Юрий Авдеенко - Линия фронта Страница 46

Он, кажется, полез за кисетом, но в этот момент сноп света необыкновенной яркости ударил им в глаза. И рядом хрипло прокричали:

— Achtung! Das ist russisch![9]

Чугунков метнулся в сторону, но лес и спереди, и сзади, и со всех сторон был не просто светлым, а более светлым, чем в погожий солнечный день.

Иноземцев не шевельнулся. Он не помнит, по какой счастливой причине указательный палец его правой руки оказался на спусковом крючке автомата, который он прятал от дождя под плащ-палаткой. Он не может объяснить, почему ствол автомата не был опущен вниз, а торчал поперек туловища. Иван нажал спусковой крючок. И наступила темнота… И кто-то завопил отчаянно и жутко, словно надеялся криком оборвать автоматную очередь.

Они напоролись на прожекторный пост немцев. Видимо, первые же выстрелы Иноземцева угодили в отражатель. И прожектор был выведен из строя. И не один прожектор. Может, гитлеровцы стояли кучкой. И пули Ивана скосили их всех. Только погони не было. А стрельба, беспорядочная, для самоуспокоения, началась минут через пять, когда Иноземцев и Чугунков были уже далеко.

Рассвет они встретили в старой штольне. Наткнулись на нее случайно. Шли по какой-то заброшенной, прорезанной дождями дороге. А небо стало сереть и даже белеть на востоке. Тогда Чугунков решил маленько забраться в гору, чтобы поглядеть окрест. И полез, с хрустом давя твердыми подошвами стебли кустарника, жмущегося к земле.

Иноземцев присел на камень, блаженно вытянул ноги. Они были такими тяжелыми, точно из сырого дерева. И когда Иван закрыл глаза, ему показалось, что ноги гудят. Гудят, словно натянутые провода. Он давно привык к запахам сырости, прелого листа и прокисших портянок. И его насторожило, если бы вот этот наступающий рассвет нес какие-то другие запахи. Но все было нормально. Все пахло так, как вчера, как неделю назад и месяц… И только запах волос Нюры до сих пор помнился Ивану. И от воспоминаний начинала кружиться голова, и томление наступало под сердцем. Благодарность к молодой женщине, жене, сумевшей пробудить в его душе такое сладкое, хорошее чувство, переполняла Ивана. И он знал, что его не убьют на войне и что он будет жить долго, а может, и вообще не умрет… А если и умрет, то все равно вновь родится в каком-нибудь другом мире. Потому что верил в законы, услышанные от умных людей: ничего и никогда не исчезает бесследно, а переходит из одного состояния в другое. Так неужели без всякого-всякого следа исчезает душа!

Он на эту тему говорил с Чугунковым часа два назад, когда они сбавили темп и пошли средним шагом. И говорить можно было не задыхаясь.

Выслушав, Чугунков засмеялся, по дурной привычке произнес нехорошее слово. Потом опять засмеялся. И, наконец, заключил:

— Счастье, что ты не философ, а только завбазой. От твоей философии весь мир бы со смеху подох… Ну хорошо… Допустим, душа бессмертна. Хотя это, конечно, мракобесие. Но почему ты думаешь, что непременно родишься в обличье другого человека? А вдруг ты крокодилом на белый свет появишься или гадом?..

Не нашелся что возразить тогда Иван. Засопел только. А вот сейчас его будто бы осенило…

Из-за поворота, прикрытого высоким дубом, на котором облетели еще не все листья, появилась фигура человека. Иноземцев скатился с камня, выбросил вперед руку с автоматом. Хорошо, что, присмотревшись, опознал Чугункова. Чертов сын! Лез на гору, а появляется со стороны дороги.

— Ты предупреждай, — недовольно сказал Иван.

— Топаем. — Чугунков словно не замечал хмурого взгляда товарища. — Берлогу я вместительную отыскал. Взвод запихнуть можно.

Они пошли к дубу. Свернули вправо. И метров пятнадцать поднимались вверх по белой, словно из кости, расщелине. Минуты через две они оказались на площадке, вокруг которой стеной мрачнел кустарник. Вход в штольню был наполовину засыпан землей, обвалившейся, видимо, очень давно. И на земле на этой тоже вырос кустарник, закрывая остаток входа почти полностью.

Опустившись на колени, Чугунков раздвинул ветки и вполз в штольню. Иноземцев огляделся по сторонам, убедился, что все спокойно, ничего подозрительного нет, и только тогда последовал за Чугунковым. Штольня была сухой и достаточно высокой. Во всяком случае, Иноземцев, который был пониже Чугункова, мог стоять во весь рост, не сгибаясь.

