Ариадна Делианич - Вольфсберг-373 Страница 47

Франц Кусс был партийцем, ничего скрывать, но таким же, как и наши крестьянки из Мура, простым, безобидным человеком, по глупости кричавшим «Хайл, Гитлер». Место, в котором Кусс был начальством, состояло из тридцати дворов и находилось в Словении, недалеко от австрийской границы. В селе были коммунисты, и один из них, Станко Копривец, терроризировал всех жителей, требуя дани для красных партизан. Он появлялся по ночам и отправлял своего четырнадцатилетнего брата с «приказом» по окрестным дворам, требуя денег, табаку и пр. Об этом не мог не знать папаша Кусс, и, когда от крестьян посыпались жалобы в немецкое командование, Куссу было приказано организовать облаву на Копривца. В подмогу были присланы «егери», охотники на партизанские черепа. Станка поймали и расстреляли.

Младший брат Копривца, Йожа, бежал в лес и там соединился с красными. Мальчишка быстро выдвинулся, имея все качества своего брата. Его специальностью было дело «кукушки». Он залезал на высокие деревья, привязывался ремнем к стволу и, скрываясь за ветвями елей, расстреливал из пулемета все живое, что двигалось по дорогам, а затем мародерствовал.

Вот этот Йожа Копривец в 1946 году занимал почетное место в ОЗНА города Крань (Словения), в котором часто, нелегально переезжая границу, гостил капитан Кеннеди. Йоже Копривцу, по его желанию, и был выдан бедный «фетерхен» Кусс.

Это один из десятков, сотни случаев, когда из Вольфсберга выдавали людей без суда и следствия.

Выдачи производились с большой и отвратительной помпой. Лагерь внутри запирался. Людей, как баранов, гнали в блоки. У ворот каждого ставились часовые. К воротам «С. П.» подводился грузовик, имевший железные дуги, на которые натягивался обычно брезент. В полу были просверлены дыры. Несчастные, изголодавшиеся людские тени выводились по одиночке, и, загнав их в грузовик, обвязывали им руки и ноги цепями, которые продергивались через железную конструкцию наверху и через дыры в полу. Это называлось «пришивать», для того, чтобы избежать любой попытки бегства. Рядом с шофером, обычным солдатом, садили одного из сержантов ФСС с автоматом на груди. Автоматчики-солдаты замыкали человеческий груз машины.

Кеннеди лично наблюдал за каждой отправкой. Незабываемым останется случай, когда уже окованный подпоручик Г., которого солдаты подводили к грузовику, со всего размаха ударил цепями по голове Кеннеди и крикнул: — Будь проклят ты и все твое потомство! Кровь наша падет на твою голову!

На секунду Кеннеди остолбенел от неожиданного удара, но затем, ловким приемом профессионального избивателя, он сбил несчастного на землю и стал колотить его ногами в самые чувствительные места. Жертву в бесчувственном состоянии подняли в машину и подвязали к дугам конструкции. Он висел на руках, как смятая, изломанная тряпичная кукла.

Такие транспорты кандидатов смерти всегда сзади сопровождал джип с капитаном Кеннеди или кем-либо из его очень доверенных помощников. Машины мчались полным ходом до югославской границы, беря самый короткий путь по проселочным дорогам… Грузовик подскакивал. Подвешенных и закованных людей подбрасывало, раскачивало, швыряло. Они ударялись головами, из рук сочилась кровь…

Все это я пишу не с помощью собственной фантазии, а по рассказам тех английских солдат, которые сопровождали выдаваемых. Однажды этот путь проделал и наш Джок Торбетт.

Австрийская пограничная команда того времени состояла из «привилегированного класса», то есть бывших кацетчиков, сидевших в лагерях в дни нацизма. Не все кацетчики были политическими заключенными или гонимыми по расовым признакам. В кацетах сидел и уголовный элемент, и в большой массе и теперь он чувствовал себя хотя временным, но хозяином положения, получавшим лучшие места, лучшие квартиры, большее количество карточек снабжения и так далее. Эти кацетчики, конечно, не спрашивали от мистера Кеннеди никаких сопроводительных документов, а по другую сторону границы уже стояли титовцы, получившие по телефону из Вольфсберга сообщение о прибытии жертв.

Церемония передачи была коротка. Людей выгружали на югославской земле, машины быстро заворачивали и возвращались на австрийскую. Почти немедленно начиналась стрельба. Выданных тут же приканчивали, во избежание каких-либо проволочек. Трупы грузились на титовский грузовик и отвозились в неизвестном направлении.

