одеяло! Ты что, решил, что это спальня у тебя дома? — Такой разговор происходил между людьми на новом месте.

Над свободным пятачком земли за железнодорожным вокзалом мы натянули большой навес, который достался нам от местной администрации. Кое-как провели электричество, раздобыли несколько электроламп довольно большой мощности. Так что, вопреки ожиданиям, устроились довольно уютно.

Мы готовились к ночлегу прямо на полу на соломенных мешках. С разных сторон доносились разговоры о том, что на пути к Северу все время увеличивается количество пленных и их число уже превышает пятьдесят человек. В Чумунчжине состав полицейского наряда обновился. Нам стало труднее общаться с новыми надзирателями. Даже если подчиненные общаются с начальником в течение трех дней, все равно с ним удобнее, чем с новыми, незнакомыми людьми. При постоянной смене начальства люди не застрахованы от случайных сюрпризов и вынуждены держаться настороже.

Завершив свою работу с нами, наш «старый знакомый» полицейский, выходец из Чумунчжина, отправлялся в штаб корпуса. Он уже садился в джип, как вдруг принял решение — снова повидаться со мной. Он подошел ко мне, похлопал два раза по плечу на прощание и просто сказал:

— Как я говорил вчера, постарайся добраться до Вонсана. Если буду в штабе корпуса, помогу тебе выбраться отсюда.

Я был настолько взволнован и смущен его вниманием и заботой, что не знал, как вести себя. Полагаю, что он тоже не ожидал, что когда-нибудь ему случится так разговаривать с пленным северокорейской армии.

Он не смог бы так поступить в условиях Северной Кореи, где я прожил всю жизнь. Такое поведение рассматривалось бы как проявление буржуазной морали, игнорирование существующих порядков и нарушение служебной дисциплины. Естественно, он подвергся бы ожесточенной критике как «антиобщественный элемент».

Я тогда стал понемногу понимать, какая свобода личности существует в Южной Корее и как это отличается от реального состояния дел в Северной Корее. Казалось бы, одна небольшая фраза, сказанная мне человеком из Чиннампхо перед отъездом, для меня имела огромные последствия. Можно сказать, что она изменила мою судьбу, принесла мне большую удачу.

С той поры каждый новый полицейский наряд относился ко мне с особым вниманием. Конечно, я не могу делать выводы о каждом конкретном случае, но человек, оказавшийся в моем положении, надеюсь, поймет меня. Кто знает, может быть, человеческая жизнь заключается не в том, чтобы на каждом шагу искать, где правда, а где ложь, а в том, чтобы исходить из реально существующей в данный момент ситуации. Может быть, поэтому Людвиг Витгенштейн{23} говорил: «Мир есть всё то, что имеет место… Мир определен фактами и тем, что это всё факты. Потому что совокупность всех фактов определяет как всё то, что имеет место, так и всё то, что не имеет места».

Вот так с того момента, когда произошла очередная смена полицейского наряда, то есть утром того дня, когда мы из Чумунчжина снова вышли на Север, я незаметно стал связующим звеном между полицейскими и пленными. Кроме того, казалось, что временами полицейское начальство проявляло особую заботу обо мне. Эта забота заключалась в том, что иногда мне давали лишнюю порцию из оставшейся еды. Хочу подчеркнуть, что эта добавка в то голодное время, если судить мерками сегодняшнего дня, стоила дороже, чем здание стоимостью в один миллиард условных единиц.

В конце дня, как только мы прибыли в Кансон и определились с ночлегом, к нам явился незнакомый полицейский. По комплекции он был такой же крупный, как человек из Чиннампхо, с которым мы незадолго до этого расстались в Чумунчжине. На первый взгляд новый полицейский выглядел как-то слишком простовато, по-деревенски. Мы решили, что он является военным полицейским только что освобожденного уезда и одновременно руководит временной администрацией данной территории.

Он встал перед нами, заложив руки за спину, и сказал:

— Эй, гасите свет! Еще светло. Думаете, что электричество дается бесплатно? Даже длинноносые янки не поступают так в своей богатой стране.

Надо сказать, что я был удивлен тем, как пренебрежительно он говорит об американцах. Дело в том, что и на Севере, в так называемой Народной Республике, среди простых людей в быту иногда называли русских солдат уничижительно «роске». Но в общественных местах, тем более на официальном уровне, — это было исключено. Идея дружбы между СССР и КНДР проникла сверху донизу, поэтому если где-то употреблялось слово «роске», то произносили его осторожно, чтобы этого не могли услышать соседи.

Однако на Юге люди вели себя совсем по-другому: в разговоре между собой они не боялись официальных лиц, свободно выражали свое мнение. Мне, прожившему последние пять лет в северной части страны при другом режиме, такое поведение казалось странным и невиданным явлением. Вместе с тем понемногу на собственной шкуре я начал чувствовать, хоть не совсем отчетливо, «демократию» южнокорейского общества.

Полицейский, стоявший перед нами, сказал:

— Вы знаете лучше, чем я, что мы сейчас находимся на территории северной части страны, бывшей Народной Республики. Поэтому временно в ходу смешанные денежные единицы, как южные, так и северные. Совершенно равноценными являются десятирублевые и сторублевые денежные купюры. Я сейчас точно не могу сказать, кто окажется в худшем положении, когда все встанет на свои места. Могу только сообщить вам, что происходит в настоящее время. Недалеко от нас здесь — в Кансоне — находится базар. Там продают тток[32], каштаны, груши, яблоки, хурму, в том числе сушеную, и другие продукты. Например, можно купить несколько сортов ттока.

— А теперь внимательно слушайте меня, — продолжал полицейский. — Если при отъезде родители дали вам карманные деньги, то не надо их прятать. Лучше покупайте с моей помощью еду. Если у кого-то имеются деньги, то в соответствии с выложенной суммой, строго по учету, по вашему желанию мы купим на них тток, каштаны или хурму. При этом каждый может сдать деньги полностью или частично. Если нет вопросов, поторапливайтесь — солнце уже садится!