Чугунков сказал:

— Задача наша в данный момент такая: поесть и хорошо отдохнуть. Восстановить силы. Дальше не пойдем. Действовать будем в этом районе. И в основном вечером. Днем светло. Сразу влипнем. Ночью фриц бдителен. Вечер — наше время. Задача ясна? Отвечай. Или ты забыл, что я старший?

— Ясна.

Они открыли банку мясных консервов, выпили водки из алюминиевой фляжки. Постелили плащ-палатки. Легли на них. И накрылись шинелями.

— Слушай, — сказал Иноземцев. — Если душа не умирает, то, может, действительно она из одного облика в другой переходит. Может, вчера тигр был, но прикончили его охотники, и душа в человека народившегося переселилась. Тогда многое понятным становится. Ведь бывает человек не человек, а собака. Или слон. Или женщина — чистая кошка. А может, душа ее до этого в кошке сидела… Как ты думаешь, правильно я рассуждаю?

— Ты не баптист? — спросил Чугунков.

— Я русский, — обиделся Иноземцев. Помолчал немного, потом сказал: — А что?

— Ничего… Замашки у тебя сектантские. Давай спать…

Но Иноземцев еще долго не мог уснуть. И все думал, думал… И жалел, что не имеет высшего образования. Впервые в жизни жалел. Вот, может, пришло ему в голову гениальное открытие, может, угадал он, Иноземцев, самую суть бытия. Да только кто ему поверит, бывшему заведующему базой продовольственных и промышленных товаров.

Сон взбодрил их, вернул силы. И, проснувшись, они почувствовали себя крепкими и свежими, способными идти дальше долго и неутомимо.

— Маленько выпьем на дорожку, — предложил Чугунков.

Иван согласился. Приложились к фляжке. Потом закурили. Когда погасли самокрутки, Чугунков осторожно раздвинул кусты, посмотрел. Он увидел мокрые безлистные ветки, серое небо. Было десять минут пятого.

— Через час совсем стемнеет, — шепнул он Иноземцеву. — Двинем. Самое время.

Они пошли. И хворост и ветки предательски трещали под сапогами. Чугунков поклялся:

— Вернусь, обязательно сошью чуни из конской кожи. Чуни для такого дела — лучшая что ни на есть обувь. Шагаешь, как кот, и никто не услышит.

— Несолидно, — возразил Иноземцев.

— Что несолидно?

— Разведчику Красной Армии обуваться, как бродяге.

Чугунков выругался, но спорить не стал. Они опять вышли к дубу, на ту старую, заброшенную дорогу. Прильнули к дереву. Оглянулись. Все было спокойно. Тогда Чугунков показал рукой направление. И они пошли по дороге вниз, ступая ближе к склону горы. Тонкие деревья на противоположной стороне дороги, окутанные кустами ежевики, надежно прикрывали разведчиков с запада. Но появись кто-нибудь спереди — и получилась бы отличная ловушка. И оба это понимали. И торопились.

Через десять минут они убедились, что заброшенная дорога выходила к другой, которой кто-то пользовался. Дороги разделял ручей. Когда-то над ним пролегал мосток. Во всяком случае, спуск с противоположной стороны ручья был крутой, и ничего похожего на съезд они не увидели.

— Наблюдай здесь, — сказал Чугунков. — Если что… прикроешь.

Ручей был узок, и Чугунков легко перепрыгнул через него. Потом, сутулясь, полез вверх, к дороге. И глина оседала у него под ногами, и он вполголоса бормотал ругательства.

В ту и в другую сторону дорога просматривалась недалеко. И, тускло мерцая, напоминала короткие крылья самолета. Чугунков прислушался. Шумел ручей. Никаких других звуков не было.

Он сделал знак рукой Иноземцеву, а сам поднялся на дорогу и, не таясь, пошел, как предполагал, на восток. По правой стороне был обрыв, на дне которого пенился ручей, по левой стороне возвышалась гора. Но между горой и дорогой в полосе пяти-шести метров торчали кустарники и невысокие деревья. В случае внезапной опасности здесь-то, в кустах, и можно было спрятаться.

Оглянувшись, Чугунков увидел, что Иноземцев догоняет его.

— Слышишь! Ты что, оглох? Машина, — задыхаясь от быстрой ходьбы, прохрипел Иноземцев.

Чугунков не стал прислушиваться. Ястребом мотнулся в сторону и замер в кустах. Иван же лез, как медведь.

— Тебе тоже сошьем чуни, — зло процедил Чугунков.

Теперь и он услышал урчание мотора. Машина была большая, черная. «Опель-капитан», кажется. А может, «опель-майор»: у них там все машины, словно офицеры, со званиями.

Она шла им навстречу, одна, без прикрытия. Чугунков вскинул автомат. Иноземцев покосился назад. Гора уходила вверх почти отвесно. «Если прикрытие на другой машине сзади, — подумал Иноземцев, — тогда все! Не уйдешь».