Александр Одинцов - Огненная вьюга Страница 50

Глядя на смеющихся от души солдат, комиссар почувствовал, как у него невольно повлажнели глаза. «Золотые люди, — проносились мысли, — прошли огонь, воды и медные трубы, и хоть бы что. Таких убить на войне, конечно, могут, но сломить их дух никто и ничто, не а состоянии».

— Товарищ комиссар, — отдышавшись от смеха, спросил Григорьев, — интересно, как Гитлер объявит народу, что наступление под Москвой провалилось?

— Найдет, что сказать, — отозвался Огнивцев. — Отбрешется. Геббельс-то у него на что!

Комиссар раскрыл полевую сумку, достал блокнот, отыскал нужное место и продолжал:

— Еще в июле, когда немецкие танки подошли к Смоленску, он писал:

«Смоленск — это взломанная дверь. Германская армия открыла путь в Россию. Исход войны предрешен». Во как: «предрешен»! А как за этой дверью им морду набили — молчок. Но на этот раз им не отделаться молчанием. Блицкригу-то капут!

— Можно по началу разговора, товарищ комиссар? — обратился Хохлов.

— Пожалуйста.

— Как все же будет: дадут нам после встречи со своими передышку или с ходу в наступление?

Комиссар не сразу ответил на этот вопрос. Он и сам не знал, как распорядится командование фронтом, где и как предстоит действовать отряду. Тем не менее…

— На войне все может быть, — откровенно сказал Огнивцев. — Но по секрету скажу, мы уже по радио попросили вывести отряд на отдых на Красноказарменную. Ну, а как решит штаб фронта, сказать не могу.

Время перевалило далеко за полночь. Комиссар вышел из сарая. Под разлапистой елью горел костер. Возле него на валежнике, застланном плащ-палаткой, сидел командир и задумчиво шевелил палкой догорающие головешки. Рядом с ним, как всегда безотлучно, находился его ординарец сержант Черный. Начальник штаба с Увакиным лежали на еловом лапнике и, казалось, спали. Но нет. Услышав шаги, Увакин проговорил:

— По бодрым шагам чую: комиссар идет.

Шевченко оторвал взгляд от огня:

— Да, это он. И ему не спится, — сказал он. — Да в такую ночь заснуть трудно. Да и обдумать кое-что надо…

— Что именно? — присаживаясь к костру, спросил комиссар.

— Прикидываю, как докладывать начальству о рейде.

— Ну, и что надумал?

— Конечно, в основном отряд выполнил приказ командующего фронтом, но захватить фашистского генерала мы так и не сумели. А значит, одну из задач не решили.

— Ты прав, командир, но не во всем. Во время совместных действий с авиацией мы все-таки одного генерала ухлопали и, как показали пленные, очень крупного. Это во-первых, а во-вторых, командующий такую задачу перед нами и не ставил. Это член Военного совета высказал пожелание, что неплохо бы пленить немецкого генерала. А потом война еще не кончается. Здесь не удалось — махнем в новый рейд, поглубже, и там, глядишь, повезет больше.

— Нет, дружище. Я твердо решил — после этого рейда возвращаюсь в танковые войска. У меня к немцам особый счет. Я такого насмотрелся за время отступления, что душа горит. Они ведь никого не щадили: ни детей, ни женщин, ни стариков.

— Эта картина знакома, — тихо ответил комиссар. — Мне ведь, как и тебе, пришлось топать на восток от самой границы. Но ведь воевать можно не только в танковых войсках. Разве мы со своим отрядом мало сделали?!

— Все это так, но мне хочется в Берлин на танке въехать и наделать там такого шороху, чтобы на века запомнили фашисты и детям, внукам своим наказали, что с нами шутки плохи.

Огнивцев понимающе покачал головой:

— Полностью разделяю твои чувства. У меня стоит перед глазами одна страшная картина. Как-то под Рудней увидел на дороге, прямо в пыли двух ребятишек. Мальчик лет пяти, девчушка и того меньше сидели около убитой матери и, горько плача, тормошили ее, словно пытаясь разбудить. Подобрал я их, пристроил в ближайшей деревушке у добрых стариков. А забыть их не могу. Нет, никакой пощады этим извергам не будет. Придет час и мы сполна расквитаемся с ними. Это точно!

— Так и будет, — убежденно сказал Шевченко, — но вот что смущает меня. Кончится война, победим мы фрицев, а как будем объяснять нашему народу, почему мы их допустили аж до самой Москвы? Кто повинен в этом? Наверное, этого можно было и не допустить? Помнишь, нам внушали, что бить врага будем на его территории, малой кровью… И что сталинские соколы летают дальше всех, быстрее всех, выше всех. Да что-то не получилось…

— Дорогой мой командир! — произнес Огнивцев. — С нашей колокольни на этот вопрос полностью ответить невозможно. Но кое-какие причины наших неудач, мне кажется, видны.

