Павел Автомонов - Каштаны на память Страница 46

«Хорошо, хоть без собак!» — утешал себя Терентий, считая, что есть еще маленькая надежда спастись.

Минуты тянулись, а Терентий все бежал, тяжело дыша и оглядываясь, чувствуя погоню. Внезапно из густых кустов перед ним предстал дуб-великан. Широкая раскидистая крона, отяжелевшие от желудей ветви. Его даже не коснулась осенняя позолота, которая играла на листьях орешника. Дуб не сдается осени и листья всегда сбрасывает последним, некоторые же дубы оставляют их и на зиму.

«Сюда. На дуб!» — решил Терентий.

Мгновенно скинул сапоги, сунул их в ранец. Нижняя ветка была высоко над головой. Терентий прыгнул, но не достал ее. Присел, напружинился, оторвался от земли, но уцепился лишь одной рукой и сорвался. Кинулся к стволу. Пальцами схватился за кору, она ломалась и крошилась. Выкрики солдат слышались уже совсем рядом. Время потеряно. Теперь ему не спастись. Зря он остановился возле дуба… Не хватало каких-то пяти сантиметров, чтобы ухватиться за ветку.

«А что, если сбросить ранец?..» — мелькнула мысль. Мгновение — и он оказался на земле. Живица стал на ранец и, подпрыгнув, уцепился двумя руками за ветку. С напряжением подтянулся на руках и с размаху закинул здоровую ногу на ветку. Потом навалился на нее грудью.

Шум приближался. Жизнь Терентия, как и тогда, около танка над Днестром, висела на волоске. Или он сорвется прямо под ноги жандармам, или найдет в себе силы и заберется повыше. «Дуб, милый, помоги!» — как взмолился Терентий. Он расшатал ветку, на которой лежал, и когда та поднялась вверх, уцепился за другую ветку, что была повыше, и поднялся, приник к стволу. Задержал дыхание, прислушался. Передохнул две-три секунды. Потом стал подниматься выше и выше. Наконец уселся на рогатине из двух могучих веток, уперся спиной в ствол.

В это же время из чащи выскочили два жандарма. Один чуть не зацепился за ранец, и увидев его, растерянно остановился. Другой окликнул его и махнул рукой, показывая, что надо бежать дальше. По-видимому, они посчитали, что красноармеец бросил вещи, чтобы легче было бежать. Они прихватили с собой ранец Терентия и скрылись в зарослях.

И снова затопало в орешнике. Возле дуба пробежало еще несколько солдат. Некоторые мельком осматривали его. Им и в голову не приходило, что на это могучее дерево можно взобраться.

Всю ночь просидел Живица на дереве, а утром снова отправился в путь.

Теперь надо было где-то раздобыть сапоги. В селах стояли немцы и полицаи, но все они ходили группами, как будто получили такой приказ. Нападать на нескольких сразу, чтобы добыть обувь, рискованно. Терентий решил, что его жизнь ему еще пригодится в этой войне. Так и шел он босиком. Питался тем, что попадалось в поле, — картошкой, редькой. Не всегда выпадало счастье развести костер, чтобы обогреться, а постучать в какую-нибудь хату, чтобы поесть горячего, не решался.

Живица шел в родное село. Он решил передохнуть у своих родителей, подлечить раны, набраться сил и потом двинуться дальше, за линию фронта. Ноги уже опухли, раны кровоточили. К тому же он простыл.

Изможденный, усталый, Терентий Живица и подошел октябрьским вечером к родному селу. Переждал, когда совсем стемнело, и двинулся дорожкой, по которой люди ходили в поле. Остановился, увидев знакомые силуэты берез. Они росли вдоль огорода Калины. «Может, сперва зайти к ним? — подумал Терентий. — Надюха сбегает домой, предупредит, а то еще испугаются…»

Калитка была закрыта, и Терентий перелез через плетень. В хате было темно. Он подошел к окну и слегка трижды постучал.

— Кто там? — послышался мужской голос.

Живица отпрянул от окна, как от огня. Рука привычно легла на автомат.

— Да кто же там в такую пору?

Терентий узнал голос своей двоюродной сестры Нади. Напрягая зрение, он увидел в окне мужскую голову. «Кто же этот мужчина? Неужели Надя вышла замуж? Зачем я сюда приперся? Надо было сразу идти к матери, домой!..» — промелькнули у него невеселые мысли. В сенях заскрипел засов.

13

Группа майора Сильченко преодолела фронтовую полосу и попала на позиции 300-й дивизии, защищавшей Харьков в районе Люботина. С немецкой стороны оборонительных сооружений не было. Лишь окопы и то не везде. Рвы, колючую проволоку красноармейцам удалось преодолеть, когда приближались к своим. Бойцам Сильченко пришлось побывать и в селах так называемой нейтральной полосы, откуда уже ушли красноармейские части и куда еще не ворвались немцы. Встречали они и отдельные подразделения красноармейцев, мужественно державших оборону в тылу противника и считавших, что это и есть основной фронт. В тот же день группу Сильченко накормили, обмундировали. Майор Сильченко с красноармейцами остался на фронте. А три пограничника направились в Харьков.

