Валериан Якубовский - Дезертир Страница 48

Накануне Октябрьских из директорского фонда опытной выделили семьям погибших воинов единовременное пособие продуктами питания. Татьяна Федоровна достала из-за иконы похоронку и в числе первых получила на складе продукты, включая кусок свежей говядины и банку соленых огурцов.

Шилов, к огорчению матери, отказался есть мясо и огурцы и не дотронулся до праздничного обеда с рюмочкой спиртного.

— Почто не ешь? — спросила она и тоже положила ложку, пустив слезу. — А я-то, дура, старалась. Что с тобой I Мишенька? Ума не приложу. Все сердце изныло. Скажи хоть словечко матери…

Шилов опустил голову и, не взглянув на мать, вышел из-за стола. Ему не лезло в горло полученное матерью нечестным путем на извещение пропавшего без вести. "Ведь это обман, мама! Я живой" — хотелось сказать, но Шилов не сказал. Махнул рукой и спустился в подвал.

Наконец, ему надоело молчаливое одиночество. Он приохотился к чтению принесенного сестрой из библиотеки запани "Дон Кихота".

Вечером вернулась с молодежного субботника Валентина и застала брата за книгой. Валентина покачала головой и бросила язвительную реплику:

— Люди обливаются на работе потом, а ты воюешь с ветряными мельницами, дезертир несчастный.

Шилов покосился на сестру и снова уткнулся в книгу…

Наступила зима. Закружились метели, затрещали морозы. Покрылись ледяным панцирем стекла деревенских окон. Шилов переселился на полати, поближе к печке, но отцовский тулуп и подушку оставил в подвале.

В конце мая 1944 года, в субботу, Валентина пришла домой поздно вечером расстроенная и заплаканная.

Она проводила в армию Лучинского и на обратном пути из города зашла в его каморку вымыть полы и навести порядок в осиротевшем жилище. Лучинский оставил ей ключ и отдал под ее попечение засаженный огород, чтобы иметь свой угол и овощи на случай, если поссорится с матерью и уйдет от нее.

Валентина и Лучинский любили друг друга чистой любовью, какая только может существовать между молодыми людьми. Любовь красивая, вечная…

— Если с тобой что случится, — крикнул из вагона Лучинский, — я никогда не женюсь и буду верен тебе!

Кто-то из стриженных новобранцев поднял его на смех:

— Ну и даешь! Что с ней может случиться в тылу?

— Не знаешь — не смейся! — осадил его Лучинский. — Я-то знаю, что может случиться. Потому и говорю.

Что же имел в виду Лучинский? Расставаясь на перроне, Валентина дала слово, что будет ждать Лучинского, сколько бы ни продолжалась война, и замуж выйдет за него или совсем откажется от жизни, если мать станет преградой на пути замужества дочери…

И вот Валентина взошла на крыльцо. Прогремев щеколдой, увидела в окне дрогнувшую занавеску и услышала шаги брата. Мать уже спала, свалившись в постель после нелегкого труда в поле и дневных забот по дому.

Открыв дверь, Шилов пропустил сестру и остался в сенях накинуть засов.

— Ну как? Проводила Лучинского? — спросил Шилов, застав Валентину у печки с тарелкой и черпаком в руках.

— Проводила. А тебе что?

— Мне ничего, — ответил Шилов. — Так спрашиваю. И куда его? Известно?

— Известно, — смягчилась сестра. — В Вологду. В какой-то тридцать четвертый запасной полк на сержанта учиться.

— Ух, ты! Сержантом будет…

— А ты думал… Лучинский — не какой-нибудь беглец — парень на все сто.

Шилов не спорил с Валентиной. Он отлично понимал, что сестра вправе его презирать, и не обижался на нее.

Татьяна Федоровна, откинув с головы одеяло, прислушалась к разговору своих детей и открыла глаза.

— Что это ты, доченька, — сказала она, — братца охаиваешь, а хахаля своего, ни дна ему, ни покрышки, расхваливаешь? — При упоминании имени Лучинского, стараясь насолить дочери и оградить сына от ее нападок.

— Ты бы хоть раз в жизни помолчала, когда тебя не спрашивают, — злобно сверкнула на нее зрачками Валентина…

Последние десять месяцев отношения между Шиловым и сестрой были натянутыми. Валентина неделями не разговаривала с братом, не отвечала на его вопросы, и причина не только в Лучинском. Сложный узел семейных неурядиц завязывался на протяжении полутора лет, если не больше, и завязывался просто. Поначалу Татьяна Федоровна невзлюбила Лучинского как чужака, преследующего по пятам ее дочь, и закрыла перед ним двери своего дома. Потом стала замечать, что сын помогает Лучинскому в недозволенных встречах с дочерью. Появился тайный союз брата с сестрой, направленный против матери. И Татьяна Федоровна опустила руки. С памятной июльской ночи, когда Шилов постучался в окошко родного дома. Валентина расторгла союз и отвергла брата как дезертира и преступника. С этой ночи Шилов опасался сестры, но больше опасался Лучинского, который, провожая Валентину, каждый день появлялся у калитки, мог заметить в доме мужчину и заинтересоваться им.

