Иван Бережной - Два рейда Страница 48

Но находились и такие, кому концерты были не по душе. Один из тех как-то сказал:

— Нашли время веселиться!

Дорофеев серьезно ответил:

— А по-твоему, мы должны плакать? Нет, браток, не выйдет! Пусть фашисты рыдают — их дела горче полыни. Наши же ребята дерутся, как львы! Почему б и не повеселиться после жаркого боя? Веселье силы прибавляет. Не так ли, товарищи?

— Правильно командир говорит! — поддержали бойцы третьей роты.

Третья рота никому ни в чем не уступала. В этом была заслуга и Дорофеева. Подчиненные понимали его с полуслова, приказы выполняли беспрекословно.

Переход на новые штаты требовал от командиров больших усилий и умения. Как говорится, большое дело — хорошая организация. Я же по своей неопытности старался все указания командира выполнить сам. Хватался за одно, другое дело, и все без толку. В этот трудный момент на помощь мне пришел Тоут.

Удивительный и во многом непонятный для меня человек Иосиф Иосифович Тоут. За время военной службы мне пришлось встретиться со многими политработниками и каждый из них оставил свой след в моей памяти.

Первым политруком, с которым свела меня судьба в разведывательной роте сразу же после окончания военного училища, был Петр Николаевич Попов. Прослужив несколько лет старшиной-сверхсрочником, он окончил курсы и получил воинское звание «младший политрук». Это был молодой, напористый политработник с командирскими задатками. Многому я научился у него, делая первые свои шаги на длинном командирском пути.

Заместителем командира полка по политической части в то время был потомственный шахтер Николай Иванович Причинюк, направленный партией в Красную Армию для укрепления кадров армейских политработников. Этот сугубо штатский человек всегда был среди бойцов, проявлял особую заботу О нас — молодых офицерах, и пользовался огромным авторитетом в полку…

Во время войны я узнал полкового комиссара Петрова Николая Петровича — кадрового военного, старого коммуниста, участника гражданской войны; батальонного комиссара Беленького — горячего, беспокойного.

Образцом коммуниста-политработника для меня, как и для многих ковпаковцев, являлся комиссар Руднев Семен Васильевич — человек кристально чистой совести, большой душевной теплоты, умный организатор, пламенный трибун, зажигавший сердца бойцов и вдохновлявший их на подвиги. Преданный делу Коммунистической партии, бесстрашный воин — он был примером для подчиненных. Таким мне видится настоящий комиссар.

Иосиф Иосифович Тоут ни на кого из них не походил. Он появился в нашей партизанской семье как-то незаметно. Человек он тихий, скромный, не любитель длинных речей и громких слов, до поры до времени оставался в тени. Поэтому для многих неожиданностью явилось его назначение политруком девятой роты. И хотя скоро бойцы заговорили о нем как о человеке не из робких, а главное, душевном, я по-прежнему мало с ним сталкивался, мало знал его и, откровенно говоря, разделял недоумение некоторых товарищей по случаю назначения Иосифа Иосифовича замполитом первого полка. Ведь в соединении было много хороших, испытанных в боях политруков, а выбор пал почему-то на новичка — капитана Тоута.

Однако с первых же дней пребывания в полку мое недоумение начало рассеиваться: я стал понимать, что назначение это не случайно. Иосиф Иосифович относился к типу людей, которые все делают обдуманно, без суеты и излишней шумихи. Он не засиживался в штабе, его, невысокого, коренастого со смуглым цыганским лицом, всегда можно было видеть в подразделениях, среди бойцов. Одному он подскажет, как лучше подготовиться к маршу, другому посоветует, как следует себя вести с местными жителями-поляками, третьему — что надо сделать, чтобы лучше выполнить то или иное боевое задание. Поддержит павшего духом, пожурит провинившегося. Да и своим помощникам — политрукам рот, парторгам и комсоргам — не позволял прохлаждаться…

Как-то само собой получалось, что появлялся он именно там, где нуждались в его помощи, совете. Какое-то особое чутье было у него на это.

Видимо, в этом и состоит искусство политработы — быть человеку полезным.

Так получилось и со мной. За повседневными делами и заботой о людях полка Иосиф Иосифович заметил мою растерянность.

