Ариадна Делианич - Вольфсберг-373 Страница 45

Первое, что я услышала, были равнодушные слова: «Сегодня в Белграде приведена в исполнение смертная казнь осужденного генерала Драгомира-Дражи Михайловича…»

Я знала, что в Белграде шел процесс. Из радио-вестей мы узнавали теперь многое. Мысль о том, что генерал Михайлович не вырвется живым из рук красных палачей, часто приходившая мне в голову, казалось, была логичной и понятной, но, когда я услышала о казни, у меня потемнело в глазах. Мозг прорезала молниеносная боль, лицо свела странная судорога. Не видя ничего, ничего больше не слыша, не обращая внимания на окрики нашего и других «киперов» и оттолкнув от себя кого-то из подруг, я пошла одна, шатаясь, как пьяная, через весь лагерь в наш блок.

Мне потом говорили, что на меня смотрели, как на обезумевшую. В панике от меня шарахались встречные часовые. Майор, стоявший в строе своего блока и сам ожидавший получки пакета, звал меня по имени, но я шла и, как простая баба, причитала, выкрикивая жалобы и проклятия.

Тем, кто не знал генерала Михайловича, кто не работал с ним, кто не встречался с ним в мирной и боевой жизни, кто не знал, как предали лучшего из лучших и храбрейшего из храбрых, — тому будет непонятно мое горе. Возможно, что, если бы моя душа не была обнажена малюсенькой посылкой от неизвестного друга, я бы иначе, крепче, более стойко приняла этот удар, но, к стыду моему, я не умела сдержать своих слез и, ворвавшись в комнату, упала головой на стол и разразилась рыданиями.

Это было совершенно непростительно в Вольфсберге. У нас, по неписанным, но строго выполняемым правилам, не разрешалось плакать так, чтобы это кто-то видел, а меньше всего — тюремщики. На их издевательства мы научились отвечать изречением: — Любите вы нас или ненавидите, но придет время, когда вы должны будете нас выпустить!

Ob Sie uns lieben, ob Sie uns hassen, einmal doch muessen Sie uns entlassen!

«СПЕЦИАЛЬНЫЙ ЗАГОН»

Это был бы точный перевод с английского «Special Pen», названия одного из отделений нашего лагеря, игравшего самую мрачную роль в истории Вольфсберга.

Этот барак, выкрашенный в черный цвет, говорят, в дни войны был «каталажкой» для провинившихся военнопленных. Он находился в черте самого лагеря, рядом с бараком ФСС, и был окружен рвами, многочисленными рядами колючей проволоки, двойным забором невероятной высоты, верх которого был тоже затянут колючками таким особым способом, что перебраться через него было действительно невозможно.

О «Спэшиал Пэн» мы знали с первого дня приезда в «373». Мы знали, что там «кто-то» сидел. Нам говорили, что там сидят настоящие военные преступники, люди с кровавым прошлым, и что они, вроде исторической «железной маски», не имеют ни имен, ни лиц. Однако, в нашем лагере ни одна тайна не оставалась неразгаданной. Частично наши рабочие, входя в контакт с часовыми, узнавали о «секретах», частично и наши киперы, иной раз не выдержав, болтали. Так нам стало известно, что там сидят, главным образом, те австрийцы или немцы, которые играли хотя бы какую-то роль в Югославии. Я верю, что сначала среди них были те, которые участвовали в подавлении восстаний, нацисты с темной совестью, но, в конце концов, в «Спэшиал Пэн» стали попадать все, кого туда садил мистер Кеннеди,

О мистере Кеннеди со временем мы узнали многие компрометирующие вещи. Чуть ли не с первых дней основания лагеря Вольфсберг, он спелся с титовцами и красными чехами и уж, конечно, с МВД имевшим свой главный штаб в Вене, и за известную награду оказывал им неоценимые услуги. Впоследствии выяснилось, что из Вольфсберга было выдано коммунистам в разные страны больше, чем разрешали оккупационные власти. Кеннеди, посещая, скажем, на автомобиле в субботу Любляну в Югославии и пьянствуя там с чинами ОЗНА (югославское гестапо), давал им списки заключенных, и те выбирали, кого хотели. Выдавая затем в Югославию тех, кто был осужден на выдачу официальным путем, Кеннеди «подбрасывал» десяток других, мало или вовсе ни в чем не повинных людей, которых бы оправдал любой суд, и эти люди, были немедленно после передачи, тут же, рядом с английским автомобилем, ликвидированы.

