Виктор Муратов - Перевал Страница 45

Борис все смотрел в оконце, с трудом узнавал знакомые улицы.

Уцелевших домов теперь было гораздо меньше. А он ведь совсем недавно был здесь с Ольгой, шел по этим улицам. И тогда было много разрушенных домов и едкий дым поднимался из развалин, но тогда по улицам ходили советские солдаты и проезжали советские автомашины. Кажется, вечность прошла с тех пор, как он шел с Ольгой в родной переулок Володарского, а по сути, и месяца не прошло.

Машина шла по Ворошиловскому проспекту. Миновав кладбище и Андреевскую рощу, проскочила Турмалиновскую Балку и остановилась у зеленых ворот. Борис узнал строения за красным забором — до войны здесь было Ростовское артиллерийское училище. Теперь размещался лазарет для раненых военнопленных. Лазарет был окружен глубоким рвом, обнесенным в три ряда колючей проволокой.

Пленных размещали в длинных грязных бараках, построенных на широком плацу бывшего училища.

Бориса Севидова поместили в барак для тяжелораненых военнопленных. Это было огромное помещение с ровными рядами нар, выстроенных в три яруса, плотно набитое людьми. Крыша барака протекала, и под ногами хлюпала грязь.

В барак вошел военнопленный с большим ведром.

— Налетай, архаровцы! — крикнул он и принялся разливать по котелкам вонючую похлебку. В пленном Севидов с удивлением узнал Петра Дерибаса, казака из станицы Кочетовской, несмотря на то что у Дерибаса уже не было его пышных, буденновских усов. Теперь на его лице необычно выпячивались скулы. Без усов Петр был похож скорее на калмыка, чем на своего предполагаемого предка Дона Йозе Де Рибаса — основателя Одессы. Бориса насторожило, что Дерибас находится в лазарете, видимо, на каком-то привилегированном положении. Иначе немцы не доверили бы ему раздавать пищу.

Сейчас Дерибас его непременно узнает. Вся надежда на конспирацию рушилась…

Дерибас ловко орудовал черпаком, разливая в миски, жестяные банки, кружки вонючую похлебку. Он сопровождал свою работу веселыми прибаутками: «О, чернявенький! Тебе, кацо, по блату суп харчо. Вкалывай получше, потом шашлык получишь. А ты, видать, с Рязани — ешь пироги с глазами. А ты, белобрысый, чего такой сердитый? Получай щи — пузо полощи. Налетай! Не зевай! Отращивай пузяры!»

Когда очередь дошла до Бориса, их глаза встретились. Дерибас осекся и замер с черпаком в руке. Борис понял, что сейчас произойдет непоправимое, если Дерибас выдаст его.

— Ну что, Петро, уставился, как на икону? — первым обратился к нему Борис. — Не узнаешь? Я же Семен Ручьев. Чи забыл, как рыбцов таскали в Кочетовке?

Пленные с любопытством наблюдали за этой сценой. Дерибас поставил ведро и с черпаком в руке бросился к Борису.

— Вот так встреча! Здорово, Ручьев! Держи, Семен, свою порцию, — приговаривал Дерибас, наливая в чашку баланду. — Ешь, Семен. Поправляйся. Вон как дошел — совсем, что та чехонь после нереста. Оно бы, конечно, вяленого рыбца сейчас…

Дерибас смотрел, с какой жадностью Борис набросился на еду, потом оглядел барак, словно что-то отыскивая, и указал черпаком в сторону окошка:

— Там. — Дерибас прошел вдоль нар и крикнул лежащим на досках пленным: — А ну, архаровцы, подвинься, уступи место моему другу! Быстро, быстро!

Лежащий на нарах красноармеец с перебинтованный плечом сделал усилие приподняться.

— Прекрати, Дерибас! — крикнул Борис. Он оставил недоеденную баланду и подошел к нарам. — Лежите, товарищ. — И повернулся к Дерибасу: — Тебя кто просит? Обойдусь и без твоей опеки!

В бараке зашумели. Но внезапно все стихло. Раненые поспешили занять свои места. Только слышалось:

— Кабаневич!

— По местам!

— Староста идет!

К Борису подошел сухопарый низкорослый мужчина и, поправив на горбатом носу очки в роговой оправе, строго обратился к Дерибасу:

— Что здесь происходит?

— Не видишь, очкарик? Человека устраиваю.

— Вы, господин Дерибас, не командуйте тут. Ваше дело…

— Я те дам мое дело! — Дерибас замахнулся на старосту черпаком. — Еще похрюкай, свинья поганая! Чтоб мой друг, Семен Ручьев, с такой раной на верхотуру лез?

— Здесь все раненые, и ни для кого не должно быть привилегий, — не сдавался Кабаневич.

— Я те дам привилегии, сука! — снова замахнулся черпаком Дерибас.

Неизвестно, чем бы кончилась эта стычка, но раненый красноармеец все же, пересилив боль, сумел подвинуться и высвободить небольшое пространство у окна.