— Полк :— это тебе не рота, не старайся объять необъятное, — посоветовал он. — Задача начальника штаба не самому все делать, а суметь организовать работу штаба, Добиться, чтобы каждый занимался своим делом. К примеру, твой заместитель по разведке старший лейтенант Колесников, мне кажется, толковый парень. Ему можно доверить выполнение любого серьезного задания…

Я слушал замполита, а сам думал: «Совет хороший, но в том-то и вопрос, что именно Колесников во мне вызывал какое-то неопределенное чувство». Он был новым человеком не только в полку, но и в дивизии. Прибыл к нам с группой работников особого отдела. Откровенно говоря, с первого взгляда было видно, что это человек решительный, волевой, смелый. Но кто он? Что собой представляет? Да и почему перешел из особого отдела в разведку? Последнее особенно настораживало. Тогда я еще не знал, что причиной перехода явились личные взаимоотношения Колесникова с непосредственным начальником. Поэтому первое время я к нему относился с недоверием.

Случай заставил меня по-иному взглянуть на помощника по разведке.

Однажды ко мне подошел сияющий Колесников. На нем добротная венгерская шуба нараспашку, венгерское галифе, немецкий френч, огромные, увенчанные шпорами меховые сапоги на молнии, снятые с немецкого летчика, черная кубанка, пересеченная красной лентой. Сбоку на длинном ремне до колен свисал маузер в деревянной колодке.

— Есть одно деликатное дельце. Прошу поручить его выполнение мне. Проверну на все сто, — сказал он, поглаживая свои рыжие усики. Большие темные глаза с надеждой смотрели на меня.

— Какое такое дельце? — спросил я.

— На железной дороге Рава-Русская — Замостье бронепоезд объявился. Заманчиво?

Действительно заманчиво. Решил посоветоваться с командиром полка. Бакрадзе согласился с предложением Колесникова. Выделили для этого разведвзвод сержанта Барсукова, усилили его бронебойками и отделением минеров. Старшим назначили Колесникова. Проводником вызвался идти местный житель села Кособуды пан Янек.

Вечером партизаны выступили на задание.

На исходе были вторые сутки, а от Колесникова не поступило ни одного донесения. Нас охватило беспокойство. Я все это переживал молча. Командир же полка Бакрадзе нервничал, то и дело повторял:

— Скажи, Вано, зачем Юрия молчит?

Однажды ночью меня разбудили громкие голоса. В хату ввалились засыпанные снегом мой ездовой Борисенко и проводник пан Янек. Они, как деревяшками, колотили по полу промерзшими валенками.

— Как дела? — задал я стандартный вопрос.

— Порядок полный, — ответил Борисенко, стараясь дыханием отогреть озябшие руки.

— Все живы?

— Живы. Я же говорю, полный порядок, — он помолчал и добавил: — Кумедия, товарищ майор. Кинулись в одно место, а там уже дивизионные минеры. Перекантовались на другой перегон — натолкнулись на подрывников второго полка. Пришлось сделать крюк километров тридцать…

— Бронепоезд перехватили?

— Нет. Раньше нас это сделали минеры Кульбаки. Но и мы эшелон опрокинули и дрезину прикончили. Двух фашистов приволокли.

— Где старший лейтенант?

— С этим лейтенантом одна кумедия, — мотнул головой Борисенко. — Расправились это мы с эшелоном, сержант Барсуков и говорит: «Надо уходить. Каратели нагрянут непременно». А старший лейтенант не соглашается. «Понаблюдаем, говорит, что они будут делать…» Замаскировались в лесочке, выставили наблюдателей. Ждем. Минут через сорок со стороны Замостья показалась дрезина. «Держите фашистов на мушке, а я пойду встречу их», — сказал Юрий Антонович. Сержант возразил, но старший лейтенант приказал делать то, что он велит. Разведчики и минёры притаились, бронебойщики взяли дрезину на мушку. Помначштаба выскочил на железнодорожную насыпь, выхватил из колодки маузер, заложил руки за спину и медленно направился навстречу дрезине. Фрицы заметили его и сбавили ход. Но потом, видно, приняли Колесникова за своего и смело поехали к опрокинутому эшелону.

Борисенко рассказывал подробно. По всему видно, он симпатизировал Колесникову. Даже по примеру Юрия начал отпускать такие же рыжие усики.

— Как же немцы могли признать старшего лейтенанта за своего, если на нем кубанка с красной лентой? — искренно удивился я.

— Так ведь он кубанку оставил пану Янеку, а у него забрал польскую конфедератку, — ответил Борисенко. — В общем получился винегрет: сапоги и френч немецкие, шпоры русские, шуба и брюки мадьярские, а кепка польская, — Борисенко захихикал, а потом продолжал: — Когда фрицы подъехали ближе, Юрий Антонович выхватил из-за спины маузер да как зашпрехает по-немецки…