Михаил Шевердин - Вверяю сердце бурям Страница 46

— Милость? Какую же милость может оказать своему исцелителю исцеленный? Испокон веков никто и никогда не смел доктору оказать милость, даже сам царь.

Доктор понимал, что Абдукагар, жестокий в своей дикости, не постеснялся бы расправиться с любым, но только не с ним, не с врачом, который спас его в свое время от слепоты.

— Вы неверный, урус. А в коране сказано: «Неверного убей!» Но вы особенный... неверный. В ваших руках тайна врачевания. И вы должны жить и лечить мусульман... Оставляю вам в виде милости жизнь. Худога шукур! Милость божия! Все мои помыслы направлены на сохранение здоровья и счастья мусульман.

И он вдруг закричал поистине страшным голосом:

— Эй, все вы! — Он обращался к толпе своих сарбазов. Свирепо таращил глаза и распушивал пальцами свою жесткую бородку. — Эй! Слушайте! Этот У рус — не кафир! Он сподоблен благодати и великой мудрости от бога. Он исцелитель. Видели? Он вылечил и меня. Отныне назначаю уруса главным лекарем в своих владениях. Поняли?! И берегитесь все, кто посмеет обидеть уруса-доктора!..

Абдукагар напыжился. Видимо, он считал, что такой его вид наиболее внушителен.

— Шкуру с живого спущу!.. И пусть доктору дают все, что пи попросит... Хлеб, мясо, халаты... Все! Чтобы не нуждался. Пусть живет!

Поворот в настроении Абдукагара не был для Ивана Петровича неожиданностью. Он не сказал Абдукагару даже «спасибо», хотя переход от опасности к освобождению был несколько неожидан. Ему, конечно, помолчать бы, но он не удержался, чтобы не подпустить шпильку. Доктор глубоко презирал всех, как он их называл «хамов», таких, как Шахрисябский бек, как куш-беги бухарский, как генерал-губернатор туркестанский, как пруссак полковник под Перемышлем, когда он предъявил ультиматум о вывозе госпиталя с ранеными, как румынский лейтенант, как белочешский обер, совавший ему, доктору, в лицо револьвер, требуя выдачи «руссише комиссарен», как колчаковские члены трибунала, приговорившие его в Омске к расстрелу в двадцать четыре часа... Он мгновенно вспомнил их «морды», искаженные тупостью. Он смотрел на самодовольную расплывшуюся широкую физиономию Абдукагара и громко вслух сказал:

— Твоя милость? Хм! Как ни прячь ты, Абдукагар, за улыбкой зло, оно все равно себя покажет. Не пугай и... не благословляй! Сам узнал: болезнь приходит бегом — удаляется шагом.

Доктор ничуть не тушевался. Он стоял, прямо глядя в лицо Кагарбеку, этой величественной горе из телес и десятка халатов. Он ничуть не был героичен в своем старом, с побелевшими швами кителе с серебряными двуглаво-орластыми пуговицами, в суконных темных с красным кантом брюках и давно глянец несносимыми хромовыми сапогами, на которых позванивали серебряные шпоры кавалерийского образца. Эти шпоры почему-то производили сильное впечатление на больных. Узбеки народ-лошадник, и всякий, кто ездит верхом на коне, пользуется у них особым уважением.

Взгляд Абдукагара встретился со взглядом доктора. Абдукагар не выдержал... Взгляд скользнул вниз. Или он до сих пор не видел у доктора шпор?

По лицу бека было заметно, что он расстроился. Вскочив на коня, взмахнул камчой, больно стеганул его под брюхо и ускакал.

Доктор даже не глянул вслед. Выждав, когда облако взметнувшейся пыли отнесло в сторону, перешел ослепительно белую дорогу и присел на помост чайханы. Знаменитой карнапской чайханы, в которой останавливаются все, едущие через Карнапскую степь, попить чайку, отдохнуть от зноя и духоты в тени единственного в степи сада. Доктор вздохнул наконец полной грудью, освободившись от такого душевного напряжения.

Густая зелень, почти черная в тени, по контрасту с ослепительным солнцем на дороге и за дорогой, не скрывала изобилия плодов, выхваченных солнцем из недр листвы. Урюк золотился крупными оранжевыми бусинами, достойными украсить нежную шейку самой прекрасной девушки Бадахшана.

Набухшие красноватыми соками жизни, чудесные лапчатые листья, в каждый из которых можно завернуть сочащуюся жиром баранины и соком лука долму величиной с кулак, обрамляли виноградные гроздья. Подлинная оргия жизни среди выжженной степи!

Подняв голову, доктор любовался широко раскинувшимся зеленым шатром, затеняющим бирюзу неба над помостом, покрытым красно-черно-белым жестким паласом. Местами буйные плети обвились вокруг веток полувековой яблони до самой верхушки кроны.

