Ариадна Делианич - Вольфсберг-373 Страница 48

В особенности, конечно, мы были против какого-либо заигрывания с английской стражей, среди которой находились те, кто думал, что, за папиросу или шоколадку, можно облапить и поцеловать заключенную девушку или женщину.

Не все среди нас были строгих правил, и несколько раз «штубенмуттер» должны были обращаться к фрау Йобст с просьбой «отчитать» ту или иную заключенную. Однако, все их преступление заключалось в том, что они «делали глазки» часовым, когда те проходили на свои посты, и, если они швыряли им через ограду папиросы, поднимали их с благодарностью.

«В порядке организации» появился вопрос об образовании «суда чести». Каждая «корпорация» выставила от себя кандидаток. Партийные дамы, почти все на возрасте, отказались от этой роли, и суд был выбран среди молодых. В него вошло семь заключенных, которым было доверено рассматривать дела, выносить решение и приводить его в исполнение. От «военных» в этот суд вошла и я. За все время нам пришлось только раз судить одну девушку и выполнить приговор, но, кроме того, мы провели две забастовки, из которых одна была забастовкой голода.

Однажды, в середине лета 1946 года, к нам прибыла партия женщин, среди которых была одна, очень молоденькая девушка, аристократического происхождения. Ее рост был не в ее пользу, и наши сразу же окрестили ее «гренадером», но, при всем этом, она была очень хороша собой: голубоглазая, румяная, с чудными ровными белоснежными зубами и очаровательной улыбкой. Ее волосы, цвета спелой ржи, вились от природы. По неряшливости, она редко причесывалась, и ее голова была полна мелких, беспорядочных кудряшек. За это последовала другая кличка для нее — «путцволле», или, в вольном переводе, «швабра».

Эльфи фон Ш. была взбалмошной особой. Она противилась всей нашей собственной, внутренней дисциплине, не признавала авторитета старшей блока, своей «штубенмуттер», и смеялась, когда узнала о существовании «суда». Ленью она отличалась невероятной. Кровать ее постоянно убирали старушки, в чью комнату она попала. Они, для порядка, мыли ее миску и ложку и, в конце концов, стали мыть ее грязное белье, которое она носила, по ее собственным словам, «до потери сознания».

Эльфи никогда не говорила нам, почему она была арестована. Она любила рассказывать о своих связях, о родстве с маркграфами такими-то, баронами такими-то и фюрстами «фон-унд-цу». Симпатий она к себе не вызывала, но мы привыкли уживаться с самым неожиданным элементом, и, если бы не ее поведение, она жила бы своей неопрятной жизнью до дня свободы.

Постепенно заключенные женщины стали замечать незнакомые нам раньше явления. Сожительницы Эльфи по комнате рассказывали, что она вставала ночью, уходила из барака и долго не возвращалась. За ней стали следить.

С десяти часов вечера, то есть с момента, когда по блокам тушилось электричество, женщинам запрещалось гулять и вообще выходить за пределы барака. Эльфи искали по комнатам, в умывалке, в уборной и, наконец, осторожно вышли на двор. Светила луна. Ночь была тихая и ясная. Тепло…

У передней ограды, у самых ворот, стояла высокая фигура «путцволле» в ночной рубашке, и по другую сторону — молодой, маленького роста, солдатик. Его руки, с риском быть израненными о колючки проволоки, которою были в квадратах заплетены ворота, крепко обнимали заключенную. Долетали какие-то слова, шепот, смех.

Очевидно, свидание было подготовленным, и солдатик проскользнул к нашему блоку в паузу между двадцатиминутными интервалами, в которые делался обход лагеря.

Сожительницы Эльфи вернулись в комнату и легли на койки, молча поджидая ее. Девушка вернулась скоро. Вошла тихо, на цыпочках, и бросила на свою постель круглую коробку с папиросами, спички и шоколад.

На следующее утро «суду чести» были предъявлены обвинения и доказательства недостойного поведения «швабры».

Мы собрались, выслушали и, приняв во внимание возраст сожительниц Эльфи, очень строгих старушек, отнеслись к обвинению не скептически, но с осторожностью. Вызвали Эльфи. Она пришла, румяная, веселая, растрепанная, в грязной блузке и ни разу не стираных крапивных штанах.

Девушке было передано все, что нам рассказали старушки. Она залилась беспечным хохотом. — А какое вам всем собачье дело? Я — хозяйка своего имени и своего тела. Мне родители не смели запретить делать, что я хочу! Катитесь вы все к чорту! Мне нужны папиросы, и я люблю сласти. Каким путем я их добыла, вас не касается.

