Борис Тагеев - Полуденные экспедиции: Наброски и очерки Ахал-Текинской экспедиции 1880-1881 гг.: Из воспоминаний раненого. Русские над Индией: Очерки и рассказы из боевой жизни на Памире Страница 46

Крикнув «готово», быстрее молнии бросил гардемарин фальшфейер на мокрую землю, затоптал ногой и… очутился в полном мраке, мраке страшном, беспроглядном…

Он бросился прямо вперед и наткнулся на эскарп рва… Хотел влезть по этой почти отвесной стене… Судорожно хватавшиеся пальцы встречали мокрую, скользкую глину, оставшуюся комками в горстях… Обернулся назад — фитиль выкидывает красную ленту искр… «Сейчас взрыв», — мелькнуло в голове моряка… Он бросился влево… Споткнулся о что-то… Упал… Поднялся и побежал, ощупывая руками бок рва, — везде сплошная глина — следов выхода нет… Отчаяние сдавило горло… Разум уже перестал руководить им… В такие минуты человек или седеет, или сходит с ума… Из ста человек в девяноста девяти тупое отчаяние заставляет даже не следовать инстинкту самосохранения…

Молодой моряк оглянулся еще раз назад… Искры вылетают из-под стены… Он сделал еще несколько шагов и почувствовал справа пустоту… Выход в траншейку изо рва нашелся…

Невозможно описать ощущения его… Волна радости охватила все его существо — он не думал о граде пуль, сыпавшихся со стены, не слышал страшного треска непрерывных выстрелов, гремевших на стене… Одна мысль овладела им, одно сознание наполняло его голову — возможность спастись от взрыва, избегнуть этой неминуемой, ужасной опасности…

Вот он шагнул одной ногой, уперся руками и уже взобрался во вход траншейки… В этот момент что-то со страшной силой ударило его в спину и голову, мрак озарился красным светом, открытый рот тщетно пытался набрать воздуха… Миллионы красных и зеленых кругов явились перед глазами; он почувствовал, что сверхъестественная сила подняла его и бросила… Он летит, летит и… сознание исчезло…

Гардемарин поднялся… Все вертелось перед глазами… Что-то теплое текло из левого уха на щеку… Вкус крови чувствовался во рту… Он ступил несколько шагов — кровь хлынула носом…

На левое ухо он ничего не слышал… Голова страшно ныла, спина одеревенела…

— Правее, ваше б-дие, тут ров; вот впереди наши охотники; я уж доведу вас в целости!

В траншеях гремело «ура!». Вся неприятельская стена опоясывалась огнем; пули летели градом, посвистывая на разные лады, в темноте слышался голос графа Орлова, отдавшего приказание отступать в порядке и идти в ногу.

Гардемарин шел, поддерживаемый матросом, не отдавая себе вполне отчета, что он делает.

Вот наконец близко и ручей. Не отыскивая мостика, люди идут прямо по воде, еще несколько шагов и траншея…

— Ой, убило! Ой, смерть моя, — раздается болезненный крик, заглушающий и шум перестрелки и командные слова. — Ох, братцы, тошнехонько, — кричит кто-то, и в этом крике слышится нестерпимая боль.

— Возьми его под руки, Матвеев! Чего стоишь!

— Ружье-то, ружье захвати — потеряет ведь… Эх вы, народ! Ну, тащи, что ли!

— Не суетись, ребята! Все поспеете, все будете за бруствером, — доносится голос графа Орлова.

Возвращающиеся охотники входят в траншею, начальник параллели, седоусый кавказский полковник выстраивает их во фронт.

— Все ли вернулись? Где поручик Остолопов, где гардемарин М — р? — звучит всем знакомый голос «Белого генерала», Михаила Дмитриевича Скобелева.

— Здесь, ваше превосходительство, — отвечает Остолопов.

Моряк же еще не может выговорить ни слова и молча подходит к генералу, окруженному толпой офицеров.

— Спасибо, господа, за честно исполненный вами долг! С такими офицерами не может быть сомнения в удаче завтрашнего штурма. Я доведу до сведения государя о вашем сегодняшнем подвиге и убежден, что Его Императорское Величество не оставит вас без награды, так доблестно вами заслуженной! Ребята! Кричите «ура» нашим героям-охотникам! Ура! Ура! Ура!

Громовое «ура» раскатилось по траншеям, подхватываемое во всех параллелях, перебиваемое трескотней залпов и выстрелов неприятеля.

Генерал крепко, крепко пожал руки обоих офицеров, отошел несколько шагов, вернулся снова, еще раз пожал им руки, видимо ища слов, чтобы выразить свою признательность, но гремевшее «ура», выстрелы из мортир и непрерывная трескотня картечниц не давали возможности выслушать его.