— Это интересно. Поделись своими мыслями, комиссар. Поделись…

— Во-первых, внезапность нападения сыграла свою роль. Кто это дело прошляпил, трудно сказать. Поговаривали об измене кое-каких начальников, но слухам верить не стоит, наверное. Затем, на немцев работает вся Западная Европа, а мы-то одни. Это во-вторых. А в-третьих, повоевали они уже порядочно, что называется, собаку на этом деле сожрали. Нам же еще учиться приходится…

— Что же, по-твоему, в нашей армии мало опытных командиров? — спросил Шевченко.

— Нет, отчего же, таких у нас немало. Но много и командиров, которые лишь накануне войны были назначены на высокие должности. Вот они и подрастерялись.

— Это верно, — задумчиво проговорил капитан, — в нашей дивизии, например, перед самой войной почти весь командный состав до комбатов включительно был заменен. А почему, никто не знает…

— Я тоже не знаю, — резче чем хотелось ответил комиссар. — Но факт остается фактом. И с вооружением мы подзалетели не в ту степь, видать. Немцы-то почти все вооружены автоматами. А у нас ППШ на вес золота. Те идут в атаку, буквально засыпают нас пулями, а мы из мосинских винтовочек девяносто первого дробь тридцатого щелк да щелк. Не на равных получается. Да и самолеты наши, один летчик безлошадный мне говорил, послабее немецких. Я имею в виду старые образцы. А новых мало, да и те не освоены были…

— Да, ты, Иван Александрович, пожалуй, прав. Я сужу по своему танковому полку, который начал получать новые танки Т-34. Но переучить на них экипажи к началу войны не успели.

— Ну, по танкам ты спец, тебе виднее, — ответил Огнивцев. — А вот о пехоте прямо скажу — погано она оснащена. Я перед войной служил в сто шестьдесят восьмом полку сорок восьмой стрелковой дивизии. У нас на весь полк была дюжина грузовых автомобилей и одна легковушка командира полка. Об автоматическом оружии я уже говорил: всего несколько автоматов на стрелковый батальон, а остальные с трехлинеечкой воевать начали. Полковая артиллерия — на конной тяге. Против их-то техники.

— Ну, а еще какие обстоятельства, на твой взгляд, повлияли на наши неудачи в первые дни войны? — все больше увлекаясь разговором, спросил Шевченко.

— Неразберихи было много, — словно рассуждая вслух, ответил Огнивцев. — Черт его знает, чем объяснить, что наш полк, к примеру, располагаясь у самой границы, так и не был приведен в боевую готовность, хотя нам каждый день твердили, что война вот-вот начнется. Это с одной стороны. А с другой — толдонили: не поддаваться на провокации, проявлять выдержку. Вот и допроявлялись до того, что в день начала войны штаб нашего полка, дивизионные склады «НЗ» находились в пунктах постоянной дислокации, а стрелковые батальоны с полковой артиллерией без боеприпасов были на тактических учениях в поле. Вот и повоюй, если управления оказались отрезанными от частей и подразделений, а склады гавкнулись. Правда, и с тем, что было, воевали как черти. Однако людей полегло там не счесть…

— Да, ты, пожалуй, прав, — перебил комиссара Шевченко. — Такая же картина наблюдалась и в моем танковом полку. Буквально за неделю до начала войны немецкие самолеты-разведчики ежедневно нарушали наше воздушное пространство, но стрелять по ним было строго запрещено. Запретили и учебные танковые стрельбы на полигоне. И все это делалось, чтобы не «дразнить» немцев и не вызвать вооруженного конфликта.

— Вот тебе еще одна из причин первых успехов немецких войск, — заметил Огнивцев. — Но это еще не все. Поскольку многие армейские и фронтовые склады располагались недалеко от границы, они в первые же дни войны на Минском направлении оказались у врага. Войска остались без боеприпасов, горючего и продовольствия…

— Так это ж вредительство! — воскликнул с возмущением Шевченко. — Как же можно было нашим интендантам так планировать размещение запасов на случай войны?

— Трудно сказать, Александр Иосифович, было ли это вредительством или нет. Но одно ясно: размещение наших военных складов явно было неразумным.

Наверное, этот разговор продолжался бы и дальше, но его прервал вспыхнувший вдруг грохот недалекого боя в районе Деньково — Чисмена. Неистово и непрерывно била артиллерия. Земля тяжело вздрагивала. Раздавался разноголосый треск пулеметов. С деревьев осыпался снег. Но вот в звуки боя вплелся вначале едва слышный, но крепчающий с каждой минутой слитный, рычащий гул множества мощных моторов.