И тут взгляд доктора упал на неугомонного хитреца Алаярбека Даниарбека.

Неизвестно как очутившийся в Карнапе, сам собственной персоной маленький обитатель самаркандской махалли Юнучка, вперив глаза в раскинувшуюся изумрудную зелень со вздохом удовлетворения и зависти проговорил:

— А кто же, достопочтенный хозяин, полезет на дерево?

— Ляббай? Что нужно? — переспросил выглянувший из-за прозеленевших тульских самоваров чайханщик.

— А кто, не побоявшись сломать шею, полезет на такую высь рвать яблоки, пусть то будут яблоки праматери нашей Евы. А яблочки. Вой какие... Даже красные бочки, хоть поспеют еще нескоро. Но сколько их... Вы, случаем, урус, не по агрономии ли... не из школы ли садоводства, что по вокзальному шоссе в Самарканде?

Алаярбек Даниарбек все еще не хотел показать, что он близко знает доктора. Кто его разберет, что за люди сидят в чайхане. Наверное, басмачи, отставшие от своего вожака Абдукагара.

Всячески стараясь предостеречь доктора, Алаярбек Даниарбек корчил забавные рожи, подмигивал, насупливал мохнатые брови. Он хотел дать понять, что страшно рад увидеть Ивана-дохтура живым и невредимым. Он все как-то забавно, но многозначительно вертел головой, и доктор увидел, наконец, Белка, который был непременной принадлежностью Алаярбека Даниарбека, не менее непременной, чем Россинант бессмертного Дон Кихота. И хоть Алаярбек Даниарбек был гораздо более похож на Санчо Пансу, доктор улыбнулся неожиданному сравнению.

Белок мирно жевал сено на другой стороне дороги рядом с... Доктор даже удивленно вздохнул. Рядом с Белком так же мирно зарылся в сено мордой его, докторский конь, казенный, принадлежавший 12-му стрелковому полку, конь уже почтенных лет, служивший доктору верой и правдой еще до начала мировой войны. Доктора очень беспокоила участь «ветерана», как теперь он именовал своего коня.

Конь стоял привязанный к коновязи по ту сторону пыльного, сожженного солнцем тракта.

Самым поразительным было то, что чайханная «карават» с услаждавшими свое естество прохладой и чаем проезжими завсегдатаями стояла на самом краю раскаленного пекла.

Райский сад был словно.обрублен вдоль тракта дамасским клинком. За буйством зелени и прохлады открывалась знойная площадь песка и глины, каким, наверное, является самый настоящий мухамеданский ад— дузах — пустыня со всеми своими атрибутами: колючим песком, с трепещущими в горячих, вздымающихся вверх струйках гармсиля блеклыми травинками, с быстро перебирающей мохнатыми рыжими ногами фалангой -— бихоркой, один отталкивающий вид которой вызывает непроизвольную дрожь в спине, с белеющими частоколом ребрами верблюда, с красными лысыми барханами, с жалкими кустами саксаула, похожими на ломающие руки бесплотные скелеты грешников, выползающие из-под нагромождений песка:

Сад и пустыня жили рядом. Они терпели друг друга, притаились. Демоны пустыни готовы были вцепиться в горло ангелов рая, но... не пускала вода.

Парой ножек-столбиков «карават» стояла на пустынном бережку говорливого, веющего прохладой арыка, другой парой — на другом — тенистом. Вода неторопливо текла под досками настила и сквозь широкие щели соблазнительно поблескивала струями.

Арык служил границей ада и рая. На пустынной стороне рок сулил неизбежную, казалось бы, гибель, а на другой даровал облегчение — освобождение от смертельной опасности.

Доктор попивал чай с наслаждением и думал: «А еще несколько минут назад я и мечтать не мог, что когда-нибудь испытаю такое удовольствие».

Он посматривал на Алаярбека Даниарбека и вывел заключение: опасности еще подстерегают. Иначе чего ему делать вид, что он меня не знает.

В обычной своей манере «аскии» Алаярбек Даниарбек начал издалека:

— Мы слышали в долине. Мы слышали в горах. Нам сказали, что по дорогам Карнапчуля путешествует сам достоизвестиый и премудрый Лукмон-хаким... Великий доктор, поистине исцелитель от болезней, воскресающий дочерей правоверных пророк Иисус, мавзолей коего находится не так близко и не так далеко в городе Нур-Ата. Едет по караванным тропам сама медицинская наука, воскресающая мертвых... О чудо!.. Дорогие друзья, — обратился он с медовой улыбкой и маслянистым блеском в глазах к присутствующим чаевникам, — не встречал ли кто премудрого хакима?.. Не видел ли кто, куда направил стопы этот властелин здоровья и лекарств, а? Спрашиваю же я вас потому и умоляю, чтобы вы поспешили с ответом... Человек умирает.