Побаивалась Лучинского и Татьяна Федоровна. Она осторожно поругивала дочь и со дня на день ожидала отправки ее ухажера на фронт.

Теперь, когда Лучинского призвали в армию и Валентина осталась одна, Татьяна Федоровна свободно вздохнула и, не скрывая от дочери своего победного торжества, надеялась, что Лучинский не вернется с фронта, а если и вернется, то не скоро.

Этот день Шилов считал наиболее подходящим, чтобы начать примирение с сестрой, в котором, как никогда, нуждался, и решил ей не прекословить. Но Валентина, увидев, что с отъездом Лучинского мать несправедливо ожесточилась с ней, взяла хлебную карточку и ушла из дома.

— Зачем ты ее? — спросил Шилов, когда Валентина, хлопнув дверью, выбежала на крыльцо. — Ей тоже без Лучинского не легко.

Татьяна Федоровна проворчала вслед дочери:

— Уж ничего и не скажи. Сразу — в пузырь. Ишь, зелье какое! Никуда не денется. Походит-походит, да и придет.

Шилов пожалел, что мать помешала ему наладить отношения с сестрой, в лице которой утратил на какое-то время одну из двух собеседниц. Он понял, что сестра ушла надолго, потому что взяла с собой хлебную карточку, но не знал, куда ушла, и спросил об этом у матери.

— В курятник Лучинского. Куда ей больше идти? — и пояснила: — Этот длинноносый ярыга оставил ей ключ. Вот она и фигуряет перед матерью.

— А что она там будет есть?

— Найдет. Картошка осталась от посадки.

Встав с постели, Татьяна Федоровна выглянула в окно. Увидев, что дочери на крыльце нет, она вышла в сени, закрыла дверь и легла в постель.

— Ложись и ты, дитятко, — посоветовала сыну. — Время позднее. Да не убивайся понапрасну. К лешему! Плюнь на ее причуды.

Шилов подтянул гирю часов и, зевая, молча спустился в подвал послушать ночной выпуск последних известий.

Он долго не мог уснуть и думал о сестре. Горластый петух в козьей стайке проиграл "зорю". В открытую отдушину донесся робкий свист просыпающихся птиц. Шилов подполз к отдушине и выглянул во двор. Слабый предутренний сумрак майской ночи быстро таял. Тихо занималась заря. Потянуло прохладой. Наступал новый день.

Утром Татьяна Федоровна встала, когда сын еще не ложился спать, сварила обед, приготовила завтрак и начала собираться в город. Шилов с подпухшими глазами вышел из подвала и проводил ее в сени.

— Может, я, дитятко, задержусь, — сказала она, снимая с гвоздя замок. — Ты уж не волнуйся. К Валентине зайду, а то, не доведи господь…

— Что? — всполошился Шилов, задержав мать на пороге.

Татьяне Федоровне не хотелось заранее говорить сыну, зачем она пойдет к Валентине, но так как проговорилась, не стала скрывать:

— Боюсь, дитятко, как бы она сдуру-то не подалась к Данилычу.

Шилова передернуло от страшного подозрения матери:

— Неужто родная сестра на такое отважится?

— От нее всего можно ожидать. Сумасшедшая. Вся по отцу.

Повесив замок, Татьяна Федоровна с авоськой в руке вышла на дорогу. В этом году она больше не возила в город картошки. Нечего было продавать. Участок Ершовых опять не разрешили засаживать, и Татьяна Федоровна еле сводила концы с концами. Ее подвел "осенец" — поросенок, взятый в опытной по дешевке. Она пустила его на зиму. Набрав тело, в январе он вдруг обезножил и, к огорчению хозяйки, пропал, но картошки перевел великое множество. К тому же Татьяна Федоровна бросила еще несколько мешков на базар, да вовремя спохватилась. И вот она каждое воскресенье покупает на рынке хлеб и распечатала денежный чемоданчик, который быстро таял.

Впрочем, она не жалела денег на сына. Жалела для государства. Когда семьи фронтовиков собирали средства на танковую колонну, о чем писала районная газета за третье марта, уполномоченный по сбору обратился к Татьяне Федоровне насчет взноса, но получил отказ:

— Рада бы, миленький, все отдать для нашей победы над заклятым врагом, да за душой ломаного гроша нету. Паек перед получкой не на что взять.