Первое время в «Спэшиал Пэн» сидело человек десять. Их быстро затребовала Вена, где заседал «суд четырех», т. е, суд по разбору военных преступлений, состоявший из англичан, американцев, французов и советчиков. Последние предъявляли требования и от имени своих стран-сателлитов. Но, когда настоящие «кригефербрехеры» были увезены, «С. П.», как мы сокращенно называли этот «загон», стал пополняться за счет самого капитана Кеннеди. Там очень скоро оказались совершенно разные люди. Наряду с бывшими гестаповцами — мелкими сошками и несколькими «кацет-ауфзеерами» — надзирателями в немецких концлагерях, сидели «божьи коровки», лично антипатичные «директору цирка Вольфсберг».

В «С. П.» садились и те, с кем «интимно», без шума и вмешивания в это дело Вены, хотели «поболтать» эмведисты. По дружбе, наш главный тюремщик отправлял их в сопровождении, в общем, очень милого и культурного англичанина, аристократического происхождения, сержанта Вест, в одинокий отель на Турахских высотах.

Отель на Турахских высотах был страшнее любой тюрьмы. Он был настоящим застенком Лубянки и проглотил много человеческих жизней. Редко кого возвращали с Тураха в Вольфсберг. Я запомнила только один случай, когда на Турах отвезли и вернули обратно мужа одной из наших товарок, полковника военной разведки фон-Ц., знавшего все шифры и другие немецкие тайны, которыми интересовались советы. Только из-за этого была арестована и г-жа фон-Ц., т. к. полковника пробовали шантажировать здоровьем его очень болезненной супруги. Он вернулся живой из отеля на Турахских высотах, но совершенно седой.

Полковника спасло его еще довоенное знакомство с одним из высших английских офицеров. Он заинтересовал знаниями фон-Ц. свое начальство, и в то время, когда несчастный уже был в руках МВД и СМЕРШ'а, пришел акт о передаче этого немецкого разведчика в штаб маршала Монтгомери.

На Турахские высоты отвезли и двух женщин. Они никогда больше не вернулись.

Пополнение «С. П.» началось ранней весной 1946 года. Однажды, сразу же после раздачи полуденной баланды, в лагерь вошли вооруженные солдаты и, по четыре и больше, в сопровождении кипера и одного из сержантов ФСС, входили в блоки, запирали их за собой и по списку вызывали людей. Эти «аресты арестованных» были закончены к вечеру, и в «С. П.» к тому времени помещалось свыше 150 человек.

Подобные облавы продолжались и дальше. В один тяжелый для меня день был «переарестован» и майор Г. Г., и я осталась в лагере без самого близкого и дорогого друга.

Нам, конечно, никаких объяснений по этому поводу не давалось. Стороной мы узнали, что в «С. П.» попали те, кого требует какая-нибудь страна, те, кого подозревают в подготовке бегства, и те, чьи лица просто не нравятся капитану Кеннеди.

Людей из «С. П.» мы видели мимолетно раз в неделю, когда их, мимо наших бараков, под большим конвоем водили в баню.

Банщиком был милейший и храбрейший человек, доктор изящных искусств и музыки, Франц Амброз. Благодаря ему, нам удавалось передавать в «С. П.» записки и маленькие знаки внимания. В день нашего купания мы оставляли их в условленных местах, и затем д-р Амброз передавал их «специалистам». Так я поддерживала связь с майором, а многие из моих товарок — с их мужьями, братьями, родственниками или бывшими начальниками.

Весь контроль над «Спэшиал Пэн» принадлежал только Кеннеди, и лагерный комендант с ними ничего общего не имел.

Из «С. П.» людей водили в барак ФСС на допросы.

Я уже писала о том, что умывалка и одна из комнат женского барака № 2 граничила с двумя комнатами следователей, и мы невольно делались свидетелями многих допросов, в особенности по ночам, когда блок был заперт. Мы не боялись быть пойманными на подслушивании заходящими киперами и могли часами сидеть у стены, даже смотреть через замаскированные глазки и не только слушать, но видеть и записывать все, что говорилось.

Мы слышали нечеловеческие крики мучимых, богомерзкие ругательства мучителей. Мы видели людей, выносимых на носилках из нашего лагеря в английский двор и затем неизвестно куда. Все это обычно происходило ночью, но при свете фонарей и прожекторов с вышек, от нашего взгляда, через окна, не ускользало ничего.

Ночи допросов сказывались не только на нас, но и на охране и килерах. Мы замечали бледные лица простых солдат, которые, мы видели, не сочувствовали злодеяниям вольфсбергского ФСС. Мы приставали с вопросами к нашему Джоку Тор бетту, но маленький шотландец морщил свой громадный нос и, отмахиваясь, говорил: — Никс спрехен. Верботен. Никс виссен! — на своем ломаном и ограниченном «немецком» языке.

Из женского барака все сведения о допросах ползли по всему лагерю. Если до тех пор, веря в гуманность западных сил и в справедливость, у нас редки были покушения на побег, теперь они участились и порою с успехом. Люди спасали свои головы, кто как умел.