Фыркнув нам в лицо и сделав неприличное и вызывающее движение телом, «швабра» вылетела из комнаты.

Цинизм признания того, что мы даже не могли предположить, считая, что «аристократическая» Эльфи просто флиртует с солдатами, привел нас в оцепенение. Это был позор! Позор, который ложился на всех женщин, всех девушек из лагеря Вольфсберг. Этому должен быть положен радикальный конец.

«Суд» продолжил заседание. Вскоре был вынесен приговор, который должны были привести в исполнение следующей ночью. Из каждой «корпорации» были выбраны сильные и бесстрашные молодые особы. В отряд для экзекуции вошли и некоторые члены суда. Всем были розданы белые платки для того, чтобы завязать ими головы. Для всех были заняты и розданы синие «треннингсанцуги», трикотажные куртки и штаны, которые немцы употребляли, как верхнюю одежду, для спортивных состязаний. Их имели многие женщины.

После вечернего построения и переклички, экзекуторы не пошли спать в свои комнаты, а собрались в одной, соседней с Эльфи. Она, очевидно, ничего не подозревала. Около полуночи «швабра» опять выбралась из комнаты и пошла к воротам. Из-за дверей барака, через стекло, «комиссия» утвердила все подозрения. Когда Эльфрида вернулась в свою комнату, причмокивая и с наслаждением грызя шоколад, двери открылись, и в помещение вошли шесть одинаковых фигур, в одинаковых синих «тренерках», с белыми платками на головах. Эльфи уже лежала на своей койке и буквально не успела крикнуть, как ей уже был зажат рот, и в воздухе свистнули кожаные ремни. Порка продолжалась недолго, но очень эффективно. Известное место, назначенное для подобного вида взысканий, было исполосовано вдоль и поперек. Вслед за тем два ведра холодной воды были вылиты на дергающуюся, рыдающую фигуру и все постельные вещи…

Шесть теней исчезли и быстро, почти ползком разбежались по своим комнатам. «Тренерки» были сорваны вместе с платками и спрятаны под соломенными мешками.

Освободившись от крепких рук, Эльфи спрыгнула с кровати и с диким воплем бросилась в комнату к фрау Йобст. До утра она там рыдала, угрожала, проклинала и требовала наказания виновных.

«Старшая» должна была утром, еще до построения, сообщить «моське», маленькому сержанту-майору, о происшедшем. Перекличка была отложена. Завтрак не выдали. Часов около одиннадцати, наконец, открыли наш блок, и в него вошли фрау Йобст, сержант-майор, четыре солдата и наш кипер.

Построили. Сержант-майор вызвал Эльфи фон-Ш. и приказал ей перед всеми нами рассказать, что с ней произошло. Рыдая и поднимая выше меры свою юбку, «швабра» рассказала о «терроре».

— Причина? — спросил деловито «моська».

Эльфи молчала.

— Желает кто-либо объяснить причину порки этой молодой особы? — спросил он таким же деловитым и сухим тоном.

— Да! — вырвалось из сотни горл.

— Вы желаете выслушать обвинения? — еще суше сказал сержант-майор, обращаясь к Эльфи.

— …Нет!

— Вы можете опознать тех, кто вас порол?

— Н-н-н-е-т!

— Дисмист! — гаркнул моська, распуская нас из строя, и прибавил. — Какое нам дело, что происходит в бараке? А насчет солдат позабочусь я!

Безобразия после этого прекратились.

Случай Элизабет Буцины, конечно, нельзя сравнить с «судом» над Эльфи фон-Ш. Он нам в особом свете показал одного из офицеров ФСС, прибывшего в наш лагерь в тот памятный день, 18-го июля, когда я получила мою единственную посылку, и когда я узнала о расстреле генерала Михайловича.

Возвращаясь к тем событиям, я вспоминаю мою реакцию. Вернувшись в комнату и выплакав свое горе, я внезапно решила пойти в ФСС и потребовать свидания с Зильбером. Разговор с ним, расписка, которую я ему дала, встали передо мной, и мне хотелось бросить ему в лицо все, что я почувствовала. Храбрость? Нет! Простой порыв отчаяния и, возможно, взрыв протеста, который накоплялся в течение времени.

Выскочив в открытые ворота нашего блока, я быстро пробежала десяток шагов до входа в барак ФСС. В дверях я столкнулась с незнакомым офицером в чине капитана, который, с юмором осмотрев меня с ног до головы, сказал: — А это что еще за фигура?

В лагерной черной рубахе, но в немецких бриджах и сапогах, я, наверно, выглядела странно и вызывала смех у тех, кто меня не знал и не знал, что весь мой гардероб состоял только из этих реликвий прошлого и лагерного тряпья.