Однажды такой вольфсберговский грузовик вернулся в лагерь со следами крови, мозга и волос, на заднем колесе и заднике машины. Английские машины мыли наши заключенные. Тайна выдач стала известной. Заключенные увидели, что милости нет, и что жертвы не могут надеяться ни на суд, ни на какую-либо справедливость и установление тяжести вины или невиновности. Попытки к бегству из лагеря участились.

Выдачи отражались не только на нас, заключенных, но и на английских солдатах, главным образом, на ирландцах. Сопровождавшие буйно запивали и устраивали дебоши в «английском дворе», стараясь в пьяном угаре забыть виденные ими картины. Однажды такого пьяного ирландца отправили на пост, на вышку вблизи лазарета. За день перед этим он был в эскорте выдаваемых. Кто знает, что сохранилось в его затемненной алкоголем голове? Он потом говорил докторам, что ему показалось, будто к его вышке подкрадываются все расстрелянные, страшные, окровавленные, что они идут к нему, и он чувствовал, что ничто их остановить не может.

— Не я! — заорал он внезапно. — Нот ми, нот ми! — и, направив дуло пулемета на призраки, нажал курок и стал засыпать лагерь пулеметным огнем. Пули пробили крышу лазарета, разбили окна, ранили, к счастью, легко, санитара, шедшего в этот момент по коридору, затем веером рассыпались по бараку № 1 блока «С» и ранили четырех заключенных. Мы должны были быть счастливы, что не было более тяжелых последствий. Упав на колени, солдат на вышке поднял приклад пулемета, и остальной запас патронов из ленты ушел в землю…

СУД ЧЕСТИ

Размер этих воспоминаний не дает мне возможности вывести ряд интересных типов заключенных в лагере Вольфсберг — 373. Однако, мне хотелось бы подчеркнуть, что, как в рядах арестованных, так и в рядах «тюремщиков», было много людей, которые, с той или иной стороны, являлись живыми доказательствами теории, что среди всех наций, народов и рас можно найти абсолютно положительных и отрицательных индивидуумов.

Я не была сторонницей немцев и никогда не сочувствовала нацизму во всех его проявлениях. В Вольфсберг я прибыла с определенным желанием провести линию между собой и остальными заключенными, считая, что я попала не в свою среду. Горе и страдания объединяют людей, сглаживают социальную разницу, уничтожают религиозные барьеры и стирают географические границы. Мне пошли навстречу, мне простили мою первую выходку, меня приняли в свою среду, и многим в моей последующей жизни я обязана женщинам и мужчинам, проведшим со мной время за колючей проволокой. Чувство благодарности никогда не побледнеет в моей душе.

В среде наших «тюремщиков» я тоже нашла превосходных людей, которые видели в нас не врагов, не заведомых преступников, а тех, кто страдает и поэтому заслуживает помощи и внимания. Эти люди нами тоже забыты не будут. Точно так же те, кто не хотел на своих плечах нести общий крест, а всяческими средствами старался облегчить свою судьбу и первым дорваться до свободы, оставили у нас навсегда чувство брезгливости и отвращения.

По правилам, за нашей «добродетелью» следили англичане. Это имело свой тюремный смысл. Мне неизвестно, по какому закону, но из лагеря не выдавали ни на расправу в другие страны, ни на суд беременных женщин. Кроме того, в зависимости от поведения женщин в лагере, удавалось сохранить дисциплину. Для усмирения всех порывов, все заключенные получали ежедневно в хлебе и питье громадные дозы брома. Он чувствовался по вкусу, и, кроме того, мы замечали его действие как на организме, так и на функциях мозга. Люди становились крайне рассеянными и забывчивыми.

Все же, конечно, жизнь брала свое. Молодые девушки и люди влюблялись друг в друга на расстоянии, искали возможности переглянуться, встретиться на прогулке, хоть незаметно коснуться руки, локтя. Маленькие записочки, тем или иным способом, летели из нашего блока в мужские, и обычно местом центральной почты были или баня или лазарет, где можно было что-то оставить на условленном месте. Этому флирту потакали старшие, видя, как изнывают в тоске молодые. Однако, мы очень следили за тем, чтобы никто не перешел границ, если этому указывалась хоть минимальная возможность, потому что это отозвалось бы на общей жизни лагеря, и новые меры наказаний и репрессий отразились бы на всех.

В особенности, конечно, мы были против какого-либо заигрывания с английской стражей, среди которой находились те, кто думал, что, за папиросу или шоколадку, можно облапить и поцеловать заключенную девушку или женщину.