Александр Одинцов - Огненная вьюга Страница 51

Наверное, этот разговор продолжался бы и дальше, но его прервал вспыхнувший вдруг грохот недалекого боя в районе Деньково — Чисмена. Неистово и непрерывно била артиллерия. Земля тяжело вздрагивала. Раздавался разноголосый треск пулеметов. С деревьев осыпался снег. Но вот в звуки боя вплелся вначале едва слышный, но крепчающий с каждой минутой слитный, рычащий гул множества мощных моторов.

— Танки, наши танки! — вскричал Шевченко. — Они, родимые, они, красавцы! Ура, товарищи!

— А вдруг это не наши? — осторожно спросил Увакин.

— Фельдшер мой дорогой, — рассмеялся Шевченко. — Кому ты говоришь! Да я свои танки сквозь землю чую. Наши это! Наши! Ура-а-а!

— Ура-а-а!!! — подхватили лыжники, высыпавшие из сарая и услышавшие слова Шевченко. Потом бойцы бросились к командирам и принялись их качать, высоко подбрасывая в воздух.

Но вот на какой-то миг у костра воцарилась тишина. И каждый вдруг почувствовал великое облегчение, словно гора свалилась с плеч. Москва спасена. Родная столица выстояла!

Тишину прервал голос командира:

— Товарищи! Слышите, идут наши танки, бьют наши орудия, наступает наша пехота. Красная Армия распрямила свои плечи и двинулась грозой на врага… Срочно готовиться к выступлению. Приказываю привести себя в образцовый порядок. Пусть наши видят, что мы и здесь, в тылу врага, не теряли боевого духа и армейской выправки.

35. ПОСЛЕДНИЙ ПРИВАЛ

С лесной стоянки отряд выходил на лыжах, где по целине, где по занесенным снегом лесным дорогам. В общей колонне при помощи товарищей шли и раненые. Никто не захотел остаться для лечения в лесных деревушках. В числе их был и рядовой Махоркин, хотя его рана все сильнее давала о себе знать. Часто появлялось головокружение, мучила тошнота… На предложение командира отряда отлежаться в одной из надежных крестьянских семей до прихода наших наотрез отказался. Помогать ему в пути вызвался рядовой Хохлов, по-братски привязавшийся к Махоркину как к земляку и доброму веселому человеку, всегда готовому поделиться с товарищем последним сухарем, последней щепоткой табака, ну и, конечно, как к бойцу редкой отваги, которому он в глубине души по-хорошему завидовал.

Хохлов с грубоватой лаской опекал друга, тащил на себе все его нехитрые солдатские пожитки и порывался даже завладеть махоркинской снайперской винтовкой, от чего тот категорически отказался…

На пути к шоссе отряду попадались лесные деревушки. В одной из них к колонне подошел старичок в наброшенном на плечи ветхом кожушке. Глаза встревожены, в голосе дрожь:

— Это что же, служивые?.. Аль в отход опять? Аль духу не хватило?..

— Порядок, папаша! Все идет как полагается! — коротко ответил Шевченко, не имея времени вдаваться в долгие разговоры.

Старик с сомнением покачал головой, глядя на быстро скользящих мимо него разведчиков. Этого не мог стерпеть Хохлов. Оставив на минуту Махоркина, остановился и, делая вид, что поправляет лыжные крепления, он популярно объяснил старику обстановку:

— Драпают, батя, фашисты, как подскипидаренные. Не гулять немецким шмарам по московским бульварам. — И добавил вполголоса еще что-то, видать, столь заковыристое, что старик аж присел от неожиданности, сорвал с головы шапку, швырнул ее в снег и зашелся по-молодому громким хохотом. Лицо его просветлело, глаза засветились радостью.

Наблюдая эту сценку, комиссар не удержался от улыбки. «Молодец Хохлов, — подумалось ему. — Хорошо ответил… По форме, может, и не лучшим образом, но по существу здорово».

На пути встретилась и та деревушка, в которой отряд ночевал после боя на шоссе Клин — Новопетровское. И на этот раз колхозники тепло встретили своих знакомых, пригласили в дома, принялись угощать. Заходил в гости к своей хозяйке и Махоркин. У него еще было свежо в памяти, как после его ранения военфельдшер Увакин в этом доме промывал его рану и делал перевязку. Но особенно запомнилась бойцу сердечная материнская забота о нем со стороны хозяйки и ее молодой и красивой дочки Марины. Едва появился на пороге, как началось то же самое: «Ах, милый наш! Соколик, дорогой. Отдохни, погрейся, покушай. Молочка хоть выпей».

И эта ласка, обстановка домашней теплоты и сердечности так расслабили измучившегося от тяжкой раны бойца, что он почувствовал, как вдруг спало с него напряжение, державшее его на ногах, и он без чувств упал на пол, до смерти напугав и женщин, и Хохлова.