Гардемарин стоял опьяненный радостью!

Его идеал, его Бог, на которого он взирал с особенным благоговением, так сердечно благодарил его и назвал героем! Находясь еще под впечатлением взрыва, выбросившего его изо рва, он сразу подвергнулся еще впечатлению такого внимания человека, бывшего для него выше всех, человека, один взгляд которого был для него радостным лучом, способным разогнать все нравственные тучи, смягчить все физические страдания! Для молодого моряка это было слишком уже много: нервы его сдали, он поторопился завернуть в пустую полупараллель, чтобы скрыть слезы, лившиеся градом по закопченному, выпачканному грязью и кровью лицу!

Кто никогда не проливал таких слез, тот не испытывал полного счастья на земле! Эти слезы очищают, подымают человека; эти слезы не ложатся на грудь тяжелым гнетом скорби, нет — они облегчают, освежают душу; выплакавшись, человек приобретает небывалую бодрость и снова готов к самопожертвованию, к борьбе, снова готов на подвиги во имя общего блага, снова готов идти на зов долга…

Перестрелка умолкла, траншеи погрузились в тишину; моряк перевязал себе мокрым платком голову, завернулся в бурку и улегся на мокрой глине в траншее; все спало вокруг, кроме дежурной роты, вытянувшейся вдоль бруствера; гардемарин лежал закрывши глаза, в ушах звенело от страшной контузии, голова ныла, но он был счастлив, счастлив так, как никогда потом не был да и не будет…

Сквозь страшный звон, наполнявший его уши, ему чудилось, что он слышит голос Скобелева, благодарящего его; правая рука чувствовала крепкое пожатие боготворимого им героя… Через восемь часов ему надо было идти на штурм, мысль о смерти несколько раз промелькнула в его голове, но он отгонял ее; ему казалось немыслимым быть убитым через несколько часов, когда теперь он избежал такой страшной опасности в момент взрыва. Неужели судьба дала ему возможность отличиться для того, чтобы через несколько часов он был убит? Моряк твердо верил в свою звезду и заснул как мертвый, убаюканный розовыми надеждами ожидающей его награды…

Знай он, какая перспектива страшного искалечения ожидала его на следующее утро, он, по всей вероятности, не предался бы с таким удовольствием радужным сновидениям…

Какими бы стальными нервами не обладал человек, а все-таки решающий момент в его жизни вызывает невольное сжатие сердца, невольно заставляет его призадуматься, проанализировать свой внутренний мир, оглянуться на прошлое и постараться представить себе картину будущего…

Последняя кровавая сцена трехнедельной драмы, разыгравшейся под стенами Геок-Тепе, должна была наступить через час холодного мрачного дня 12 января 1881 года…

Через час должна была решиться судьба всей экспедиции и судьба многих отдельных членов этой экспедиции… Через час должен был взвиться на этих глиняных твердынях русский императорский штандарт или нашего отряда не должно было существовать… В душе каждого копошился гнетущий вопрос: буду ли я через час победителем или буду безгласной, окровавленной массой, одинаково равнодушной к победе и к поражению? Независимо от себя представлялись малоуспокоительные картины, являлись воспоминания о смерти товарищей, совершавшейся на глазах, являлось страстное, непреодолимое желание узнать свою судьбу. В душу многих закрадывалась эгоистическая надежда, что авось буду убит не я, а другой, рядом стоящий… Какая-то особая печать торжественности лежала на всех этих лицах… Иной пытался казаться развязным, и самая эта неестественная, не присущая его натуре развязность лучше всего выдавала его внутреннее смятение, вызванное, может быть, его страстным желанием жить… Каждый из готовившихся идти на штурм не был новичком в деле опасности, каждый десятки, если не сотни раз рисковал своей жизнью, а все-таки перед штурмом, перед этой решающей минутой в душу каждого забиралось какое-то особенное неиспытанное чувство, заставлявшее сильнее обращаться кровь в его жилах, сильнее сжиматься сердце…

Орудия брешь-батареи неумолчно заставляли своим гулом содрогаться землю, посылая снаряд за снарядом через голову собравшихся в третьей параллели апшеронцев в разбитую и разрыхленную землю приготовляемой бреши… После каждого разрыва гранаты, знаменовавшегося темным столбом взбрасываемой вверх земли, появлялись несколько неприятельских фигур из-за стены, торопившихся наложить войлоки и засыпать землей разрушительные результаты действия наших девятифунтовых орудий… В это же время с пронзительным гулом снова летело несколько снарядов, которые своим разрывом разбрасывали кошмы и войлоки и разрывали на куски геройских рабочих, ценой собственной жизни старавшихся парализовать страшное действие пушек «урусса»…