— Встретишь отца, кланяйся ему от меня, — сказал майор Андрею.

— А если он не вышел из окружения?

— Выйдет! Вот, Андрей, закончилась еще одна «глава» в твоей жизни на этой войне.

— Я не забуду ни вас, ни ваших бойцов! — как клятву произнес Андрей. — Спасибо судьбе, что встретился с вами, и вам спасибо, товарищ майор.

Сильченко был растроган. Уже тарахтел мотор грузовика. Ребята усаживались в машину. «Закончилась еще одна «глава» на этой войне!» — повторил Стоколос слова майора Сильченко. «Одна закончилась, начинается новая…» Андрей помахал рукой майору и его бойцам.

Правее от шоссе, под Люботином, гремела артиллерия. Там части 300-й дивизии, в которую вошли бойцы майора Сильченко, держали оборону. Клубились дымы и в стороне Богодухова, и дальше на север, за Дергачами.

— Эй, водитель, дорогой! Жми на газ! — крикнул Колотуха, заглядывая из кузова в кабину.

Шофер не ответил. Он и так выжимал из машины все, что можно.

— А тебе не кажется странным, Андрей, что ни одна заводская труба не дымит? — спросил Мукагов, вглядываясь в даль.

— Да, как-то неестественно… — ответил Стоколос.

— А разве не странно, что от Харькова не идет ни один эшелон? — вмешался Колотуха.

Парни глядели во все стороны, но ни одного поезда так нигде и не увидели. А ведь от Харькова тянется шесть железнодорожных веток…

Но из кузова они не видели ветки, к которой подходили колеи с заводов-гигантов. А по ней днем и ночью шли через Купянск на восток эшелон за эшелоном.

Когда пограничники въезжали в Харьков, город покидал уже шестьсот пятидесятый эшелон с машинами, заводским оборудованием и, конечно, с людьми. Поэтому и не дымили трубы на тракторном, турбинном, электромеханическом заводах. В то время, когда 38-я армия сдерживала натиск 6-й фашистской армии, рабочие Харькова демонтировали и вывозили из города машины, станки, чтобы за Волгой выпускать танки, самолеты, транспортеры.

Немало городских зданий было уже разрушено взрывами бомб и снарядов. Улицы казались мрачными и пустынными.

Машина остановилась у дома, где жили Артур Рубен, Иван Опенкин и Леся Тулина, о чем ребята уже знали.

Сдерживая дыхание, они приблизились к подъезду. Попросили дежурного позвонить инженер-полковнику Веденскому. К ним вышел стройный простоволосый человек в плаще.

— Так это вы? — спросил он, глядя на ребят вопросительными и спокойными глазами. — Пограничники заставы капитана Тулина? А где же Рябчиков, мой друг?

Парни молчали. И Веденский сказал:

— Значит, погиб…

— Да, Илья Гаврилович, — ответил Стоколос. — Не дошел до Харькова…

— Жаль. Замечательный парень, — уже хмуро сказал Веденский. И добавил: — Из него бы прекрасный минер вышел. Мало вас. Ой как мало осталось, ребята. Со своими — Опенкиным, Рубеном и Лесей — вы встретитесь сегодня. Завтра уже было бы поздно… И еще одно. Вчера я получил известия от Семена Кондратьевича. Он под Курском встретился с нашими войсками.

— Слышали, братцы! Отец вышел из окружения! — Лицо Андрея засияло. — Я верил.

Илья Гаврилович прислушался к канонаде и тяжело вздохнул.

— Наши дивизии обескровлены, но стойко держатся. Однако и противник несет большие потери. Уже сто тысяч солдат и офицеров потерял, полтысячи танков. Эх, были бы у нас свежие силы! — с горечью сказал Веденский. — А сейчас идемте со мной. Получите паек на шесть дней.

— Про вас нам часто рассказывал Василий Михайлович Рябчиков, товарищ инженер-полковник! — вспомнил Мукагов. — Жив буду, разыщу детей Рябчикова и скажу: «Я ваш отец. Потому что ваш отец — настоящий друг, брат мой!».

Колотуха, Мукагов и Стоколос получили паек на четверых. Четвертым был Илья Гаврилович.

Потом подошли к одной из комнат полуподвального помещения. Колотуха открыл дверь. Из комнаты доносились негромкие сигналы рации. За столом сидела, держа пальцами головку телеграфного ключа, девушка. За другим столом — несколько человек в гражданской одежде.