Пришло время отряду выступить из деревни, а Махоркина во взводе все не было. Исчез куда-то и Хохлов. «Что же случилось с ними?» — думал командир взвода и хотел было уже послать в дом, где они были, нарочного, но тут к командиру отряда подошла чем-то встревоженная пожилая женщина с дочкой лет восемнадцати.

— Дозвольте обратиться, товарищ командир.

— Обращайтесь, и не надо так официально.

— Просьба у нас с дочерью к вам. Сердечная…

— Слушаю вас.

— Хлопец тут у вас один… В голову ранен, в бинтах.

— Кто вас именно интересует, о ком речь? У нас раненых немало.

— Махоркин его фамилия.

— Васей звать, — смущенно добавила дочь, закрывая шалью покрасневшие щеки.

— Василий Махоркин? Имеется такой. А что?

— Ночевал он у нас в прошлый раз, когда вы обогревались. Так что старый знакомый…

Тут и комиссар заинтересовался разговором:

— Что случилось? Провинился он чем? Набедокурил?

— Нет, нет, — замахала руками женщина. — Не было такого. Нет. Он смирный малый. Правильный. Только вот… Сомлел он, в беспамятстве. С ним пока ваш красноармеец остался, а мы к вам. Нельзя ему такому хворому дальше идти. Помрет ведь. Оставьте его у нас. Мы его выходим, не сумлевайтесь. Мне он, как сын родной… Да и дочке он, видать, люб.

Девушка вспыхнула как маков цвет:

— Мама! Ну, зачем ты?.. Я же просила…

— А ты помолчи… Чего уж… Товарищи командиры сами что к чему понимают.

Шевченко с Огнивцевым отошли в сторонку, посоветовались накоротке. Позвали Увакина, успевшего сбегать к Махоркину и осмотреть его. Тот твердо сказал:

— Идти своим ходом Махоркин не может. Тащить его на волокуше очень опасно. Не выдержит он. Даже удивительно, как он до сих пор не свалился. Самое для него полезное сейчас — постельный режим и хорошее питание. Если разрешите его здесь оставить, я хозяйкам кое-каких медикаментов дам… на первый случай.

Командир обратился к комиссару:

— Ну, как Иван Александрович? Что скажешь по этому поводу?

— Я не против. Поскольку он сильно ослаб, можно и оставить его на недельку, а затем прислать за ним санитарную машину. Но как он сам? Не против? Его спросить надо.

— Хорошо. Пропустим отряд и зайдем к нему.

Командиры остановились на заснеженной дороге. Мимо них один за другим шли лыжники. Заметно поредел в схватках с врагом отряд. Он и так был невелик, а теперь и вовсе. Восемнадцать бойцов навек остались в подмосковных лесах, четверых тяжелораненых пришлось разместить в лесных деревушках до подхода наших войск, шестеро раненых двигались в строю.

Через несколько дней в восемнадцать семей придут похоронки, прольются слезы отцов, матерей, молодых вдов, осиротевших детей. Но что поделаешь! Безжалостна, жестока война. Василию Махоркину повезло. Смерть дохнула ему в лицо. Пуля пробороздила ему голову ото лба до подбородка. По докладу военфельдшера, она зацепила череп, но не пробила его. Ранение опасное, коварное. Оно по-всякому может проявиться. К тому же в горячке боя Махоркин перевязал голову наспех и потерял много крови. Вот это все сейчас и сказалось.

Командирам не пришлось идти в дом, где остался Махоркин. Он сам подошел к ним, пошатываясь и опираясь на Хохлова.

— Разрешите занять свое место в строю? — прерывающимся голосом обратился он к командиру отряда.

— А сможешь идти? — с сомнением спросил капитан Шевченко. — Ты ведь еле ноги переставляешь.

— Дойду, — выдавил из себя боец и попытался бодро вытянуться. Но его повело в сторону и он наверняка бы упал, не подхвати его под руку Хохлов.

— Вижу, каков ты молодец, — проговорил командир отряда и, чеканя слова, чтобы сразу же отбить у Махоркина охоту к возражениям, приказал: — Остаетесь на попечении этих женщин. Сразу же при соединении со своими пришлем за вами «санитарку». Все! — обрезал капитан, видя, что Махоркин хочет все же что-то возразить.

В разговор вступила женщина:

— Не противься, Васечка… Отлежишься, подлечишься… вернешься к своим.

— В госпитале подлечат. В медсанбате.

— А у нас чем плохо, Вася? Чистенько, опрятно. И покормить есть чем. Сальце, яички, картошечка… Коровку уберегли, бог дал, и курочек…

Командир нетерпеливо прервал:

— Ну вы тут с этим сами разберетесь. Нам идти пора. Спасибо вам, мамаша, спасибо, милая девушка, за доброту вашу. Спасибо!