— Ложитесь, товарищ Ручьев, — обратился он к Борису, — уместимось як-нибудь. Шо ж робыть!

— Вот так-то, — успокаиваясь, проговорил Дерибас, презрительно глядя на Кабаневича. — Я своего друга в обиду не дам. Ложись, Семен. И не бойся этого хмыря болотного. Я тебя в обиду не дам. Все устрою, все будет чин чинарем. Я к тебе сегодня зайду.

Дерибас забрал свое ведро и направился из барака. Дождавшись, когда тот ушел, Кабаневич, поправляя на носу очки, вежливо обратился к Борису Севидову:

— Я не знаю, кто вы, господин Ручьев, и какое отношение имеете к этому грубияну, но предупреждаю: в палате должна быть дисциплина одна для всех.

Кабаневич направился вдоль нар. Борис попробовал устроиться поудобнее. Сосед по нарам неловким движением подгреб к Борису солому, помог уложить раненую руку. Борису стало немного легче. Поблагодарив соседа, он закрыл глаза, но сон не шел к нему.

Борис вспоминал события, начиная с того злосчастного утра у перевала Квиш, когда, оглушенный, потерял сознание после рукопашной схватки. Ему так и не удалось пройти через перевал Квиш, добраться до своих и сообщить, в каком положении находится батальон капитана Сироты и что с ним дети…

С того самого утра продолжается калейдоскоп кошмарных событий, завершившихся тем, что он в руках у немцев, он — в плену! Что еще ждет его? Почему он не погиб у перевала Квиш? Почему не попытался выброситься из грузовика на мосту через Дон? Самоубийство? Да. «Последнее, что покидает человека в жизни, — это надежда». На что можно надеяться, лежа с раненой рукой в этом грязном лазарете? А если немцы дознаются, что он родной брат генерала Севидова? Ведь Дерибас это отлично знает. Кто он теперь, этот добродушный казак из Кочетовки?..

— Товарищ старший лейтенант, — вывел Бориса из раздумья тихий голос соседа, — я вас сразу признал.

Борис настороженно молчал.

— Та вы не бойтесь, — продолжал шептать сосед. — Я Рябченко. Петро Рябченко. Я був ординарцем у старшего лейтенанта Рокотова. Я ж вас гарно знаю.

— Вы меня с кем-то путаете, — ответил Борис.

— Та ни. Вы ж старший лейтенант Севидов. Тикы не бойтесь меня. Хиба я враг, чи шо?

Борис повернул голову, пристально всмотрелся в изможденное лицо красноармейца. Теперь он уловил в нем знакомые черты. Это был действительно красноармеец Рябченко — ординарец Степана Рокотова. Борис вспомнил, с какой любовью этот украинский паренек рассказывал о родной «Котляривки», о матери, о невесте, что остались «пид нимцами» на Северском Донце. Каким-то внутренним чутьем Борис поверил этому парню и, уже не скрываясь, спросил:

— Как ты попал сюда, Петро?

— А хиба старший лейтенант Рокотов вам не рассказывал? Мэнэ ж ранило туточки, у Ростови. Сховалы мене у погриби. Тикы ж нимци найшлы. Трохи-трохи тетку Софу не расстреляли за то, шо ховала меня. Ось так у цэй проклятущий лазарет попал.

— И что же тут лечат?

— У могилу готовят. Ось побачите, як тут лечат. Ось, дывыться, Дерибас лекаря ведэ. Вы Дерибаса не бойтесь, це хитрюга така, шо… А нашему брату помогае. То вы сами побачите. Тут мало гадов. И лекарь — чиловик гарный.

При приближении Дерибаса с врачом Рябченко умолк, закрыв глаза, притворился спящим.

— Сюда, сюда, Феодосий Николаевич, — говорил Дерибас, ведя под руку врача, стройного, красивого мужчину с лохматыми бровями. — Вот мой старый друг, помогите ему. Я в долгу не останусь.

— Оставьте, господин Дерибас — Феодосий Николаевич высвободил свою руку и подошел к Борису. — Ну что там у вас?

Стиснув зубы, Борис терпел, пока врач осматривал рану.

— Дело дрянь, — наконец проговорил тот.

— Руку можно спасти? — спросил Севидов.

— Не знаю, любезный. Рана запущена. В других условиях, возможно…

— Феодосий Николаевич, я все сделаю, — вмешался Дерибас. — Только вылечите. Я…

— Что вы, господин Дерибас! — отмахнулся врач. — Нужна операция, а у меня, кроме йода и бинтов, ничего нет.

Феодосий Николаевич сделал перевязку, сложил свой нехитрый инструмент в саквояж и, уходя, сказал:

— Попробую уговорить лагерное начальство, но не обещаю. — И повторил: — Скрывать не хочу — дело дрянь.

Дерибас задержался возле Бориса. Он подсел к нему на нары и, оглянувшись по сторонам, зашептал:

— Ты не бойся, Борис. Я что-нибудь придумаю. На-ка вот. — Дерибас достал из кармана завернутый в немецкую газету кусок сала. — Ешь.